По будням он тоже бегал, но не так долго. В основном производил всякие полезные для здоровья упражнения – приседания, наклоны и прочее. Иногда делал совсем странные вещи. Например, замирал, раскинув руки, будто парящий орел. И так стоял довольно долго. Мы решили, что это такая йога.

После уроков и всяких прочих школьных дел мы смотрели из окон на спортивную площадку – на то, как он выгибает спину и поднимает одну ногу к груди; как бегает специальным бегом, высоко подкидывая ноги. Рыжие эйнштейновские волосы трепал ветер. Чудак.

Ну а в школе он носил пиджак, начищенные ботинки и квадратные очки в толстой коричневой оправе. Преподавал он физику.

Я пропустила по болезни две недели, пришла и ничего не поняла. Совершенно ничего. Собственно, я и раньше мало что понимала, но теперь все было совсем плохо. На столах лежали странные детали и потрепанные методички с инструкциями и чертежами. На подносе – с десяток цветных проводков с рожками клемм. Ужас. И у меня не было напарника – я сидела одна.

Урок был последним, а девиз простым: раньше сделал – раньше ушел. Время от времени кто-то вставал, проходил к учительскому столу и с гордостью ставил на него плату с собранным устройством. Учитель поправлял тяжелые очки, придирчиво осматривал изделие, поворачивал рычажки, раздавалось шипение, голоса или музыка. Молодец, пять. Следующий.

Народу было все меньше. Это настораживало. Я все еще тупо вертела в руках проводки, никак не понимая, куда еще их можно приладить, а люди уже сделали задание!

После звонка нас осталось трое. Я поняла, что попала в связку к совсем уж темным двоечникам, и в пятый раз попыталась разобраться в методичке. С таким же успехом ее могли бы написать и на китайском. Один из отстающих встал и принес к учительскому столу свою штуковину. Рычажок повернули, раздались плевки, кашель и что-то похожее на отдаленную ругань. Молодец, свободен. Как?!

Когда еще один ученик покинул класс, мы остались тет-а-тет. Учителю дела до меня не было. На его столе громоздилось пачек пять тетрадей и столько же классных журналов. По-моему, он вообще не замечал, что в помещении еще кто-то есть. Я немного подождала и двинулась к нему.

– У меня не получается.

– Почему? – не поднимая головы от журнала.

– Не знаю. Не понимаю.

– Почему?

– Ну… тут сложно. Меня же не было.

– Тогда прочитай параграф.

– Хорошо.

Прошло полчаса. Я прочла параграф дважды. В классе стояла гнетущая тишина. Только иногда сухо переворачивались страницы чужих тетрадей. Я сделала вторую попытку.

– Вот тут… я не совсем поняла.

– Почему?

Это уже бесило. Он даже глаз не поднимал.

– Не знаю! Непонятно!

– Ну так прочти еще раз. А если непонятно, то и предыдущие темы.

– Хорошо.

Еще полчаса ушло на то, чтобы укрепить на плате конденсатор переменной емкости. Я по-прежнему весьма туманно понимала его назначение, но хотя бы поняла схему и прицепила к нему клемму заземления. Дальше было опять непонятно.

Солнце повернуло на закат. Учитель заполнял второй журнал. Лучше бы он бегал по спортплощадке и занимался своей йогой! Ах я дура! Надо же правильно попросить!

– Помогите мне, пожалуйста.

– Зачем?

– Я не понимаю.

– Почему? Там русским языком написано.

Да бли-и-ин! Не русским! И потому что не понимаю! Потому что не прет все техническое! Потому что дома умудряюсь ломать даже мясорубку!

– Вы… не поможете?

– Нет. У меня много дел.

– Но я не…

– Ты не дура. Другие смогли, и ты сможешь.

И передвинул к себе очередную стопку тетрадей. Черт. Ну, ладно.

Я была изрядно зла. На этого очкастого спортсмена, на себя-дуру, на это дебильное радио. Я знала, что могу встать и уйти. Подумаешь – двойка, не помру с горя. Но теперь я уйти не могла. Ни за что! Если я уйду, он и головы не поднимет – так и будет копошиться в своих трепаных тетрадках. А я как была пустым местом, так и буду! Чертова физика! Я впилась глазами в схемы методички и оторвала неправильно закрепленные клеммы.

На то, чтобы собрать радиоприемник, ушел еще час. Я вспотела и была зла на весь мир. Наконец, аппарат стоял на учительском столе. Физик повернул рычажок. Молчание и тишина в кабинете совершенно не нарушились. За окном смеркалось.

– Ну?

– Что – ну? – опешила я.

– Это что?

– Радиоприемник.

– А что он должен делать?

– Э… ловить? Петь?

– Ну?

Р-р-р-р-р!!! Сейчас я стукну его этой штуковиной.

Приемник я разобрала. Прочитала два параграфа. Прочитала инструкцию. Собрала снова. Поставила на стол. Синее небо висело за окном. Из открытой форточки тянуло холодом.

– Ну?

Я сама повернула рычажок. Приемник закашлял, затарахтел и где-то там, на другом конце Вселенной, заиграла веселенькая песенка. Я уставилась на него, как на говорящую собаку. Физик тоже поднял голову. Приемник давился помехами, но выдавал свою песенку, даже некоторые слова можно было разобрать.

– Молодец. Пять.

Я просидела три часа. Осталась последней, поняла с шестисотого раза, истрепала методичку и испортила проводки!

– Пять?!

– Да. Дневник давай.

– Но я же…

– Что должен делать радиоприемник?

– Ловить радиоволны, воспроизводить звук…

– Правильно. У тебя он это делает?

– Да.

– И ты его САМА собрала. Значит – «пять».

Он захлопнул последний журнал и сложил тетрадки аккуратной башенкой.

Вечером я гуляла возле школы и видела, как физик бегает по кругу, смешно подкидывая колени и описывая руками круги. Курчавые волосы выбились из-под повязки и торчали во все стороны. Он двигался необычно, чудаковато – что хотел, то и творил.

Раз в месяц проводилась генеральная уборка. Это означало, что группа из четырех человек оставалась после уроков и не просто мыла пол, а мыла ВСЕ. Парты следовало натереть содой, отмыть все надписи, отковырять жвачки, подоконники привести в порядок, а цветы попрыскать. И самое ненавистное – удалить с линолеума черные полосы от шаркающих подошв. В общем, сущее наказание. Но оно случалось только раз в год, по очереди – можно было пережить.

Стояла зима. За окном похрустывал солнечный морозец. В сухом тепле кабинета химии медленно перемешивались запахи йода, хлорки и еще чего-то – неведомого и загадочного. Мы честно пришли убираться. Все как положено – чистые тряпки из дома, приготовленное ведро с водой и коробка соды за пятнадцать копеек. Первая белая содовая горка уже появилась на последней парте, и тут…

Распахнутая дверь, наша очередная временная классная в белом халате, шумная толпа старшеклассников, отодвигаемые стулья…

– Девочки, уже пришли? А у нас еще лабораторная работа… Погуляйте пока, уроки сделайте в библиотеке.

Ага, счас. У них лабораторная работа, а мы гуляй!

– Можно здесь посидеть? Мы тихо.

– Хорошо, только не мешайте.

И мы старались не мешать. Даже пытались решить математику. А потом… Это был восьмой класс, и у них была химия! У этих взрослых существ на столах стояла чертова куча склянок и пробирок. Эти счастливые люди перешептывались, листали учебники, что-то переливали, в пробирках шипело и белело, девочки восторженно вскрикивали…

По классу сердито носилась наша классная.

– Как мы переливаем? Я кому говорила – кислоту в воду, а не наоборот… правильно… начинайте оформлять… внимательнее, коэффициенты…

Колдовство. Школа волшебников.

Сначала мы сидели, открыв рты. Потом не выдержали и тоже двинулись по классу.

– Ух ты. Смотри-смотри…