Примет своё наказание и благородно промолчит.

Стоп. Она назвала его благородным?

БЛАГОРОДНЫМ!

Какого хрена?!

Стоит у окна, смотрит на машину дпсников во дворе и думает, что её муж благородный малый.

Это она так про слизняка, общающегося с бабой, которой он ещё осенью пообещал съехать от жены и сына?

Что ж это получается: она жалкая клуша в розовых очках?

Та самая жена, годами не замечавшая измен, и узнающая всё последней?

Как мамина подруга, верящая, что её муж уходит в загулы не сам, а из-за приворота.

— Меня от тебя тошнит, — произнесла Катя, не делая акцент, себя имеет в виду или супруга.

А что ей ещё остаётся?

— Никому нельзя доверять, — озвучила она следующий вывод, обратившись к запрыгнувшему на подоконник Кеше.

А потом раздался лязг открываемой двери. Семья снова в сборе!

— Фары целы, всё осмотрел, у нас ни царапинки, — объявил Костя. — Зато мужику из тридцать девятой половину морды смяло. А вторая тачка кредитная, прикинь, какое попадалово?

— Есть хочу, — сказал Саша.

Между допросом мужа, и готовкой Катя выбрала последнее.

Она не надеялась, что её будут кормить весь праздничный день, поэтому в холодильники был фарш и овощи, ей оставалось только их соединить и потушить.

Нарезая кабачок, она вспоминала другую кухню. В сравнении с тем, что они имеют сейчас, их съёмное жильё было откровенно убогим. Чистоту они поддерживали, но создать уют и красоту получалось плохо. Зато теперь у них всё красиво и комфортно. В таком доме нет места крикам и потасовкам.

Но сейчас она хотела бы перенестись назад. Туда, где в лифте будет вонять, соседи пьяно орать, а в ванне размножаться неубиваемый грибок. Там бы она могла кинуть в мужа кружкой, громко и чётко рассказать, какой он лживый козёл, толкнуть его, а если не отлетит к стене (не отлетит, он же тяжелее!), то бить его кулаками по груди и рёбрам, наставив десятком круглых синяков, чтобы он на утро стонал от боли. А ещё она могла бы его послать, выкинув его вещи в окно. Или собрать свои и поехать домой. Подобным она никогда не занималась, но в то время возможность для такого поведения была.

Не будь дома Сашки, Катя бы грязно ругалась и швырнула телефон в мужа.

А не будь это их собственным гнёздышком, она бы, превратившись в Халка, начала пинать, разбивать и переворачивать всё вокруг. Чего стесняться, если всё равно съезжать?

Блин. Её несёт.

Катя ведь не думает, что ушла бы от мужа, если бы у них не было ребёнка и квартиры?

Это безумие!

Они семья, а не чужие люди, которых связывает лишь общая недвижимость и единственный наследник.

— Идите ужинать!

За едой муж с сыном снова обсуждали аварию и то, как им повезло, что Костина машина не пострадала. А Екатерина кивала и угукала, неспособная на большее. Она не пыталась говорить, ощущая в горле ком, на шее удавку, в груди клокочущую ненависть, на щеках и ушах пожар, а в пальцах лютый холод.

Ей в жизни приходилось улыбаться, когда хочется плакать; смеяться, когда хочется выть; говорить, что всё хорошо, думая, что хуже быть не может. Не из любви к лицемерию, а ради пользы в работе и сохранения мира в отношениях с матерью.

Но этот ужин дался ей нелегко.

Мало того, что она была притворщицей, так ещё и поняла, что это продолжится.

Естественно, вечно держать всё в себе, играя роль глухой и слепой тетери, Катя не собиралась.

Но при Сашке она не могла высказать свои претензии мужу.

Во-первых, и без книг о детской психологии всем известно, что ссориться при ребёнке не стоит. Лучше разобраться наедине и, только приняв решение, известить о нём любимое дитятко.

А во-вторых, Катя сомневалась, что способна на конструктивный диалог. Как только она себя отпустит, то подбирать слова и контролировать звук не сможет. Никакого шипения, она будет громко разговаривать матом, размахивая руками.

Поэтому до конца дня она была притворщицей.

Настолько продуманной, что выйдя из ванной, спросила, не болит ли ни у кого живот, а потом пожаловалось на тяжесть.

А прежде чем лечь спать ещё и таблетку приняла, сказав мужу, о начинающейся мигрени.

Зачем?

Затем что ни одно восьмое марта не обходилось без зацеловывания. Так повелось изначально, и даже в беременность Костя в эту дату обцеловал её от пальцев ног до носа, не забыв делать акценты на стратегически важных местах.

А сейчас будет лишним.

Ката решила, что они спокойно лягут спать.

Ну, он точно, а она полночи будет думать, как дальше жить, строить гипотезы, на чём будут основываться Костины оправдания, и злиться.

Но муж не заснул.

То есть он лёг в постель. Полежал в темноте пять минут, а после забрался с головой под одеяло и отполз вниз.

— Живот и мигрень, помнишь?

— Тихонечко тебя полечу, лежи смирно, спящая красавица.

Человек привычки, тут же обосновала Катя поведение мужа. Не из любви и верности же он её ласкает. Это просто традиция.

Традиция, которая в новых обстоятельствах совершенно неуместна, поэтому Катя его оттолкнёт.

Вот только…

Ахх, когда он носом проводит по колену, а потом ещё и касается языком кожи с внутренней стороны. Чёрт!

Ладно. Непонятно, когда у неё в жизни секс в следующий раз случится. Глупо лишать себя оргазма от того, кто точно знает, как сделать тебе хорошо.

Утро началось с конфет.

Оперевшись бедром о столешницу кухонного гарнитура, Катя в ночнушке ела конфеты прямо из коробки.

Не банальные рафаэлла, привезённые от родителей мужем и сыном, а дорогие шоколадные, принесённые ею с работы и спрятанные на холодильник из соображений, что такие незазорно передарить. Но так Катя рассуждала позавчера, будучи рачительной женой. А сейчас она обиженная женщина, переживающая сильное разочарование, поэтому она съест столько конфет, сколько в неё поместится. И даже не будет прятать коробку подальше, чтобы Сашка не возмущался, обнаружив, что она с ним не поделилась. Она ради его спокойствия вчера титанические усилия прикладывала и заслужила сожрать в одну харю коробку шоколадных конфет.

Коробка, кстати, стала пустой, а все продолжали спать.

Даже Кеша, умяв ложку сметаны, пошёл досыпать. Обычно он не уходил, пока кто-то есть на кухне, веря, что может выпросить себе чего-нибудь вне расписания. А тут ушёл, оставив её одну. Видать, почуял, что хозяйке не до него.

Расправившись со сладким, Катя скромно пожарила два яйца, налила себе двойную порцию кофе в большую кружку и разбудила мужа.

— Выходной же, — потянулся он в постели.

— У нас важное дело. Одевайся, кое-куда съездим.

— Какое дело? Куда.

— Кость, это очень важно.

Остальные его попытки прояснить, зачем им куда-то подрываться в выходной, она игнорировала, прихлёбывая кофе и варя кашу для сына, пока муж ел свою яичницу.

— Я готов, теперь скажешь, что задумала? — натянув носки, джинсы и футболку, спросил Костя.

— Лучше кофту надень.

— Под куртку?

— Да.

Его растерянность была понятна, ведь Катя стояла перед ним в домашних легенсах, тунике и пуховике, что указывало, что дальше подъезда она не пойдёт, или из машины выходить не собирается.

Костя на тридцать секунд скрылся в комнате, чтобы вернуться в коридор в толстовке.

— Так пойдёт?

— Пойдёт. Разбуди Сашку.

— Он с нами?

— Нет. Но ты зайди к нему, скажи, что на столе его каша с вареньем ждёт, а мы отъедем ненадолго.

— А ты не можешь? — начала мужчину напрягать вся эта таинственность и недосказанность.

— Пусть сын тебя увидит.

— Раскомандовалась, — проворчал он, но поручение жены выполнил.

Запустив двигатель, Костя уточнил:

— Мы ремонт смотреть едим?

— Нет, на парковку у магазина.

— Недомолвки и секретность действуют на нервы, — поделился ощущениями он.