Милитаристскую партию возглавлял генерал Араки Са-дао, военный министр, радикальный сторонник фракции Кодо-ха — “Имперского пути” – сторонников веры в мистическую силу прямого монаршего правления и в божественное предназначение Японии расширять границы империи. Опять же, как и в случае с национал-социализмом в Германии, в Кодо-ха был явный антикапиталистический уклон. Такие ультранационалисты, как Араки, считали, что крупнейшие предприятия и земли должны быть “возвращены” императору. Доктриной Кодо-ха увлеклись многие молодые офицеры, презиравшие вследствие экономического кризиса крупные капиталистические конгломераты Японии и зачастую выступавших от их имени политиков-демократов. Это движение оказалось созвучно даже многим бывшим социалистам и коммунистам: в Кодо революционная деятельность сочеталась с лояльностью императорскому дому и синтоизму, возводившему лояльность императору в ранг национальной религии. Дополнительным препятствием для советского агента, рассчитывавшего создать агентурную сеть в Японии, было то, что почти все японские политики испытывали равный ужас перед марксизмом и коммунизмом в лице Коминтерна и СССР, считая их угрозой для сохранения иерархического устройства жизни страны.

Этот страх представлял также прямую угрозу для безопасности СССР. В выступлении, состоявшемся вскоре после прибытия Зорге в Японию, Араки утверждал, что война с Россией “неизбежна”. Посол США Джозеф Грю отмечал в своем дневнике 7 сентября 1933 года, что “ [японская] армия твердо убеждена в своей способности захватить Владивосток и [российские] приморские области, а возможно, и всю территорию до озера Байкал”^[8]. Грю также предсказывал, что новая война между Россией и Японией “совершенно неизбежна” и она начнется не позже весны 1936 года.

Коммунистическая партия Японии была запрещена в 1925 году в соответствии с Законом о поддержании мира, принятым с целью контроля посягательств на кокутай, японскую “императорскую систему”. К 1933 году считалось, что все потенциальные диверсанты – в том числе либералы, социалисты, христиане, пацифисты, феминистки, сторонники мер по контролю за рождаемостью и энтузиасты эсперанто – виновны в инакомыслии, или сисохан. Всех их задерживали и заключали под стражу. Коммунистам угрожали конфискацией собственности, пока те искренне не раскаивались и не предъявляли доказательств своего вероотступничества. Это возвращало Японию в эпоху первого сёгуната семнадцатого века, когда отрекшихся христиан заставляли топтать крест^[9].

В 1933 году фанатичные поборники кодо-ха представляли собой еще не военных, а политических мятежников – вызывавших тревогу, но поддающихся контролю, как считали старые придворные, в чьих руках была сосредоточена власть над империей. Сам император Хирохито – которому было 32 года к моменту прибытия Зорге в Японию – был ученым, всецело погруженным в свое хобби – морскую биологию. При редких появлениях на публике на ежегодном смотре батальонов императорской гвардии на плацу Еёги император Хирохито величественно восседал на своем белом боевом коне. На самом деле 124-й император Японии был близорук, робок, оторван от реальности и легко подпадал под влияние окружавших его напористых советников^[10].

Ближайшие придворные императора граф Макино и князь Сайондзи Киммоти – 50 лет состоявший в императорском правительственном совете и один из последних гэнро, “старейшин” Японии эпохи Мэйдзи^[11], – считали, что националистов можно держать в узде. “Все будет хорошо, пока мы, старшее поколение, удерживаем бразды правления”, – говорил другой представитель старой гвардии премьер-министр адмирал Макото Сайто редактору Japan Advertiser в 1933 году. По закону критика императора приравнивалась к богохульству. На деле же вторжение в Маньчжурию в 1931 году, без разрешения императора, послужило для всех трезвомыслящих наблюдателей очевидным доказательством, что японская армия вышла из-под контроля старых придворных. Очередным свидетельством того, что Императорский дворец перестал быть средоточием власти, стал еще один военный заговор с целью убийства всего кабинета министров, включая премьера Сайто и других консервативных придворных чиновников, раскрытый весной 1933 года. И все же на тот момент большинство высокопоставленных чиновников и военных – известных как тосэйха, или Фракция контроля, – считали, что осуществленная с молчаливого согласия Араки экспансия в Маньчжурию была непродуманной и опасной операцией. Они также считали, что развязывать войну с СССР было бы недальновидно.

Главный вопрос Зорге – нападет ли Япония на Советский Союз – был, таким образом, тесно связан с другим вопросом: в чьих руках сосредоточена реальная власть в Токио? Зорге предстояло решить непростую головоломку: с одной стороны, ему необходимо было сориентироваться в стране, которой правит богоподобный император, едва способный применять свои полномочия, где реальная власть принадлежит централизованной бюрократии, вынужденной следовать продиктованному армией курсу; с другой – общество этой страны славилось дисциплинированностью, регулярно при этом проявляя склонность к беспорядкам и кровавому политическому насилию^[12].

В начале октября Зорге отправился в Нагою, промышленный город в четырех часах езды к юго-западу от Токио, где у него была назначена встреча с последним и (как позже выяснится) самым важным информатором из Германии.

Нагоя была и остается мрачным местом со множеством фарфоровых заводов и текстильных фабрик. Подполковник Ойген Отт был откомандирован туда в должности офицера связи третьего артиллерийского полка Японии. Проживая с семьей в спартанских казармах полка, Отт был лишен общества своих соотечественников. Если бы Зорге появился в его жизни в какой-то другой момент, их отношения могли бы сложиться совершенно иначе. Как бы то ни было, одинокий офицер был рад возможности подружиться с обаятельным, уверенным в себе журналистом, тем более что у того было с собой письмо от старого берлинского друга Отта Целлера, сообщавшего о политической и личной благонадежности Зорге.

У Зорге с Оттом было много общего. Они быстро выяснили, что служили в одной дивизии на Восточном фронте – очередной пример kampfkameraderie, боевого братства, объединявшего Зорге со многими немцами его поколения. На момент их знакомства Зорге было тридцать девять лет, Отту – сорок четыре. Оба любили шахматы и восхищались Японией^[13]. И хотя Зорге будет цинично пользоваться расположением Отта, по сути, их дружба была искренней. “Отт был приятным человеком… проницательным, способным, политически трезвым”, – писал Зорге в своих тюремных воспоминаниях. Оба скептически относились к нацистам – хотя Отт вскоре преодолеет свои сомнения и станет верным слугой рейха, что будет вызывать у Зорге отвращение. Отт, по словам Зорге, “считал меня человеком крайне прогрессивных взглядов, не нацистом, не коммунистом, а просто несколько эксцентричной личностью без каких-либо партийных пристрастий”^[14].

Во время Первой мировой войны Отт служил офицером в артиллерии, на передовой его презирали кадровые военные старой школы. “Отт – маленький шваб, строящий из себя важного пруссака, – говорил генерал Вальтер фон Райзенау, один из непосредственных начальников Отта. – В конце концов, он был лишь бледным подобием прусского капрала, а не офицером”^[15]. Подлинный талант Отта и правда состоял в скрытых и совершенно неджентльменских шпионских навыках и тайных операциях. После службы на фронте Отта приметил полковник Вальтер Николаи, глава высшего руководства разведывательной службы Германии, поручивший ему собирать военные разведданные.

После поражения Германии в 1918 году Отт погрузился в подпольную работу. Генерал Курт фон Шляйхер, решительный противник коммунизма, один из основателей фрайкоров в 1919 году, завербовал юного офицера в своих секретных целях. Шляйхер собирал секретную группу, Sondergruppe R (где R означало “Россия”), тайно занимавшуюся восстановлением германской армии в обход Версальского договора. Это скрытое вооружение подразумевало взаимодействие с большевистской Россией в рамках конфиденциального соглашения между Шляйхером и членом ЦК Леонидом Красиным в 1921 году^[16]. Финансировалось тайное восстановление военной отрасли сетью фиктивных корпораций, созданных Шляйхером, – самая известная из них, GEFU, или Компания по продвижению промышленных предприятий, вложила в советскую военную промышленность 75 миллионов рейхсмарок. В период с 1921 по 1933 год, когда соглашение было расторгнуто советским руководством, встревоженным растущей популярностью Гитлера, эти тайные военные контракты обеспечивали СССР столь необходимой иностранной валютой, позволяя при этом Германии не отставать в области военных технологий, несмотря на официальное разоружение, продиктованное одержавшими победу союзниками.