– Ах да, – пальцем я быстро стерла двоечку вверху.

Театральная пауза. Горький вздох.

– Ну, хорошо. Будем считать, что троечку ты заработала. Да-да! Мне не нравится, когда зубрят бездумно. Ты не видишь красоты…

Бла-бла-бла… Какая красота, к лешему?! У меня выходит два за четверть! Я зря убила весь выходной, да?! Ну, охренеть просто…

– За четверть пока поставлю «три». Но ты понимаешь, что это аванс!

Ах, что вы! Не может быть! Даже не знаю, что более уместно – глубокий книксен или низкий поклон в ножки. Слава богу, пронесло. В колонке дневника кругло выпятилась синяя тройка. И всего-то их две – по алгебре и по геометрии. Бесперспективно, как научиться летать, махая руками. Я облегченно вздохнула и побрела за вещами.

И вдруг тишину прорезал пронзительный визг. Он лихо ударил по барабанным перепонкам, постепенно сошел на нет и возник снова на безумной ультразвуковой частоте. С грохотом полетел стул. Моя одноклассница взлетела ногами на парту. За ней взорвался другой девичий голос, потом еще…

– А-а-а-а!!! Мышь!!!

– Мышь!!!

Серый комок мчался по проходу. Думать было некогда. Я бросилась на пыльный пол и накрыла его животом. Девчонки продолжали голосить как безумные. Под платьем я нащупала мелкий комочек. Куснул, гад. Ничего, это от страха.

Я держала мышь за хвост – лапы вращались, как пропеллеры. В классе царил хаос. Мальчишки ржали и кричали, половина девочек достоверно изображали предынфарктное состояние. Можно подумать, что заползла кобра. Это же мышь, тупари!

Краем глаза я посмотрела на учительницу. И сладкое чувство мести согрело мою душу. Та сидела, приподняв над полом ноги, – ни жива ни мертва.

Выгнали меня с треском. По-другому и быть не могло.

Но дело было еще не сделано. Моя мама тоже боялась мышей.

– Ну, пожалуйста. Ну, он же маленький.

– Нет.

– Мам, ну куда его? Ведь погибнет. Его на улицу выкинуть хотели. Ну, ма-а-а-ам!

Так мышонок остался. Клетки у нас не было, он поселился в пластиковом ведре. Кормили его хорошо, в тепле и сытости он с каждым днем набирался жирка и бодрости. А потом сбежал. Так его и не нашли. До самой весны он ночами шорохался по квартире и подгрызал плинтуса и обои.

– Твой мыш сожрет всю мебель! Лови засранца!

Мышонок не ловился. Прятался он гениально. А весной исчез. Наверное, выскочил в открытую дверь. Все вздохнули с облегчением. А мне еще долго не хватало его ночных погрызушек.

После уроков все шли маршировать. Каждый будний день. Весь февраль. Потому что в конце февраля сами знаете что – смотр строя и песни. Мы дружно тянули ноги и чеканили шаг – так, что потом пятки болели. Мальчики спорили до кулачных боев, кому за кем становиться по росту. Девочки чисто по-женски путали право и лево и поворачивали не в ту сторону. Физрук на нас орал.

Честно, за всю школьную жизнь я встречала только одного человека, который был в восторге от этого славного действа. Это был один странный парнишка, которого мы вообще-то всерьез никогда не воспринимали, – он только и мог, что красиво маршировать, на другое ровным счетом не годился.

У каждого класса должна была быть военная форма. И у многих классов она таки была. Но не у нашего. У нас, как на грех, не было ни одной одержимой мамы, которой не лень строчить по ночам пилотки или матросские воротники, и ни одного отца, который удосужился бы напилить фанерные автоматы в количестве тридцати штук. Поэтому после долгих споров мы решили стать санитарным отрядом. Нарядиться в санитара дело нехитрое – надо просто пришить красный крест на рукав, а девочкам надеть белые платочки. Предлагалось еще пошить сумочку через плечо, но, когда из кабинета труда вынесли первый образец, идею тут же отмели – сумка вышла на редкость кривой и лохматой.

С выбором песни опять же возникли разногласия. Наша классная предлагала «У солдата выходной, пуговицы в ряд»[3], потому что эта песня нравилась ей с детства. Лично я была тоже не против. Но по каким-то таинственным причинам шагать решено было под «Белая армия, черный барон»[4] – песню древнюю, невеселую и вообще не подходящую к ритму маршировки. Вот ее-то мы и стали учить.

За день до выступления, на уроке биологии, в дверь просунулась веселая голова молоденькой учительницы, которая раньше называлась старшей пионервожатой, потом организатором, а потом уж и не знаю как.

– Напоминаю: редколлегии сдать газету до завтра.

В редколлегии нас было три человека. Класс заворочал головами и посмотрел на нас с укором.

– А чего раньше не сказали? – высунулся мой сосед.

– А ты с луны упал? Прям как будто в первый раз!

На перемене мы втроем пытались проанализировать ситуацию.

– Да чего там! После уроков пойдем да и сделаем. Делов-то.

– За час сделаем.

– А краски? А бумага?

– Краски на ИЗО возьмем. Ватман сам куплю. Давайте денежку. Только с уроков отмажьте.

После шестого урока оказалось, что ватмана в магазине не было, а учительница рисования коварно припрятала все краски и оставила на виду совсем уж старые, непромытые и разнокалиберные. Больше всего было грязно-белой гуаши – она осталась с Нового года и подозрительно пахла зубной пастой. Бумагу искали долго. Наконец, лаборантка из кабинета физики сжалилась над нами и предложила два куска бесхозных обоев, правда один был испорчен. Обои были пожелтевшие, покрытые узором из ярких розочек, но обратная сторона на одном куске вполне годилась.

Начался очередной мозговой штурм. Мы думали – что нарисовать?

– Надо танк.

– Танк в прошлом году был.

– И что?

– Не надо танк. У седьмого «А» тоже танк. Нам такой вовек не нарисовать.

– Да плевать на седьмой «А»!

– Не, не будем…

– Не тяните резину. Давайте тогда самолет.

Наш самолет был похож на военную технику так же, как Паровозик из Ромашкова на настоящий железнодорожный локомотив. Но это было хоть что-то. Сверху мы красиво вывели «Слава Советской Армии!». Издалека смотрелось вполне прилично. Мы положили обои сохнуть на пол, ближе к батарее, под окошко, и спокойно пошли по домам.

Кошмар начался утром.

Всю ночь мела суровая февральская метель, а к утру на город опустилась первая оттепель.

Сугробы сразу осели, с крыш закапало. Утром мы прибежали забирать газету… и пришли в ужас. Окно было закрыто неплотно, на подоконник намело сугроб снега, а к утру он растаял. Вся вода хлынула на наше художество, и теперь посреди закисшей бурой лужи расползалась бумага с совершенно неузнаваемым изображением.

Мы стояли, открыв рты.

– Да бли-и-ин…

– Что делать-то?

– А что тут сделаешь? Снова надо рисовать.

– Не успеем! Три урока до выступления.

– Да норм! Не позориться же! И так всегда хуже всех… Бегите, девчонки, отпрашивайте с уроков! Хоть какая выгода…

Итак, в запасе было три урока времени, остатки красок и второй кусок обоев. Стоп. Испорченных обоев. Потому что какой-то неудачник уже пытался до нас что-то изобразить на чистой стороне. В нашем распоряжении была только сторона с синими розочками.

– Что? Опять самолет?

– Чем ты его нарисуешь?! Пальцем? Красок нет.

– Белой много…

И тут мы снова встали в ступор. Что можно сделать на двадцать третье февраля с тремя банками подозрительной гуаши и обоями в цветочек?!

Мы думали долго – целый урок. И доказали, что в критический момент человеческая смекалка творит чудеса.

Мы решили нарисовать солдата. Только лицо и плечи. Ну, может, руку еще. Кожу можно закрасить и белым цветом, а кусок гимнастерки – смесью всего, что осталось, под камуфляж.

– А как же фон? Розы ведь!

– А фон закрасим этим, – наш единственный мальчик потыкал ногой бурую лужу. – Порвем на куски и наклеим. Как будто война!