– Давайте посмотрим внимательно. Все вместе. Может, чего-то не хватает.

– Да не, все нормально.

– Вообще класс!

– Может, только глаза.

– Ага, глаза… чего-то не хватает.

Сова и правда была какая-то прищуренная, но это казалось незначительным.

– И что делать?

– Думать. Всем думать.

И тогда ради моей разнесчастной совы весь класс забросил работу, и каждый предлагал свои идеи, как сделать плетеную птицу живой и выразительной. И это было удивительно. Мы все были шестиклассниками, все считали себя взрослыми, но глаза чужой совы оказались важны.

Сова получилась замечательной. Но не это было главным. Именно с этих пор мы стали помогать друг другу. Серьезно. Может, для кого-то это и было обычным делом, но не для нас.

А коклюшки стучали. Мы делали свое дело, Людмила – свое. Звучала музыка и тихие разговоры. Домой идти не хотелось. Иногда прямо там же, в занятом на время кабинете русского языка, мы и уроки делали.

И вот однажды Людмила злобно выкрикнула: «Черт возьми!»

Мы прямо вздрогнули.

– А что случилось?

– Торопиться зря не надо – вот что, – уже спокойно сказала она. – Пока я вам фокусы показывала, напортачила.

– Где?

– Да вот!

Мы подошли к барабану и… ничего не увидели.

– Да где же?

– Вот. Этот узел. Он лег в другую сторону.

Мы воззрились на Людмилу, как будто впервые усомнились в ее разумности. Узел, может, и был кривым, но это совершенно не было заметно! Он находился с краю от крупного цветка и всего на долю миллиметра сжимал гармонию кружевного пространства.

– Придется распускать.

– Нет! Да вы что! Вы же столько сделали! Не надо.

– Надо.

– Не заметно же совсем.

– Вам не заметно.

И я решилась.

– Скажите, а это вы тоже на продажу плетете?

– Да, наверное. Пока не решила.

– Но никто же не заметит. Ведь это… целая неделя.

– Больше. Но это ничего, и хуже бывает. Другие, может, тоже не увидят. Я увижу. Это неприятно, но придется распускать.

И до самой весны, в течение еще четырех или пяти занятий Людмила распускала свои неудавшиеся кружева, чтобы потом снова застучать коклюшками.

Это было грустно. Но это было и здорово.

Потому что было это – на всю жизнь.

На Восьмое марта мы дарили подарки учителям, а на Людмилу класс не скинулся – она ведь вела дополнительные занятия. И тогда мы решили отправиться к ней в гости и подарить коробку конфет. Дело это было не таким уж и чисто благородным. Это был повод повидать чудесного Глеба. И вот втроем, замирая от волнения, мы ехали на трескучем лифте на восьмой этаж, препираясь – кто скажет первый и кому нажимать звонок.

Звонок заверещал. За дверью зашоркали чьи-то тапки. И в дверях возник тонкий светловолосый подросток.

Мы стояли как дуры и молчали.

Глеб нас не вдохновил. Он был обыкновенный. И на нем был женский фартук. Так и стоял – в фартуке и в тапках, не подозревая, что разрушает наши девичьи мечты.

– Вы, наверное, к маме. А ее нет. Да проходите вы! Это я, если что, пирог пеку. Хотел… это… на Восьмое марта. С самого утра вожусь. Сметаны извел – жуть. Никак не получается крем, какой надо.

И он улыбнулся – мило и бесхитростно. Прямо как его мать.

– А какой надо? – спросила я, хотя даже блины печь не умела.

– Легкий, взбитый, и чтоб пузырьки не таяли.

– Дашь попробовать?

– Да конечно! Принести? Я много сделал.

– Классный крем, – оценили мы, облизывая пальцы у порога – в дом зайти так и не посмели. – Чего же тебе еще не хватает?

Глеб смущенно мялся.

Но мы догадались сами. Мама его была – Людмила. Та, что из-за одного узелка потратила неделю.

Школа была новая, и в ней было много новых вещей. Были вещи солидные – ими гордились и всем показывали. У нас микроскоп на каждую парту! Кабинет химии по новому образцу! Были просто нужные – всякие таблицы, книги, кресла, полки и лыжи. Были бытовые – без занавесок и плафонов можно, конечно, обойтись, но что же это за школа? Сиротский приют это будет, а не школа.

И, наконец, были такие вещи, предназначение которых было не до конца ясно даже их поставщикам. Например, под лестницей стояли огромные фанерные круги, выкрашенные синей краской. Не помню, чтобы их хоть раз вытаскивали из темного угла. Да и зачем они? Облака изображать? Гигантские колеса? Непонятно… Или большие коробки с обрезками резиновых шлангов. Коробки были новехонькие и тщательно упакованные. На полевой практике мы брали их вдвоем и тащили на помойку. Потому что это был исключительный случай – никто так и не придумал, куда девать такую кучу нарезанных шлангов длиной от пяти до пятнадцати сантиметров. И это было очень странно. Обычно всему находили применение. Время было такое: всякая соринка – в желудке витаминка.

Как-то по весне, на третий год существования школы, решили разобрать залежи в подвале, до которых еще руки не доходили. И ахнули. Несметное богатство открылось глазам завхоза – в углу лежал огромнейший тюк новой материи. Находка сулила целый набор выгод – из ткани можно пошить занавески, скатерти… да что угодно! Но…

Представляю себе разочарование завхоза и администрации при ближайшем рассмотрении этого сырья! Это была совершенно дурацкая ткань. Плотный до картонного треска хлопок кричащего красного цвета с большущими белыми кругами. Не горошками – кругами! И этого психоделического творения было, пожалуй, метров сто пятьдесят!

Ну, куда в школу такую ткань? Ладно – занавески в кабинете домоводства. Хорошо – парадные скатерки. Но и то ведь жуть! А материи еще полным-полно.

Где-нибудь в другой школе странная ткань так и догнивала бы в подвале. Но не у нас. И у меня есть очень сильное подозрение, что идея ее использования принадлежала нашему завучу. А что еще ждать от человека, в сорок с хвостом лет надевающего на свои объемные ножищи леопардовые лосины, а сверху – ярко-фиолетовую блузку; от женщины с розовой челкой и гремучими серьгами до плеч; от существа, которое красило веки прилюдно – прямо пальцем из банки, не заморачиваясь на всякие кисточки?

Я представляю, как обрадовалась эта особа. Ведь кроме того, что эта тряпка потешила ее странно устроенные зрительные рецепторы, она еще решила очень сложную и затратную проблему. Теперь было в чем идти на парад.

А мы в это время спокойно учились себе в седьмом классе. Ничто, как говорится, не предвещало беды.

Мы ждали Первое мая – чудесный, радостный, многоцветный праздник. Мы ждали его даже, пожалуй, сильнее Нового года. Потому что, в отличие от зимнего торжества, этот праздник был полон солнца, тепла, музыки и цветов. Мы готовили эти самые цветы сами – накручивали бумажные пионы и гвоздички на палки. Мы скупали воздушные шары и спрашивали – а где наполняют гелием? И главное: мы шли в этот день рядом с родителями, рядом с их друзьями как равные, шли через весь город до самой площади Ленина, где громко орали «Ура!».

Для нас не существовало никакой политической подоплеки. В тринадцать лет нам, по большому счету, вообще было глубоко наплевать, что происходит в стране.

Главное – выходной. Главное – весело.

Классная собрала нас после уроков, выдержала паузу и важно сообщила:

– Поздравляю! Все девочки седьмых классов Первого мая идут на парад.

– Как на парад?!

– Почему только девочки?!

– Несправедливо!

– А-а! Так вам и надо!

– Счас словишь! Да как так-то?!

Руководительница постучала журналом по столу.

– Тише! Это большая честь! Вы выступаете лицом нашей школы…

У-у-у… началось… лицо школы… великая честь… Я-то хотела идти в колонне с папой и мамой!

– Ти-и-ше! И у вас будут костюмы! Вы же на настоящий парад идете!

А вот это был сюрприз.

– А какие?

– Красивые?

– Ну как вам сказать… Очень!