Как ушла – не помню. Дверь хлопнула. Навстречу выскочила подружка.

– Эй! Она тебя покусала?

– Отвали!

Как прошла конференция? Не помню. Честно. Актовый зал был переполнен. Я – на грани обморока. Бумажки перепутались – от них все равно не было никакого толку.

Но я выступила. Худо ли, бедно ли – не знаю. Мне даже дали какую-то грамоту, а также блокнот и ручку в подарок.

Но зато было, было, как будто вчера, – кабинет истории, слепящий солнечный свет, Томас Мор, равенство, государство, какие-то глупые браки, духовенство у власти, личные рабы, какой-то бред… странствие великой мечты.

Довольно трудно развить хорошую скорость, если на одном плече ноутбук, на другом сумка, в руках пакет с бумагами и зонтом, а ноги разъезжаются по ледяному асфальту. В свободной руке включенный телефон. Черт. До автобуса минут пять. Еще можно успеть. С неба накрапывает холодный дождь. Сейчас не до зонта, вообще зря взяла… Осторожнее, только не грохнуться. Если разобьется ноут…

Междугородний автобус медленно выруливает из-за угла и заворачивает в сторону трассы. Я стою, раскрыв рот. Да как так-то! Мысленно покрываю матюками не в меру торопливого водителя. Потом поднимаю глаза на расписание – ну конечно, не раньше и не позже, именно сегодня! – следующий рейс отменен, автобус будет только через час двадцать. Безнадега.

Ну, облом. Не смертельно, переживем. Пора сворачивать на автовокзал – убивать время в сонном тепле и запахе пирожков. Но идут минуты, капает вода, а я все не ухожу – стою посреди площади и как дура надеюсь на чудо.

И вот добрая фея на облачке пафосно взмахивает палочкой, и напротив останавливается серая замызганная машина.

– По маршруту? Привет, залезай.

Я хлопаю глазами. Это кто это у нас такой не в меру фамильярный? Из-за опущенного стекла – небритое лицо с толстыми красными щеками. Какой-то алкаш.

– Залезай, говорю. Вещи положи на заднее сиденье, только осторожнее, у меня там ребенок спит.

Ребенок – это хорошо. Алкашам детей не доверят. Леший с ней, с фамильярностью, человек реально выручает. Я осторожно открываю дверь. На детском кресле вольготно раскинулась маленькая девочка – рыжие волосы вспотели, заяц выпал из рук на грязный пол. Поднимаю игрушку и пристраиваю свои вещи.

Мы рассекаем холодную пыль. Дворники мечутся как безумные. Мужчина едет быстро, но осторожно. Понятное дело, ребенок. Звонит телефон.

– Привет… Знаю… А уроки сделала? Нет, нельзя. Ладно, но только полчаса. Приду проверю… Нет, никаких подружек. У кого-то тройка выходит! Ты поела? Да. Поешь, что мама оставила. Там еще вкусняшка на холодильнике.

Отбой. Дорога прямая и туманная. В машине тепло.

– Не узнала, что ли?

Неприятно, неловко… среди тысяч мимолетных знакомых всегда найдется такой, кого в упор не узнаешь.

– Нет. Извините.

– Андреев.

Этого быть не может. Этого просто не может быть! Вот этот большой красный небритый бюргер… это Андреев.

Я смотрю на него, потом оборачиваюсь на спящую девочку. Ребенок причмокивает во сне. Постепенно прихожу в себя.

– А-ха-ха! Зашибись – физиономия! Эй! Я вроде живой, не покойник! Так постарел, что ли?

– Есть немного.

– Ну так! Жизнь-то… не масло с медом. А лет-то прошло!

– Это твоя? – глупо киваю на девочку.

Конечно, чья же еще? Не в лесу же под елкой нашел.

– Младшая, – с гордостью. – Средняя в шестом, старшая в десятом.

– Ух ты.

И мы начинаем говорить – осторожно, касаясь нейтральных тем. Семья, дети, работа. Кого видели из наших. Где отдыхали. Ехать далеко. На середине дороги попадаем в пробку.

Если бы кто-то двадцать лет назад мне сказал, что я проведу с Андреевым два часа в замкнутом пространстве, я бы плюнула этому человеку в глаз.

В шестом классе перед уроком истории я обнаружила в портфеле… кефир. Холодный столовский кефир. И явно не полстакана обычной порции – там было гораздо больше. Некоторое время я ошарашенно смотрела на свою белую кислую руку. Слов не было. Мыслей тоже. Потом осторожно стала доставать вещи. В кефире было все – учебники, тетради, дневник. Обложки немного помогли, но не спасли.

– Это Андреев, – сказала подружка. – Вон он ржет.

Я повернулась. Его довольная улыбочка сразу растаяла.

– А че я-то сразу?! Сразу я! Да вон – спроси! Меня вообще тут не было! Сразу я!

И ничего ведь не докажешь. Мальчишки дружно поддакивали. В глазах – готовый взорваться смех.

Через два дня, лихо вскочив из-за стола после звонка, я взвыла от боли, ничего не поняла, снова дернулась и снова заорала. На спинке стула остался хороший клочок волос, которые весь урок старательно приклеивали скотчем. За моей спиной ухмылялся Андреев.

Мою сменку закинули на крышу сарая. Злая и замерзшая, я ползла на стену по спинам подруг и проклинала этого сукиного сына.

Когда все начинали смеяться, я сразу догадывалась – над кем. К спине была приклеена какая-нибудь гадость.

Андреев не оскорблял и не дрался. Он подло делал гадость и тут же оказывался вроде и не при делах. Он делал меня посмешищем. Он просто измывался.

А я ничего не могла поделать. Драться? Бесполезно. Он же больше меня раза в два. Битва слона и моськи. Еще одно триумфальное позорище. Обозвать? Было дело. Об стену горох. Просто ржет.

Одно я уяснила сразу – он ждет, что я заплачу. Ну уж дудки, облезешь. Поперек горла вставал комок, обида душила, но я посылала врага подальше и гордо удалялась под обидный ломкий смех – на моей спине опять что-то висело.

Нервы сдали, когда посреди холодной зимы пришлось бежать до дома в тонких потрепанных кедах. Это уж было слишком. Засунув синие ноги в ванну, я обдумывала месть. Ты достал, парень, ты очень меня достал. И уж я точно не стану клеить тебе на спину записочки.

На следующий день я прокралась в раздевалку, срезала с новой куртки все клепки, сломала молнию, а в карманы налила конторский клей. Привет семье, амигос.

Рев стоял отменный. Андреев рыдал и сквозь слезы выкрикивал проклятия и угрозы.

– Кто?! Кто, блин?! Убью-у-у-у!

Мне стало страшно. А если реально узнает – кто?

И тут он обернулся и увидел меня. Мне бы пройти мимо – как будто тоже не при делах. Но нервы сдали – я струхнула и бросилась бежать. Я мчалась по подвальной лестнице вверх и слышала за спиной тяжелые шаги. Кто-то присвистнул. Точно убьет.

Он, конечно, нагнал меня наверху. И тут я проделала такое, чего, слава богу, ни разу не повторила в жизни. Что-то щелкнуло в голове, и я, вместо того чтобы бежать дальше или просить пощады, просто подпрыгнула и вцепилась в Андреева, царапая шею и отрывая уши. Он дико взвыл, потерял равновесие, и мы полетели на бетонную лестницу.

Своими ребрами, головами, руками, ногами мы пересчитали каждую ступеньку – двадцать две острых ступеньки из крашеного бетона и край железной двери. Лодыжкой по железке – жуткая штука. Разнимали нас всем классом. Если бы не это, мы бы на самом деле поубивали друг друга. Учителей поблизости не оказалось. Технички орали, но каким-то чудом потом все-таки не донесли завучам. Все юные свидетели происшествия тоже молчали, как камни.

На следующий день все тело было в синяках. Это я еще приземлилась на мягкое, то есть на Андреева. Две недели я изворачивалась, чтобы не заголиться при родителях. Разборок не хотелось. Спасло то, что в квартире было холодно и не нужно было объяснять постоянное ношение спортивного костюма под горло.

Больше Андреев не делал мне гадостей. Вернулась нормальная спокойная жизнь. И вскоре я про него забыла. Других приключений хватало.

Из-под колес летят брызги. В машине жарко. Дешевый ароматизатор пахнет апельсинами.

– У меня тогда было сотрясение мозга, – говорит Андреев. – Мать орала, хотела с милицией в школу заявиться.