“Моя работа стала намного более важной после шанхайского инцидента, – писал Зорге. – Мне пришлось вскрывать истинные намерения Японии и подробно изучать боевые приемы японской армии… в то время мы не знали определенно, это просто случайная стычка или же японская попытка захватить Китай вслед за приобретением Маньчжурии. Было также невозможно сказать, двинется ли Япония на север, по направлению к Сибири, или же на юг, в Китай”^[40]. Весь остаток своей карьеры Зорге потратит – ив конце концов отдаст свою жизнь, – пытаясь найти точный ответ на этот вопрос.

В феврале 1932 года, вскоре после того, как японские силы наконец вышли из Шанхая, редакция отозвала Одзаки в Осаку. Зорге пытался уговорить его уволиться и остаться в Китае, но Одзаки настаивал, что работа в “Асахи симбун” слишком престижна, чтобы от нее отказываться^[41]. В следующем месяце 4-е управление наконец прислало Зорге подкрепление, которого он настойчиво добивался после “исхода”, связанного с делом Нуленсов. Карл Римм, также известный как Клаас Цельман, кодовое имя “Поль”, офицер 4-го управления родом из Эстонии, прибыл в Шанхай в качестве заместителя Зорге^[42]. Клаузена тоже отозвали из Ханькоу, чтобы он взял на себя связь после смерти радиста-сменщика от туберкулеза. В состав группы вошел также польский коммунист под кодовым именем “Джон”, шифровавший телеграммы и письма и фотографировавший документы в подсобке фотоателье на Северной Сычуаньской улице.

Зорге наконец получил право на путешествия. По пути в Нанкин летом 1932 года, как следует из его рассказа японским следователям, он соблазнил “прекрасную китаянку”, уговорив ее отдать ему план китайского военного арсенала, который он сфотографировал и отправил в Москву^[43]. Упоминаний об этой опасной связи в телеграммах Зорге в Москву нет.

Зорге обещал Берзину провести в Шанхае два года. В результате он пробыл там три года. Над ним нависала все большая опасность, хотя сам Зорге этого не знал. Главный инспектор Шанхайской муниципальной полиции^[44] Томас “Пэт” Гивенс составлял на основе признаний арестованных коммунистов список подозреваемых советских агентов. К маю 1933 года упорный уроженец Ольстера установил шесть имен главных коммунистических кадров в городе. Одним из них было имя Зорге (которого Гивенс ошибочно подозревал в членстве в Тихоокеанском секретариате профсоюзов, советской организации-ширме). В списке полиции значилось еще одно имя – Смедли^[45]. Дни Зорге были сочтены.

К концу осени 1932 года Зорге счел, что Римм готов самостоятельно руководить шанхайской агентурой. Клаузен расположился со своей радиоаппаратурой в оккупированном японцами Харбине, где радист выступал в роли коммерсанта. Смедли и Каваи хорошо сработались с Риммом. Другим агентам Зорге не мог передать только свою личную дружбу с немецкими офицерами. В декабре 1932 года Зорге сдал свою резидентуру и сел на судно, следовавшее во Владивосток.

Генерал Берзин “радушно встретил” Зорге (по словам самого разведчика), когда тот вернулся в Москву в январе 1933 года. Он успешно осуществил свою миссию в Шанхае, разумеется, по сравнению с работой его бестолковых коллег из Коминтерна.

Ему удалось избежать разоблачения, и ни один из его китайских коллег не был ни арестован, ни расстрелян. Зорге оставил шанхайскую резидентуру с большим количеством агентов, радиопередатчиков и более умелыми информаторами, чем те, что были в городе, когда он туда прибыл. И главное, с точки зрения Центра, его легенда как немецкого журналиста не была запятнана ни единым намеком на его симпатии к коммунизму, даже невзирая на его вынужденное участие в деле Нуленса.

Катя Максимова тоже с нетерпением ждала возвращения своего любовника. Зорге вскоре переехал в ее маленькую подвальную квартирку в Нижнем Кисловском переулке, здесь же за углом находилась штаб-квартира 4-го управления. После опасной и разгульной миссии в Шанхай Зорге убедил себя, что тихая размеренная жизнь ученого – это предел его мечтаний. Он стал трудиться над навевающей сон книгой о китайском сельском хозяйстве, используя в качестве основного источника собственные малоувлекательные репортажи, написанные им для заинтересованных в торговле соевыми бобами читателей газеты Deutsche Getreide Zeitung.

В переписке Зорге с Катей и в его тюремных воспоминаниях часто проскальзывает амбициозное желание, чтобы его воспринимали всерьез именно как ученого. “Если бы я жил в мирных общественных и политических условиях, я, вероятно, стал бы ученым, но, несомненно, не стал бы разведчиком”, – писал он в своей тюремной автобиографии. После ареста он настаивал, чтобы его тюремщики видели в нем ученого, а не просто шпиона. “Думаю, что я смог собрать гораздо больше материалов, чем обычный иностранец”, – хвастался Зорге, перечисляя шедевры своей коллекции, где было “от 800 до 1000 книг” о Японии^[2]. В течение всей своей карьеры он настаивал, чтобы к нему обращались, называя его ученую степень – “доктор Зорге”.

Тем не менее все попытки Зорге прочно обосноваться в академическом мире – как в 1920-е годы в Гамбурге, Берлине и Ахене, так и в Москве в 1933 году – неизбежно прерывались агитационной и шпионской работой. Несомненно, какая-то часть Зорге искренне жаждала жизни с преданной Катей, чаем на серьезных вечеринках, где крепкие напитки не приветствовались, и рутинной работой в московских библиотеках. Но другая, преобладавшая часть его характера в конце концов предпочитала мир авантюр, женщин, ресторанов, быстрых мотоциклов и неослабевающей опасности.

Вряд ли Зорге был удивлен – а возможно, даже испытал облегчение, – услышав слова Берзина, вызвавшего его в апреле 1933 года в штаб-квартиру 4-го управления, расположенную в Большом Знаменском переулке, 19, что его творческий отпуск придется сократить. Советская военная разведка отчетливо видела в агенте Рамзае не книжного червя, а человека действия. Берзину и его новому заместителю комкору Семену Петровичу Урицкому предстояло создать глобальную разведслужбу: научный труд агента Рамзая подождет. Берзин спросил Зорге, куда бы он хотел быть откомандирован в следующий раз. “Я шутя предложил Токио в качестве возможного места назначения”, – писал Зорге. Работая в Шанхае, он провел как-то раз в Токио выходные, остановившись на три дня в отеле “Империал”, после чего у него сложилось “приятное впечатление о Японии”^[3].

Возможно, Зорге преувеличил свою роль в решении Берзина направить его в Токио. Как бы то ни было, ни один из них не заблуждался относительно того, насколько трудно и опасно будет создавать резидентуру в Японии. В отличие от Шанхая, где скопилось такое множество шпионов, что им приходилось предпринимать усилия, дабы избегать случайных встреч друг с другом, ни один советский “нелегал” ни разу не преуспел в Токио. Японцы славились невероятной подозрительностью в отношении любых приезжих, и за иностранцами здесь велось постоянное официальное и неофициальное наблюдение.

Тем не менее Зорге подготовился к этому испытанию с характерным для него педантизмом. Берзин дал ему разрешение посоветоваться насчет миссии в Японию со своими бывшими коллегами по Коминтерну Пятницким, Мануильским и Куусиненом. Их беседы, “хоть и затрагивавшие политические проблемы общего свойства, были исключительно личные и дружественные”. Они, как писал Зорге, “гордились своим протеже”. По его словам, особенно Пятницкий “был крайне обеспокоен предстоящими мне трудностями, но обрадовался моему боевому настрою”^[4]. Зорге также встречался с Карлом Радеком (урожденным Каролем Собельсоном), одним из отцов-основателей Коминтерна. Радек предпринимал активные шаги при первых попытках Коминтерна обратить Восток в коммунистическую веру и возглавлял Университет имени Сунь Ятсена в Москве, учрежденный для подготовки коммунистических кадров для всей Азии^[5]. Радек некоторое время находился в опале за критику Сталина и поддержку его архиврага Льва Троцкого, но к 1932 году его членство в ЦК было восстановлено, а к 1933 году он уже возглавлял Бюро международной информации. Зорге также встречался с заместителем Радека дивизионным комиссаром Александром Боровичем (настоящее имя – Лев Розенталь)^[6], тоже работавшим в Университете имени Сунь Ятсена. Все они делились с Зорге взглядами на современную политику в Азии, давая ему рекомендации в связи с предстоящей миссией. Но все они были обречены. Как мы увидим, Сталин, питая недоверие к Коминтерну как к опасно независимому и глубоко нелояльному органу, уже тогда вынашивал планы его упразднения. Встреча Зорге с этими тремя будущими врагами народа оставит на его репутации отпечаток предательства, который роковым образом отразится на его будущем.