Несмотря на раздражение из-за необходимости сотрудничества с Айно Куусинен, Зорге был доволен своими достижениями. Всего за полтора года в Токио ему удалось создать фундамент огромной шпионской агентуры. Вербовка японского источника, обладающего такими связями, как Одзаки, дружба со все более влиятельным Ойгеном Оттом, положение, которого он добился в нацистской партии, корреспондентском корпусе и немецком сообществе, – все это уже было внедрением такого уровня, какого едва ли когда-либо добивался кто-то из советских агентов. Однако проблема с Вендтом до сих пор оставалась нерешенной. С Москвой не было никакой действенной связи, кроме микропленки, которую через Шанхай лично передавал совершенно бесполезный во всех прочих отношениях Вукелич. Но, если не считать неудачного выбора радиста 4-м управлением, сам Зорге планировал все весьма тщательно. В Шанхае ему приходилось мудрить с доставшимися по наследству хаотичными схемами, но в Токио Зорге обладал полной свободой действий без всяких компрометирующих отягчающих обстоятельств в виде местных коммунистов, необузданных знаменитостей левого толка и, самое главное, неумелых кадров Коминтерна.

В созданной Зорге системе был только один структурный дефект – самостоятельные вербовочные попытки его ревностных японских помощников, Мияги и Одзаки. Именно они обернутся потом роковыми последствиями для всей группы. Вскоре после прибытия в Японию Мияги столкнулся с Акиямой Кодзи, старым приятелем из Калифорнии, с которым он познакомился благодаря своей хозяйке, госпоже Китабаяси. Сорокапятилетний безработный, Акияма как раз искал работу, и за юо иен в месяц Мияги нанял его переводить на английский язык собранные для Зорге материалы, освободив таким образом время для полевой работы^[67]. Это было рискованно, потому что Акияма не был ни коммунистом в полном смысле слова, ни единомышленником. Зорге был как минимум обеспокоен, в частности, потому что военные донесения, которые Мияги отдавал на перевод Акияме, безусловно, были подозрительными, если не сказать компрометирующими. “В последнее время Мияги, кажется, часто встречался со своим старым другом, вернувшимся из Америки, – писал Зорге в своих тюремных записках. – Он несколько раз говорил мне об Акияме и всегда твердо подчеркивал, что он заслуживает доверия, если я проявлял беспокойство о его дружбе с этим возвратившимся из Америки знакомым”^[68].

Одзаки тоже занялся самостоятельной вербовкой. В начале 1935 года он решил написать своему старому информатору из Шанхая – и протеже Смедли, – журналисту Тэйкити Каваи, попросив его вернуться домой для “изучения обстановки в Китае”. Каваи немедленно согласился, несомненно вспоминая впечатление, которое произвели на него Зорге и Смедли во время их совместной работы в Китае. Приехав в Токио в марте, Каваи снял комнату у другого старого приятеля из Шанхая, пламенного ультранационалиста Фудзиты Исаму. Фудзита был опасным, но полезным соседом, так как вращался в самой гуще интриг верхушки японской армии и был в курсе постоянных внутренних перестановок^[69]. Одзаки завербовал Каваи в свой второй – исключительно японский – эшелон, сегмент агентуры Зорге.

До весны 1935 года “говорить о реальном выполнении задач почти не приходилось, – писал Зорге. – Это время мы провели в подготовительных работах в условиях очень трудной обстановки в Японии”^[70]. Тем не менее в марте 1935 года, причем со значительным опережением сроков, установленных Берзиным для создания токийской резидентуры, Зорге был готов прибыть в Центр с личным донесением – и снова увидеться со своей женой Катей. Кстати было и то, что Одзаки должен был провести весну и лето в Китае, занимаясь сбором информации с командой из Ассоциации изучения восточноазиатских проблем. Встречу назначили на сентябрь, когда оба намеревались вернуться в Токио^[71]. В Москве Зорге рассчитывал встретиться со старыми друзьями, которые должны были посетить в июле 7-й конгресс Коминтерна.

Обменявшись сообщениями с Центром и продумывая свой маршрут, Зорге сообщил Отту, что готов к отпуску “в Америке”. В мае 1935 года он сел на пароход из Иокогамы, следовавший в Сан-Франциско, что стало первым этапом его долгого возвращения в Москву.

В Нью-Йорке Зорге встретил агент 4-го управления, передавший ему австрийский паспорт для поездки в СССР. В нем значилось “длинное экстравагантное” имя его настоящего владельца, этот псевдоним должен был защитить настоящий германский паспорт Зорге от отметок о въезде в Советский Союз. Зорге заехал к портному заказать американский костюм – как наглядное доказательство своей поездки в Штаты для друзей в Японии^[2]. Он не привык путешествовать под чужим именем. В пароходной компании ему пришлось заглянуть в свой новый австрийский паспорт, чтобы вспомнить, как его теперь зовут. Уже на борту судна служащий американской таможни заметил, что Зорге не оплатил налог на выезд из США. Чтобы его не сняли с лайнера, он дал таможеннику взятку в $ 50, что в Японии было бы совершенно немыслимо. (“В США все очень податливо”, – отмечал Зорге^[3].) Разумеется, он старался избежать пристального досмотра со стороны американских правоохранительных органов, потому что в его чемодане всегда хранилось множество микропленок с секретными данными. Как он дерзко сообщил японцам после ареста, это было нарушением постоянных инструкций, запрещавших любому агенту “предпринимать длительные поездки, имея при себе предметы, подлежащие транспортировке через несколько стран”^[4]. Но и тут Зорге сопутствовала удача.

Зорге сразу отметил, что Москва очень изменилась. На фотографиях города 1935 года можно увидеть, как произведенные в Советском Союзе автомобили и новенькие автобусы “ГАЗ” на двадцать посадочных мест обгоняют запряженные лошадьми телеги на новоявленной улице Горького, бывшей Тверской^[5]. Грандиозный Генплан реконструкции Москвы преображал город в новый социалистический мегаполис. Только что открылась первая линия московского метро. Новые конструктивистские здания таких радикальных архитекторов, как Ле Корбюзье и Константин Мельников (и ни одного проекта бывшего мужа Гельмы Отт, Эрнста Мая, уехавшего из Москвы в 1933 году, после того как все его предложения были отвергнуты), вырастали на месте дореволюционных деревянных и барочных купеческих усадеб. На Манежной площади выросла новая приземистая гостиница “Москва” с асимметричным фасадом, потому что, как гласит легенда, Сталин подписал оба варианта проекта, которые ему принесли на одобрение, и никто не осмелился спросить, какой же из них предпочитает “хозяин”. А победу будущего над прошлым символизировали новые пятиконечные звезды с электрической подсветкой, установленные летом того года на шпилях башен Кремля.

Первым делом Зорге, разумеется, зашел к Кате. Ее подруга Вера Избицкая вспоминала, как в день его приезда пара пришла к ней в “Интурист” на второй этаж отеля “Метрополь”. “Они сияли от счастья”, и Катя уговорила подругу прийти к ним в гости отметить возвращение ее мужа. Вера пыталась сопротивляться, говоря, что не может уйти до конца рабочего дня, но Зорге не принимал возражений. “Нет, девочки, мой приезд нужно отметить!” – сказал он им^[6]. Вере Зорге показался “обаятельным и остроумным”, хотя его слушательницы “не знали, что из его рассказов правда, а что вымысел”. Но в одном Зорге был серьезен. Обращаясь только к Кате, но в пределах слышимости Избицкой он пообещал: “Теперь-то я никуда не уеду, Катюшка. Мы больше не расстанемся. Мне обещают работу в Москве, в Институте марксизма-ленинизма. Я ведь люблю свое дело… А пока мы с тобой поедем на юг. Я давно мечтал побывать на Черном море… ”^[7] Возможно, когда Зорге говорил это, он и сам верил в свое обещание.