Маргарета – или Эта, как она просила ее называть, – только что приехала в Токио, оставив двух дочерей с родственниками в Германии. Она была знаменитой клавесинисткой, рецензии на ее концерты часто появлялись на культурной странице Frankfurter Zeitung. “Небезызвестное имя”, – заметил Зорге, подчеркнуто учтиво поклонившись. Он обменялся с дамами парой слов и быстро попрощался.

В интервью 1982 года Эта вспоминала, что ее сразу же заинтриговало его незаурядное, изрезанное морщинами лицо и внимательные темно-голубые глаза. Ей показалось, что в Зорге было что-то демоническое.

“Кто этот интересный мужчина?” – спросила она хозяйку дома.

“Журналист – из Frankfurter Zeitung", – ответила Гельма. Она явно обратила внимание на пробежавшую между Этой и Зорге искру, немедленно добавив, что “женщины его не интересуют”^[22].

Так начался последний – и самый бурный – роман Зорге за всю его карьеру в Токио.

За несколько дней до 20 мая 1941 года^[23] Зорге сел на борт самолета авиакомпании Japan Air Transport, ежедневно в 6:30 вылетавшего из токийского аэропорта Ханэдо в Шанхай через Осаку и Фукуоку. О Шанхае у Зорге сохранились хорошие воспоминания. Здесь он полюбил Азию и создал свою первую агентуру. Немецкая колония в Шанхае горячо приветствовала Зорге как корреспондента известной газеты. Руководитель местной редакции Германского информационного бюро устроил в его честь ужин. Молодой дипломат Эрвин Викерт позвал Зорге на чай к себе домой и вспоминал, как тот самозабвенно флиртовал с его молодой женой^[24]. Вооружившись рекомендательными письмами от Отта, Зорге побывал у высокопоставленных японских чиновников в Шанхае, в том числе у генерального консула Японии, атташе по военным и военно-морским вопросам, а также встретился со многими старыми китайскими знакомыми.

“Около 90 % [японцев] выступали категорически против мирных переговоров, заявляя, что, если Коноэ и Мацуока настоят на них, их ожидает отчаянное сопротивление, – рассказывал Зорге следователям. – У меня сложилось впечатление, что переговоры между Японией и США [по мирному урегулированию в Китае] обречены на провал”^[25]. Зорге доложил о результатах своей работы Отту, использовав сверхсекретную военную шифровальную книгу, которую ему дал посол, – явное свидетельство, что сам Отт не догадывался ни о подозрениях Шелленберга, ни о порученной Мейзингеру проверке благонадежности Зорге.

Сам Мейзингер в это время тоже находился в Шанхае, хотя нет никаких свидетельств, что пути охотника и жертвы там пересекались. Официально задача Мейзингера состояла в том, чтобы встретиться с сотрудниками гестапо в Китае, подчинявшимися токийскому бюро ведомства. Однако, помимо этого, у полковника был и другой, менее очевидный интерес.

Игнац Тимотеус Требич-Линкольн, урожденный Авраам Шварц, был мелким воришкой венгерско-еврейского происхождения, актером, миссионером-англиканцем, некоторое время служил каноником в Кенте, после чего в 1910 году был избран членом Британского парламента от Дарлингтона в графстве Дарем. После начала Первой мировой войны он предложил свои услуги германскому военному атташе в Лондоне, а получив отказ, бежал в Нью-Йорк, где издал сенсационную книгу под названием “Откровения международного шпиона”. Будучи экстрадирован в Британию и обвинен в шпионаже (точнее, в попытке шпионажа), он отсидел срок в тюрьме Паркхерст. Прожив некоторое время после войны в Германии – здесь он занимал должность главного цензора при скоротечном капповском режиме в Берлине и познакомился с Адольфом Гитлером, – Линкольн переехал в Китай и принял буддизм.

К 1941 году он обустроил в Шанхае собственный монастырь, где все обращенные в новую веру должны были передать свое имущество “аббату Чао Куну”, как теперь называл себя Линкольн. Он подрабатывал также, составляя антибританские пропагандистские тексты для оккупационных японских властей. В поле зрения гестапо Линкольн попал благодаря эксцентричному плану, который он хотел предложить рейху. Он вызвался отправиться в Тибет (на тот момент еще обладавший независимостью) и убедить правительство Лхасы выступить в роли союзника Берлина, что превратило бы горное королевство в базу операций против Британской Индии.

Мейзингер, очевидно, не слишком вникал, как именно венгерский авантюрист и неоднократно судимый мошенник планирует убедить буддистское теократическое государство принять участие в разгорающейся войне на стороне нацистов. Он направил в РХСА в Берлин радостную телеграмму, сообщая, что завербовал Линкольна. Мейзингеру не повезло: о его планах узнал генеральный консул Германии в Шанхае и телеграфировал в Берлин, предупреждая, что “Аббат” Линкольн – опасный мошенник, не имеющий никаких существенных связей в буддистской общине в Китае и тем более в Тибете. Риббентроп отправил Мейзингеру язвительный выговор, напомнив, что “само собой предполагалось, что во время командировки в токийское посольство сфера его компетенции будет ограничена исключительно вопросами, связанными с полицией”^[26].

Пока Мейзингер занимался своим лжемонахом, Зорге вернулся в Токио. Не ясно, почему он в итоге решил не оставаться в Китае: он ничего не рассказывал о своих планах японским следователям, и о глубоком личном кризисе и мечтах о побеге нам известно лишь из рассказа Ханако. Отъезд мог быть продиктован практическими соображениями. Японская оккупационная полиция в Шанхае требовала от всех иностранцев проездных документов, выданных местными органами власти, за которыми Зорге мог обратиться лишь в генеральное консульство Германии. Чтобы добраться до территорий, находящихся под контролем коммунистов, ему пришлось бы пересечь две линии фронта. Советское посольство могло оказать содействие, но для этого ему пришлось бы запрашивать разрешение московского Центра, а он вряд ли бы одобрил бегство столь важного агента при подобных обстоятельствах. К тому же оставался нерешенным вопрос с Ханако. Одним словом, Зорге снова оказался в ловушке.

Для возвращения была еще одна причина, связанная с важным вопросом о “Барбароссе”. Из Берлина в Токио направлялся старый друг и собутыльник Зорге Эрвин Шолль, у которого наверняка были важные новости о планах Германии. Шолль, получивший недавно звание подполковника, после двух лет работы в международном отделе Генштаба в Берлине направлялся на новое назначение в Бангкок в должности военного атташе. Застав Шолля в Японии, Зорге мог получить оперативные сведения, способные изменить позицию Центра.

Согласно расписанию авиакомпании Japan Air Transport на 1941 год, самолет Зорге приземлился в Токио в 16:30. Вероятно, это было 27 мая. Разумеется, Зорге ужинал в тот вечер с четой Оттов в резиденции посла. Ужин проходил в угрюмой обстановке. Около восьми вечера, когда все сели за стол, появился Веннекер, сообщив, что линкор “Бисмарк”, крупнейшее судно в составе германского флота^[27], только что был потоплен в ходе обстрела с воздуха торпедоносцами Королевского флота и с кораблей в Северной Атлантике. Уничтожение этого корабля существенно повлияло не только на планы Германии сокрушить Великобританию, но и на планы Японии: столь наглядное свидетельство сохраняющейся морской мощи британцев вряд ли могло сподвигнуть ее нанести удар по Сингапуру.

На ужине была Эта Харих-Шнайдер. Зорге, в своей привычной манере, совмещал флирт с серьезными разговорами. Узнав, что после приезда Эта толком не видела в Токио ничего, кроме территории посольства, Зорге предложил показать ей на следующий день город, и она с радостью согласилась. Гельма Отт и ее подруга Анита Мор – обе бывшие любовницы Зорге – отнеслись к этой идее с меньшим энтузиазмом. “Вы уверены, что готовы доверить Зорге свою жизнь?” – спросила Мор за дамским обедом в посольстве на следующий день. Сексуальные интриги маленького сообщества запутались в тугой клубок. Ойген Отт был безнадежно влюблен в Мор, рассказала Гельма Эте, ставшей невольной наперсницей своей более опытной и разочарованной хозяйки. Беспечные шашни Зорге не только с женой Отта, но и с “объектом любви” посла были и без того вполне возмутительны. Но смириться с очевидным намерением Зорге соблазнить еще и их новую гостью Гельма, до сих пор одержимая своим бывшим любовником, не могла.