В сентябре 1936 года, как раз во время возвращения Одзаки из Калифорнии, в Токио вновь появилась Айно Куусинен. В ноябре предыдущего года ее срочно отозвали в Москву – к несомненному облегчению Зорге, считавшего, что эта бесполезная “принцесса Коминтерна”, не имевшая никакого четкого задания, способна скомпрометировать работу его отлаженной агентуры. Встретившись после возвращения в Москву с комкором Урицким, Айно выяснила, что ее отозвали по ошибке и она должна в срочном порядке ехать обратно в Токио. Она отказалась. Айно могла позволить себе подобные капризы, по крайней мере пока ее бывший муж руководил Коминтерном. Вместо возвращения она села за книгу под названием “Улыбающаяся Япония”, банальный рассказ об истории и культуре страны, написанный с единственной целью – снискать расположение ее новых друзей в Токио.

В царившей в 4-м управлении обстановке всеобщего смятения до Айно доносилась тревожная критика в адрес новой резидентуры Зорге. Урицкий предупреждал Айно держаться от Зорге подальше и не скрывал раздражения, когда тот потребовал столько денег на открытие бизнеса Клаузена. “Эти мерзавцы только и делают, что пьют и тратят деньги, – говорил Урицкий Айно, что она передала Зорге, после того как соизволила вернуться в Японию. – Они ни копейки не получат”^[72].

Зорге ни словом не упомянул странной – и совершенно необъяснимой – неблагодарности Центра в своих признательных показаниях и тюремных записках. Но это обстоятельство не могло не ранить его. В Токио и Берлине Отт и генерал Томас ценили его как исключительно проницательного аналитика по японским вопросам. Москва же, получив совершенно секретные данные о готовящемся альянсе между Германией и Японией и – через Одзаки – доступ к высшим эшелонам японской политики, обдавала его холодом. Хуже того, Айно привезла известия о том, что многие их старые коминтерновские товарищи, в том числе и ее брат, оказались в тюрьме в ходе набиравшей обороты чистки иностранных кадров.

Айно – известная в 4-м управлении как агент Ингрид – была, по крайней мере, хорошо подготовлена к своей донкихотской миссии по внедрению в высшее общество Японии. Министерство иностранных дел заказало перевод “Улыбающейся Японии” на японский язык (со шведского оригинала), а посол Швеции пригласил ее в Императорский дворец на прием под открытым небом, где она познакомилась с императором Хирохито. У Айно также завязалась нежная дружба с принцем Титибу, братом императора, поразившим ее своими либеральными взглядами.

Рассказ Айно о происходящем в Москве был не единственной зловещей новостью для Зорге в тот сезон дождей, уже третий за его командировку в Токио. В сентябре 1936 года в Нюрнберге Гитлер выступил перед партийным съездом Рабочего фронта с “ужасающе сильной обличительной речью против большевизма”, которая, по словам Дирксена, служила тревожным знаком его неутихающей ненависти к советской России^[73].

Но худшее было впереди. 25 ноября 1936 года Япония и Германия официально объявили об окончании переговоров по Антикоминтерновскому пакту, слухи о которых долетали до Зорге еще в марте^[74]. На первый взгляд пятилетний пакт был относительно безобиден, обязывая стороны обмениваться информацией о деятельности Коминтерна и “предпринимать решительные действия в рамках существующего закона в отношении людей, которые на родине или за границей прямо или косвенно работают на Коммунистический интернационал или поддерживают его подрывную деятельность”^[75].

Опасность крылась в секретных приложениях к пакту – их Дирксен (уже вернувшийся из Берлина) отправил Отту, а тот в свою очередь поделился ими с Зорге. В случае “неспровоцированной агрессии или неспровоцированной угрозы агрессии” со стороны Советского Союза каждая сторона должна принять меры “по охране общих интересов”. Это не был полноценный военный союз, и в своем официальном донесении в Берлин – который Зорге сфотографировал – Дирксен выражал мнение, что раскол в японском правительстве слишком глубок, чтобы страна могла предпринять решительные действия против Советского Союза. Тем не менее какое бы то ни было соглашение между двумя наиболее могущественными и непредсказуемыми врагами СССР на западе и на востоке было кульминацией всех опасений Москвы.

Полученная от Зорге информация вызвала переполох в Кремле и передавалась по всем руководящим инстанциям – вернувшись даже обратно в Токио, где посол СССР в Японии Константин Юренев рассказал своему американскому коллеге послу Грю, что “у его правительства появились весомые доказательства существования секретного военного пакта”^[76]. Теперь все дипломатические шаги России, начиная с 1936 года и почти до начала Второй мировой войны, были подчинены одной цели – избежать войны на два фронта с Германией и Японией.

У Зорге были все основания быть довольным своей работой. “Надеюсь, что скоро ты будешь иметь возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем”, – писал он Кате^[77]. Но Зорге глубоко заблуждался, если считал, что его выдающуюся работу в Токио принимают в Москве с благодарностью. В конце ноября он попросил Айно срочно встретиться с ним. “Нам всем, и мне в том числе, приказано вернуться в Москву, – сообщил он Айно. – Немедленно, через Владивосток”. К тому моменту Зорге уже принял решение ослушаться приказа Урицкого. “Расскажи нашему начальству о том, какие у нас образовались превосходные связи. Я вернусь не раньше апреля”.

У Айно, несмотря на дурные предчувствия из-за причин, побудивших Центр внезапно отозвать всех своих агентов, подобного оправдания не было, и она согласилась вернуться. Чтобы избежать гнева 4-го управления, она попыталась уговорить Зорге подчиниться приказу. И он снова отказался. “Я лучше знаю, что мне делать”, – сказал он^[78].

Зорге был прав: его решение пойти наперекор Центру, вероятно, спасло ему жизнь. Вернувшись, Айно в тот же год оказалась в ГУЛАГе наряду с тысячами других лояльных товарищей по Коминтерну. Сталин наконец запустил машину террора, которую создавал уже много лет. К концу 1938 года советская тайная полиция (к 1937 году известная как НКВД, или Народный комиссариат внутренних дел) методично рапортовала об арестах 1548366 граждан – многие из которых были членами партии – по обвинению в контрреволюционной деятельности и саботаже. 681692 из них были расстреляны^[2]. В результате сталинского Большого террора партийные ряды будут разгромлены, а аппарат 4-го управления окажется почти полностью ликвидирован. Из 492 сотрудников Коминтерна 133 оказались за решеткой или были расстреляны. Арестованы были трое из пяти советских маршалов, 90 % всех командармов и комкоров РККА, 80 % полковников РККА и 30000 менее высокопоставленных офицеров^[3].

Что именно спасло Зорге жизнь – здравомыслие, на которое он так беспечно сослался, интуиция или же его невероятное дьявольское везение? К моменту их разговора с Айно в Токио в ноябре 1936 года уже были очевидные свидетельства масштабной расправы – чистки, о которой Виртанен предупреждал Зорге, когда они выпивали за ужином в “Большой московской гостинице” в Москве. В августе 1936 года состоялся публичный процесс над Григорием Зиновьевым и Львом Каменевым, двумя самыми видными бывшими членами партийного руководства, выступавшими против расширения влияния Сталина, которых судили вместе с четырнадцатью другими старыми большевиками. После признания в заговоре с целью убийства Сергея Кирова и самого Сталина все подсудимые были немедленно расстреляны^[4]. К 11 октября, когда Политбюро проголосовало за назначение верного лакея Сталина Николая Ежова на место наркома НКВД вместо Генриха Ягоды, Большой террор вот-вот готов был перекинуться на уровень ниже – на рядовых членов партии.