Зачем Германии искать альтернативных источников сырья, если она получает его в данный момент от Советского Союза? С чем связана внезапная необходимость сокрушения Королевского флота? Анализируя все детали, столь умный и осведомленный наблюдатель, как Зорге, неизбежно должен был прийти к верному выводу о планах вторжения Гитлера в Россию спустя несколько недель после появления директивы № 21. “Германия на тот момент уже была настроена вести войну против России, – рассказывал Зорге следователям. – И раз она не могла заняться Британией, она хотела, чтобы в войну против нее вступили японцы”^[53].

Впоследствии Зорге заявлял: он никогда не сомневался в том, что однажды Гитлер выступит против Сталина. “Несмотря на достигнутые Германией соглашения с Россией, в нацистской партии сохранялись сильные антисоветские настроения”, – рассказывал Зорге японцам. Он пришел к убеждению, что, “несмотря на заключение пакта [о ненападении], рано или поздно отношения между двумя странами обязательно будут разорваны”^[54]. В своих мемуарах Ханако подтверждала, что “к концу 1940 года Зорге был убежден, что однажды Германия и Россия вступят в войну. Зорге глубоко переживал из-за этого. Это было причиной многих волнений”. Зорге, разумеется, презирал Гитлера. Ханако вспоминала, как он объяснял ей на своем элементарном японском, что Гитлер “не очень большой человек”, а Сталин – “великий человек”. Но, с точки зрения Ханако, ее любовник переживал “глубокий внутренний конфликт. Он занимался разведкой для русских, но любил и уважал немцев и не хотел, чтобы Германия воевала с Россией”^[55].

Несмотря на то что план “Барбаросса” был еще на самых ранних этапах разработки, от приезжавших немецких офицеров Зорге смог получить крохи сведений. Первым сигналом была растущая обеспокоенность Берлина тем, чтобы румынская нефть не попала в руки Советов. Вторым – рассуждения приехавших в Токио немецких офицеров о боеготовности советской армии. 28 декабря Зорге доложил в Москву, что в Восточной Германии в районе Лейпцига сформирована новая резервная армия из сорока дивизий^[56]. Он также предупреждал, что несколько офицеров из Берлина рассказывали о восьмидесяти германских дивизиях, развернутых на советской границе с Румынией^[57]. Цель формирования новой армии, как считал Зорге, состояла в обороне нефтяных месторождений Плоешти, единственного источника топлива рейха в Европе. Если СССР “начнет развивать активность против интересов Германии, как это уже имело место в Прибалтике, немцы смогут оккупировать территорию по линии Харьков, Москва, Ленинград, – разъяснял Зорге. – Немцы хорошо знают, что СССР не может рисковать этим, так как лидерам СССР, особенно после финской кампании, хорошо известно, что Красная армия нуждается по меньшей мере иметь 20 лет для того, чтобы стать современной армией, подобной немецкой”^[58].

Как и Клаузен, Зорге до сих пор чувствовал себя немцем, даже прожив все эти годы среди иностранцев. А Центр не предпринимал почти никаких шагов, чтобы укрепить лояльность разведчика к его приемной родине. Своими постоянными придирками и требованиями подтверждений Центр откровенно демонстрировал свое недоверие к получаемой информации. Тем не менее, какие бы сомнения ни терзали его в связи с готовящейся войной между родиной матери и родиной отца, приоритетом для Зорге оставалась его агентура и верность Советскому Союзу. Год змеи – 1941-й – сулил России, и Кате, ужасную опасность.

Не совсем ясно, как нацистская разведка впервые заподозрила, что их помощник, информатор и надежный источник по всем японским вопросам, доктор Зорге, на самом деле может быть коммунистом. Достоверно известно, что к концу 1940 года бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг, руководитель внешней разведки Главного управления имперской безопасности (РХСА), был в полной мере осведомлен об обширных и давних связях Зорге в КПГ.

Первые сомнения в благонадежности Зорге зазвучали в Берлине в середине 1940 года, когда в иностранный отдел нацистской партии стали поступать тревожные сообщения относительно его “политического прошлого”. Эти заявления могли исходить исключительно от нацистов из его окружения в Токио, вероятно, их спровоцировали частые откровенные тирады разведчика против Гитлера в барах и ресторанах Гиндзы. Вместо посольства, где личные связи Зорге с Оттом, несомненно, свели бы на нет любое расследование, жалобы были направлены непосредственно в Берлин и переданы руководством партии одному из официальных работодателей Зорге, Вильгельму фон Ритгену, начальнику Германского информационного бюро (DNB). Фон Ритген, несколько лет состоявший в личной переписке с Зорге и ценивший его подробные репортажи, в свою очередь, передал поступившие обвинения в РХСА Шелленбергу.

Шелленберг обладал всеми качествами, чтобы стать самым опасным врагом Зорге. Он вступил в СС, элитные штурмовые отряды Гитлера, в 1933 году, сразу же после окончания юридического факультета. Фанатичный нацист, Шелленберг разделял Fiihrer-Prinzip (“принцип фюрерства”) – представление, что директивы Гитлера выходят за рамки законодательной системы и должны исполняться “беспрекословно”, несмотря на юридические мелочи. В 1935 году начальник РХСА Рейнхард Гейдрих лично назначил Шелленберга заниматься контрразведкой. В личном деле С С Шелленберг характеризуется как “открытый, безупречно исполнительный и надежный… принципиальный, суровый, энергичный, обладает очень острым умом”. Его национал-социалистические убеждения оценивались как “чрезвычайно крепкие”. Гейдрих доверил Шелленбергу неофициальные аспекты строительства империи СС. В сферу его ответственности входило составление фондов недвижимости из конфискованного имущества, среди которого был и просторный особняк в берлинском районе Ванзее, где руководство СС через несколько лет будет обсуждать с членами правительства “окончательное решение еврейского вопроса”.

Обвинения против Зорге ставили Шелленберга в щекотливое положение. К 1940 году к суждениям Зорге по всем японским вопросам прислушивались многие члены высшего руководства рейха – не только посол Отт, но и генерал Томас из экономического отдела вермахта и “DNB”, ставшее к тому времени одним из филиалов агентуры рейха. Фон Ритген сообщил Шелленбергу, что Зорге ни разу не давал повода усомниться в своей благонадежности. В самом деле, его последний доклад о военной экономике в Японии распространялся среди самых высокопоставленных чиновников в Берлине. По оценке фон Ритгена, Зорге был “незаменим”.

Тем не менее, когда Шелленберг запросил досье Зорге в “трех-четырех” службах безопасности – гестапо, службе внутренней безопасности СД и в собственном архиве РХСА, – сразу же стало ясно, что в 1920-е годы у этого человека были значительные, обширные и безусловно подозрительные связи с рядом известных агентов Коминтерна. При отсутствии неопровержимых доказательств активного членства Зорге в КПГ или в Коминтерне “сам собой напрашивался вывод, что он был по меньшей мере сочувствующим”, – писал Шелленберг в своих послевоенных воспоминаниях. “Но он поддерживал тесные связи с людьми во влиятельных кругах и всегда был защищен от подобных слухов”^[2]. Остается загадкой, почему эти компрометирующие документы не были обнаружены еще в 1934 году, когда Зорге подавал заявление о членстве в нацистской партии, задолго до того, как у его “влиятельных” знакомых из Токио появились какие-либо причины покрывать его.

Менее проницательный и более прямолинейный человек, чем Шелленберг, немедленно бы принял меры, чтобы выставить Зорге из посольства, или разоблачил его перед японскими властями как коммуниста. Вместо этого Шелленберг решил и далее использовать несомненные таланты Зорге, выжидая, пока он допустит промах. По словам Шелленберга, фон Ритген настаивал, “если он даже на самом деле связан с иностранными разведками, мы должны все-таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой – извлечь пользу из знаний Зорге”. В результате Шелленберг “обещал Ритгену в дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он… будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском Союзе… Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием, что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас дезинформацией”^[3].