Фактически Зорге поймали, хотя и не из-за тайных встреч с советскими агентами. Уже ближе к концу поездки Зорге арестовала британская полиция, хотя окончательно не ясно, когда и почему. Почти безусловно можно сказать, что это были не охотники за большевиками из Особой службы Скотленд-Ярда, так как в их педантичных досье Зорге не упоминается, если только он не числился под каким-то до сих пор неизвестным кодовым именем. Никаких обвинений ему не предъявили. Возможно, он попал в переделку с полицией, выпивая со столь же неотесанными мужиками, как его прежние собутыльники в Копенгагене. Тем не менее Зорге, если пользоваться жаргоном советской разведки, провалился, то есть оказался в руках представителей власти^[73].

Как бы то ни было, существенной роли это не сыграло. Карьера Зорге в Коминтерне, без его ведома, резко оборвалась. 16 августа 1929 года Пятницкий и Исполнительный комитет Коминтерна (ИККИ) постановили “исключить товарищей Зорге и [заведующего англо-американским секретариатом Ивана] Мингулина из списков сотрудников ИККИ”^[74], в связи с чем Зорге и трое других немцев должны были быть немедленно откомандированы “в распоряжение ЦК ВКП(б) и ЦК КП Германии”^[75]. Спустя восемь дней появились данные, что немецкую четверку подвергли “чистке” как группу активных “бухаринцев”^[76]. В ноябре сам Бухарин, ранее в том же году уже изгнанный из состава руководства Коминтерна, также лишится своего места в Политбюро^[77].

По вполне понятным причинам Зорге был в ярости, узнав о своей судьбе – вероятно, по возвращении в Берлин после лондонского задания. “Эти свиньи! Как я их ненавижу! – сетовал он другу. – Это пренебрежение, равнодушие к человеческому страданию и чувствам!.. И они не платили мне месяцами!”^[78] Советское предательство пустило глубокие корни. С одной стороны, было ясно, что его старый покровитель, Пятницкий, обернулся против него. Более того, Зорге не было дозволено даже вернуться в Москву. Как выразился его товарищ по КПГ, он считался теперь kaltgestellt[5]как на жаргоне называли члена партии, работу с которым “отложили в долгий ящик”.^[79]

Девятого сентября 1929 года Зорге, согласно секретной телеграмме, отправленной руководителем советской военной разведки в Берлине, уже почти целый месяц “как не получал никаких указаний относительно своего будущего. Сидит также без денег”^[80]. Неделю спустя, исходя из данных того же источника, Зорге получил из Коминтерна телеграмму, “позволяющую” ему вернуться в Москву на переговоры: “Причем обратно он должен вернуться за свой счет”^[81].

Берлинским разведчиком, отправлявшим донесения о судьбе Зорге, был Константин Михайлович Басов. Выходец из Латвии^[82], Басов, урожденный Ян Абелтынь, в 1919 году вступил в ряды первой ленинской тайной полиции, ЧК, но вскоре перешел в Регистрационное управление Красной армии, первый военно-разведывательный орган Советского Союза. С 1927 года Басов был главным советским шпионом в Берлине, затмившим и захватившим как существующий аппарат Коминтерна, так и шпионскую сеть КПГ^[83]. С Зорге Басова за несколько месяцев до этого познакомила в Лондоне Кристиана^[84]. Во время злосчастного существования Зорге в Берлине в состоянии kaltgestellt они с Басовым встречались и обсуждали будущее внезапно лишившегося работы шпиона. Басов, очевидно, увидел в нем человека, с которым он мог бы сотрудничать. Зорге же, скорее всего, увидел в Басове своего потенциального спасителя.

Зорге был “достаточно известный работник <…>, и нет надобности останавливаться на его характеристике, – телеграфировал Басов своему руководству в московской штаб-квартире военной разведки 9 сентября. – Владеет нем., англ., фр., русск. языками. По образов. – доктор эконом.”. У руководителя берлинского бюро сформировалось даже четкое представление о возможной должности Зорге в формирующемся аппарате советской военной разведки: “… Он лучше всего подойдет для Китая. Туда он может уехать, получив от некот [орых] здешних издательств поручения по научной работе”. Зорге – что, наверное, вполне понятно для человека, обладающего набором весьма специфических навыков и ни на кого на тот момент не работающего, – был “очень серьезно намерен перейти на работу к нам”^[85].

К тому моменту, когда Зорге получил разрешение вернуться в Москву, Басов завершил полную проверку биографии Зорге. “Как видно, хотят уволить его, – писал Басов в московский Центр, штаб-квартиру военной разведсети Красной армии. – Я наводил справки – чем вызвано такое поведение в Коминтерне по отношению к нему. Получил некоторые намеки, что он замешан в правую оппозицию. Но все-таки все знающие его товарищи отзываются о нем очень хорошо. Он зайдет к Вам и поставит вопрос о переходе на работу к нам”^[86].

Вернувшись в Москву в середине октября, Зорге в последний раз обратился к своим старым товарищам, друзьям и врагам в Исполкоме Коминтерна. Протокол представляет собой весьма трогательный документ. Раскаиваясь в кои-то веки, Зорге признал, что порой “отклонялся”, настаивая, однако, что “активно боролся против троцкистов в Немецком клубе”^[87]. Он перечислил все потерпевшие крах фракции, членом коих он не являлся, – еретиков кружка Рут Фишер, уклониста Самуэльсона, заблуждавшегося Эверта. Это была тщетная попытка Зорге оправдать себя, но, что печальнее, это был скорбный список всех прежних идеалистов и идеалисток, выброшенных за борт в процессе самоуничтожения Коминтерна.

Со стороны крах Зорге представлялся позором. 31 октября возглавляемый Пятницким ИККИ официально и единогласно проголосовал за исключение товарища Зорге из Коминтерна, организации, которой он посвятил половину своей взрослой жизни.

В реальности дела обстояли иначе. За одиннадцать дней до исключения Зорге, на тайном совещании, ИККИ подтвердил, что Зорге успешно “прошел чистку” – и мог считать, что он “проверен”^[88]. Зорге “беседовал с Пятницким и Куусиненом в личном порядке о проекте” своей будущей карьеры. Пятницкий, в свою очередь, также говорил о Зорге со своим другом, генералом Яном Карловичем Берзиным, начальником секретного 4-го управления Штаба РККА^[89]. Все вокруг считали, что Зорге потерпел постыдный крах. В действительности же его взял на работу Берзин, человек, открывший Зорге путь к новой, блестящей и, в конце концов, роковой карьере, и давший ему возможность раскрыть тайны врагов СССР на Дальнем Востоке.

Штаб-квартира 4-го управления Штаба РККА – более известного как 4-е управление – располагалась в тихом переулке за Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в изящном двухэтажном дореволюционном особняке в итальянском стиле. Снаружи единственной данью большевистскому режиму были тяжелые новые входные двери, украшенные резными революционными звездами и – неожиданно – московским гербом с изображением святого Георгия, убивающего дракона, которые сохранились до наших дней. Недавно после дорогостоящей реставрации во все выходящие на улицу окна особняка были вставлены зеркальные стекла. В отличие от правительственных зданий, здесь нет никакой таблички с указанием, к какому ведомству относится это здание, но на металлических гаражных воротах имеется эмблема современного Министерства обороны России с изображением двуглавого орла.

В конце октября 1929 года, когда Зорге впервые открыл двери с продолговатой медной резной ручкой, Ян Берзин уверенно добивался позиции главного идеолога всех операций внешней разведки Советского Союза. Да, только что сформированное 4-е управление Берзина было всего лишь одним из шести советских разведведомств, работавших за границей. Главными соперниками Берзина была шпионская сеть Коминтерна ОМС и зарубежная агентура ГПУ – советской тайной полиции, в дальнейшем известной как НКВД, а еще позже – как КГБ. ОМС погряз в дилетантизме и дрязгах; ГПУ (на этом раннем этапе) было больше озабочено охотой на врагов в СССР и за границей, чем сбором серьезных разведданных. В области сбора иностранных разведданных Берзин благодаря непреклонности и профессионализму скоро оттеснит оба конкурирующих ведомства на второй план.