Чекист разыскал в стопке с документами несколько чистых листов и подвинул на край импровизированного стола, рядом положил карандаш, которым совсем недавно строчил со скоростью пулемета.

— Времени до подъема у тебя полно, закончишь раньше — вот тебе топчан, ложись и отдыхай. Я вернусь за полчаса до подъема. Быстрее напишешь, дольше поспишь. Ясно?

— Так точно! — попытался подняться и вытянуться по стойке смирно Стивен, но Чекист вновь не дал этого сделать.

— К черту субординацию! Мне сейчас не нужны все эти ваши щелчки голенищами сапог и отдание воинской чести путем прикладывания ладони к пустой голове. Пиши рапорт! Вернусь, поговорим. Очень серьезно поговорим. А сейчас у меня неотложные дела, так что вынужден оставить тебя одного. По личным делам не шуровать, секретные документы не читать! — вяло пошутил он напоследок. Поднялся и вышел из штабной.

И что теперь делать?

Мысленно спросил Стивен у самого себя. Вопрос показался риторическим. Что приказано, то и делать — писать рапорт. Только вот что писать? Разве он сам понимает собственные поступки? Почему принимал те, или иные решения? Тогда это казалось рациональным.

Нет, не так. В тот момент времени, у него не было никаких сомнений, что он поступает правильно и что так, и только так и нужно поступать в сложившейся ситуации. Может быть, действительно, не стоило взваливать на себя непосильную ношу? Не по Сеньке шапка оказалась?

А кто еще мог возглавить группу? Мишка? Да он же ребенок еще, хоть и ровесник. Может Франсуа? Тюфяк и мямля, бесхребетное чмо. Кто еще? Япошка? Или, может быть, этот гопник Борман? Дебил дебилом…

О мертвых или хорошо, или ничего. Но вот честно, ничего хорошего о нем и не вспомню. Как был дебилом, так дебилом и помер…

Только капрал или я могли взять на себя командование. Но Круз отказался. Какого черта? Все равно ведь руководил, ящики велел хаотично раскидать по лагерю, чтобы свобода маневра оставалась. Боеприпасы перераспределил более грамотно, людей перетасовал.

А если бы Иваныч не потерял сознание? Как бы он поступил? Сдал груз бандюкам?

Вот это — черта с два! Иваныч — жесткий мужик. Послал бы он этого ниггера, куда подальше. И даже гораздо грубее, чем капрал. Это к бабке не ходи. Значит, перестрелка все равно произошла бы. И результат был бы тем же самым.

У меня просто не было другого выхода!

Стивен со злость сжал кулаки.

Что творилось в моей голове?

Да ни черта там не было, в этой треклятой голове. От жары и гипоксии я почти ничего не соображал. Иваныч валяется без сознания. Мишка над ним хлопочет, тайком слезы вытирает, пересрался, наверное, до чертиков. Круз удила закусил. За груз он отвечает, видите ли, а на людей ему плевать… Борман скалится, гребаный альфа самец. Мозгов с орех, а амбиций на троих хватит. Япошка в глазки заглядывает с преданностью шавки… А на горизонте джипы с боевиками. Два десятка черножопых головорезов, увешанных оружием с ног до головы. О чем я тогда думал? Да я только о том и думал, как ребят спасти. Увести из-под удара. Если бы был хотя бы мизерный шанс на спасение, я бы не задумываясь пожертвовал и грузом, и машинами.

Выпустили бы они нас живыми, если бы мы отдали им все и ушли в пустыню?

Да ни черта! В спину расстреляли бы. Или в рабство определили. Или того хуже, скормили бы своим соплеменникам — каннибалам.

Да с самого начала все было ясно, по тому, как себя вел переговорщик.

В жопу политрука!

Хочет рапорт? Хочет подробности? Пусть получает. Я напишу. Врать не собираюсь. Никого выгораживать не буду. И пусть он со всем этим делает что хочет.

А расстреливать себя я не дам…

Стивен придвинул поближе стопку листов, взял в руки карандаш, поправил фитиль, чтобы язычок пламени стал ярче и принялся писать.

Главное — не думать! Выключить сознание, доверившись рефлексам. Ничего не чувствовать, не испытывать жалости, сомнений, страха, боли. Ничего!

Именно так он выживал всегда. Сначала в бараке для перемещенных лиц, а потом в эмигрантских гетто, где заправляли банды подростков, объединившиеся по национальному признаку и говорящие на одном языке, непонятном остальным.

«Секретный язык» таил в себе куда более страшную опасность, чем кулаки, нож, кастет или острое горлышко разбитой бутылки. Он позволял проворачивать незаконные сделки, предупреждать об опасности членов шайки, отдавать непонятную команду подельникам. Позволял обсуждать собственные планы в присутствии непосвященных, которые ни о чем не могли догадаться до самого последнего момента, когда становилось уже слишком поздно.

Это было страшное оружие, при грамотном использовании обеспечивающее неоспоримым преимуществом. Стивен, и так знавший с детства три языка, всерьез озаботился расширением словарного запаса, по крупицам впитывая чужеродную семантику, феню, жаргонизмы, блатные наречия уголовников со всего мира.

Вторым по важности для выживания оказалось хладнокровие. Эмоции мешают действовать рационально. Страх парализует, мешает действовать рационально, ставит твою жизнь под угрозу. Сомнения не дают сделать правильный выбор точки нанесения удара, совесть чугунными гирями сковывает движения.

К черту все!

Однажды, когда ему было всего лет восемь — десять, маленькие зверята в человеческом обличье подкараулили у входа в общественный туалет — металлическая коробка с дыркой в середине пола — и накинулись гурьбой. Он почувствовал сверлящий затылок взгляд и за секунду до удара успел уйти в сторону от стремительно летящей стеклянной бутылки. Молниеносная реакция и почти звериное чутье, натасканное постоянной опасностью быть избитым до полусмерти ни за что.

Вступать в схватку с толпой вооруженных чем попало выродков, почти на два года старше себя, Стивен не собирался, поэтому дал стрекача по улице. Их было слишком много, чтобы выйти из драки победителем. Об этом даже речи не шло. Чтобы остаться в живых, нужно было еще очень сильно постараться…

Он испугался, запаниковал и почти не смотрел по сторонам, не заметил засаду и поставленную подножку. Падение на щебень доставило массу неприятностей, но и это было еще полбеды. Главная опасность ощетинилась кулаками, сжимала в руках куски арматуры и осколки битого кирпича. Подростки не испытывали к нему личной неприязни, он просто оказался не в то время и не в том месте. За что обычно следовала расправа. Короткая и жестокая — по законам гетто. Изобьют, поглумятся, может быть, даже покалечат.

Но в этот раз все было не так. Слишком сильно горели глаза нападающих. Стивен слышал, что новичков в банде иногда повязывают кровью. С этой целью жертву выбирают произвольно. Как правило — одиночку, слабака. Чтобы не слишком сильно сопротивлялся.

Мозг пронзила короткая, но яркая как молния мысль — «меня сейчас убьют».

Умирать не хотелось.

Трупы эмигрантов в гетто очень часто находили в сточных канавах, но властям не было никакого дела до внутренних разборок унтерменш. «Миротворцы» лишь равнодушно наблюдали за действиями «черных тюльпанов», упаковывающих тела в черные полиэтиленовые мешки. Никто не заводил уголовных дел, не начинал расследование, не искал убийц. Чем меньше голодных ртов, тем лучше для Метрополии.

Убыль населения в пределах запланированной нормы.

Триггер сработал, словно взвели затвор.

Страх мешал действовать, и тогда Стивен впервые в жизни, словно железными тисками, задавил его силой воли. И сразу превратился в берсерка.

Нанося страшные калечащие удары кулаками, ногами, зубами и отнятыми в бою железяками, он бил, рвал и метал, расшвыривал врагов налево и направо, почти не соображая, что делает. На одних рефлексах.

Только зверь может справится с другим зверем на равных.

Не отягощенный эмоциями, мозг работал четко и быстро, как старый морской хронометр. Вычленял слабые места противников, указывал куда бить и с какой силой. А тело слепо подчинялось приказам, отодвинув эмоции далеко в сторону и загородив непроницаемой стеной равнодушия к судьбам врагов.