Предоставленная Люшковым информация была очень подробной и конкретной – начиная с дислокации, внутреннего устройства и оснащения каждой дивизии РККА на востоке до списков имен прояпонских элементов в армии. Зорге смог сообщить в Москву, что Люшков раскрыл советские военные шифры, и они были немедленно изменены. Перебежчик также рассказал японцам, что Москва знает о построенном японцами недалеко от Харбина секретном институте бактериологического оружия. Самое главное, как считал Зорге, ему удалось подтвердить, что Люшкову ничего не было известно о действующей в Токио агентуре. Сотрудник НКВД рассказал японцам, что средоточием российской разведдеятельности в Маньчжоу-го и Японии было, соответственно, советское генконсульство в Харбине и советское посольство в Токио.

Люшков также назвал конкретные слабости советской армии, о чем рассказывал прессе лишь в общих чертах. Система оповещения из 1000 российских воздушных наблюдательных и сигнальных пунктов находилась в плачевном состоянии, в результате чего возникали задержки до трех часов между сигналом тревоги и собственно вылетом самолетов, рассказал японцам Люшков. Советские самолеты производились некачественно, летчики были плохо обучены, и порой до половины машин бывало выведено из строя. Многие артиллерийские части РККА были оснащены боеприпасами неподходящего калибра; цепи снабжения были не функциональны; горючего отчаянно не хватало; командиры и рядовые впадали в уныние из-за отсутствия жилья и ужасного питания. То же самое можно было наблюдать и в советском флоте: нехватка транспорта, убогое оснащение ремонтных мастерских, выходящие из строя подводные лодки. В российских железных дорогах тоже царил хаос из-за разваливающегося полотна, плохого угля и нехватки локомотивов – а также из-за того, что многие опытные управляющие были арестованы. Во всех вооруженных силах наблюдалась катастрофическая нехватка людей, главным образом из-за того, что Ежов отправил около 470 000 политзаключенных со всего СССР в спешно возводившиеся лагеря на Дальнем Востоке – там тоже требовались охрана и снабжение.

Наконец, нельзя сказать, что антисоветские настроения, за которые Люшков, будучи ежовским карателем, подвергал людей столь жестокому преследованию, были откровенным вымыслом. Тысячи солдат крестьянского происхождения видели, как у их семей отбирали имущество, обрекая их на голод во время недавно завершенной коллективизации и чистки более зажиточного крестьянства. Многие командиры сами опасались стать жертвами – особенно из числа разных этнических меньшинств – поляков, немцев, латышей и прочих. Одним словом, Люшков рассказал своим тюремщикам, что советские силы на Дальнем Востоке не готовы к активным операциям, потому что им не хватало старшего командного состава (во многом из-за чисток, организованных самим Люшковым), необходимой подготовки, системы логистики и пригодной артиллерии и авиации. К наиболее роковым последствиям привело другое заявление Люшкова. По его словам, высшее командование советского Дальнего Востока – в том числе и сам Блюхер – считало, что, пока Япония настолько пристально сосредоточена на Китае, пришло время положить конец непрекращающимся чисткам и ослабить позиции Сталина, нанеся упреждающий удар по Японии.

Обрисованная Люшковым картина таила опасный соблазн для японцев: в ней временная слабость Советов сочеталась с очевидной уверенностью в наращивании военной мощи или даже неминуемом нападении СССР в будущем. Все, что генерал-перебежчик рассказал японцам, указывало на уместность немедленного наступления на советский Дальний Восток, пока он находится в уязвимом положении.

Поэтому у японцев были все основания развязать войну против СССР. Но из советских военных архивов в Москве следует, что на самом деле первое военное столкновение между РККА и японскими войсками в Маньчжурии спровоцировали не японцы, а СССР^[27]. 6 июля 1938 года Квантунская армия расшифровала сообщение, отправленное советским командиром из Посьета в штаб в Хабаровске, в котором он рекомендовал оккупировать и укрепить ряд стратегических высот на плохо демаркированном участке советско-маньчжурской границы. Несколько тысяч советских военных, подойдя к высотам Чжангуфэн (в российской историографии – сопка Заозерная. – Прим, перев.), начали рыть траншеи и устанавливать ограждения из колючей проволоки^[28]. Японский военный атташе в Москве потребовал вывода советских сил. После отказа русских 1500 японских военных совершили внезапную ночную вылазку по захвату высот, убив 45 советских солдат и выведя из строя несколько танков. Это была уже вторая Русско-японская война в эту половину столетия.

Нарком обороны Климент Ворошилов приказал Приморской группе войск и Тихоокеанскому флоту быть в боевой готовности. Маршал Блюхер изначально выступал против сражения с японцами, но бодрящий звонок Сталина вскоре заставил его выполнять приказ. “Скажите, товарищ Блюхер, честно, – кричал Сталин в трубку 1 августа, – есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами??”^[29] Блюхер, как и подобало, взял на себя командование масштабным контрнаступлением^[30]. Советские войска за один день использовали больше снарядов, чем японцы были способны применить за неделю, тем не менее в этой операции Блюхер лишился по меньшей мере двух тысяч человек^[31]. Вскоре стало ясно, что без масштабной переброски войск с китайского фронта японцы не смогут удержать высоты, даже несмотря на личные советы неизменно любезного Люшкова японскому верховному командованию во время кампании. и августа японцы, не решившись доводить этот инцидент до полномасштабной войны, уступили высоты Чжангуфэн одержавшим победу Советам^[32].

Инцидент у высот Чжангуфэн (в российской историографии – бои на озере Хасан. – Прим, перев.) преподал обеим сторонам важные уроки, и ошибались, как выяснилось, все. Советская сторона сделала ошибочный вывод, что японцам недостает воли и умения, чтобы справиться с советскими войсками в Маньчжурии. Японцы же сделали вывод, что русские патологически агрессивны и нацелены на уничтожение формирующейся японской азиатской империи. Кроме того, военные стратеги Токио заключили, что остановить советскую экспансию будет возможно лишь масштабным упреждающим ударом, время и место для которого предстоит выбрать Японии^[33].

Именно благодаря полученным от Зорге сведениям РККА смогла заполнить выявленные Люшковым стратегические лакуны (которыми японцы попытаются воспользоваться). Но сначала Сталин взялся за самое важное – вычистил в дальневосточном высшем командовании предателей из списка Люшкова. Первая гильотина ждала Блюхера. Несмотря на его эффективность в Чжангуфэне, герой Гражданской войны был вызван в сентябре 1938 года в Москву, выслушал критику Сталина за неэффективное руководство, после чего его отправили в отставку, арестовали и подвергли жестоким пыткам^[34].[9] Вину он признавать отказался и умер в результате травм, полученных в ходе допроса на Лубянке в ноябре 1938 года^[35].

Предательство Люшкова также способствовало отставке его бывшего начальника, главы НКВД Николая Ежова. 23 ноября 1938 года Ежов написал Сталину письмо с просьбой освободить его от исполняемых обязанностей – так он пытался предотвратить арест и казнь, ту судьбу, которую он уготовил когда-то своему предшественнику. Ежов признавал, что не справился с задачей управления “огромным и ответственным комиссариатом”, а в числе своих ошибок указывал, что рекомендовал к повышению людей, оказавшихся шпионами. Попытка Ежова спасти свою шкуру вполне предсказуемо провалилась. Его арестовали, он признался в ряде антисоветских деяний (как он потом утверждал на суде, признания из него вытянули под пытками) и последовал за сотнями тысяч своих жертв в расстрельные ямы НКВД.