Железная дорога была также жизненно важным военным активом, столь же значимым для японской армии, как военные корабли и угольные станции для японского флота. Здесь-то и была загвоздка. По условиям Портсмутского мирного договора, подписанного после Русско-японской войны, все железнодорожные линии к северу от Синь-цзина все еще находились под контролем России^[55]. На станции Куанченцзы менялась ширина колеи: вместо стандарта в 4 фута 8½ дюймов в российской части колея составляла 5 футов (уникальная российская колея, изобретенная американским инженером путей сообщения Джорджем Вашингтоном Уистлером). На практике же – и эта деталь сыграет жизненно важную роль в эскалации напряжения между Москвой и Токио – это означало, что японский состав просто физически не мог пройти по путям, находившимся под контролем Советов. Это также означало, что после захвата Японией всей Маньчжурии значительная часть стратегически важной железной дороги, уходящей вглубь Маньчжоу-го, оставалась – неожиданно – под контролем Москвы. Ко времени визита Зорге в 1934 году японское правительство выдвигало Советскому Союзу все более настойчивые предложения о выкупе маньчжурской части железной дороги – ив них слышалась явная угроза, что в случае отказа японцы просто захватят ее.

По возвращении в Токио и Зорге и Отт подготовили подробные донесения о политической и военной обстановке в Маньчжурии. Отчет Зорге о поездке произвел на Отта такое впечатление, что он попросил разрешения направить его генералу Георгу Томасу, руководителю экономического департамента Генерального штаба в Берлине. Так между Томасом и Зорге завязалось длительное сотрудничество, в результате которого видный советский шпион получит множество заказов на аналогичные отчеты, став до конца 1941 года главным источником вермахта в области азиатской экономики^[56].

Благодаря поездке в Маньчжурию отношения между Зорге и Оттом стали еще более дружескими и доверительными, а Зорге укрепил свои позиции надежного и авторитетного знатока Японии. Единственное, что не нравилось Отту в его обаятельном эрудированном друге, – это его тяга к алкоголю, ставшая причиной для серьезного беспокойства чиновника. “Мои люди присматривали за ним в течение нескольких месяцев, – вспоминал потом Отт, – потому что я боялся, что, выпив, он может проговориться о содержании наших бесед”^[57].

Этот деликатный этап в отношениях Зорге с его самым ценным источником был, пожалуй, не лучшим моментом соблазнить жену Отта. Однако именно это Зорге и сделал вскоре после возвращения из Маньчжурии.

Седовласая Гельма Отт была надменной, властной, неприветливой женщиной ростом в шесть футов. Ее японские друзья прозвали ее мацу но ки, сосной. Она бывала груба с женами подчиненных Отта и свысока смотрела – не только в буквальном смысле – на японок^[58]. Гельма была на год старше Зорге, когда осенью 1934 года между ними завязался роман. Но быть может, самой удивительной особенностью Гельмы было то, что когда-то она была коммунисткой и даже состояла в партии^[59]. Ее первый муж, Эрнст Май, архитектор-визионер, учился в Англии у Рэймонда Ануина, пророка идеологии города-сада^[60]. Он был также увлеченным социалистом. Пара вращалась в левых кругах родного для Мая Франкфурта до самого развода в 1918 году. Возможно, Зорге даже встречал Гельму в разгар революционной борьбы 1919 года. Разумеется, у них должно было быть много общих левых друзей и знакомых из Франкфурта.

Как бы досадно это ни было для Гельмы в ее новом образе нацистской домохозяйки и жены порядочного полковника Отта, в социалистическом мире Май стал знаменитостью. Во Франкфурте он был архитектором и проектировщиком революционной широкомасштабной программы застройки, известной под названием “Новый Франкфурт”. Многие из его блочных конструктивистских зданий – например, Siedlung Romerstadt с округлым фасадом и Zickzackhausen, дома, выстроенные зигзагом, – сохранились по сей день. В 1930 году, завершив проект “Новый Франкфурт”, Май уехал из Германии в Россию, где его команда передовых архитекторов – известная как “Бригада Мая” – взялась проектировать целые города социалистической утопии, в том числе шахтерский город Магнитогорск^[61].

Как бы то ни было, коммунистическое прошлое Гельмы даже в Токио вызывало некоторое смущение. Возможно, в Токио у них с Зорге было что-то общее как у левых единомышленников в мире сгущающегося нацизма. Вероятнее же, что Гельма жила в браке без любви и не устояла перед соблазном в лице привлекательного смутьяна, недавно влившегося в их общество. Феноменальное либидо Зорге, безусловно, одержало верх над его разумом.

На самом деле Отт не возражал против интрижки жены. То, что он был в курсе ее романа, можно было понять по одному лишь эпитету, которым он наделил своего нового лучшего друга – “der unwiderstehliche” – неотразимый. Насколько он страдал под этой шутливой маской, нам неизвестно. У Гельмы к Зорге проснулись необъяснимые материнские чувства. Она пыталась поуютнее – или поинтимнее – обустроить его богемную берлогу на улице Нагасаки, заказав туда шторы. Как бы то ни было, роман продлился недолго, и Зорге вспоминал его со свойственным ему безразличием. Несколько лет спустя, после того как шанхайский радист Макс Клаузен присоединился к Зорге в Токио, его жена Анна сказала, что Гельма Отт – “красавица”. “Не говори мне об этой женщине”, – ответил Зорге. “Чего ты от меня хочешь? Она нужна нам”^[62]. А когда последняя японская любовница Зорге нашла снимки седой европейской дамы, чьи глаза “светились от счастья”, она была убеждена, что изображенная на фотографии дама была влюблена в человека, сделавшего этот снимок. Когда она стала расспрашивать об этом Зорге, он сказал, что это его бывшая любовница Гельма Отт. “Между нами уже все кончено. Мы просто друзья. Госпожа Отт – хороший, добрый человек”^[63].

Доверие Ойгена Отта к своему необузданному другу получило нагляднейшее подтверждение, когда в токийский филиал национал-социалистической рабочей партии прислали нацистский партбилет Зорге номер 2751466. Зорге официально вступил в местную парторганизацию 1 октября 1934 года, став, возможно, единственным человеком в истории, который являлся одновременно членом немецкой нацистской и советской коммунистической партии. Он стал регулярно посещать партсобрания, а после отъезда председателя в том же году соратники-нацисты попросили Зорге занять этот пост. Он посоветовался с Дирксеном и Оттом, и они поддержали эту идею. “Ты должен стать руководителем филиала, – говорил Отт Зорге. – Тогда у нацистов будет новый интеллектуальный лидер”^[64]. Зорге, очевидно, не уловил иронии в этой ремарке. Однако одобрение Оттом его кандидатуры явно свидетельствовало, что и он лично, и немецкое сообщество в Токио высоко оценили заслуги Зорге.

В конечном счете Зорге отказался от этой чести – вполне разумно, так как не все члены немецкого сообщества в Токио были нацистами, а многие, в том числе некоторые немецкие евреи и миссионеры-лютеране, открыто выступали против нацистской партии. Тем не менее, появляясь в посольстве, Зорге непременно надевал нацистский значок. Он также периодически читал лекции после партсобраний: так, в один памятный вечер он рассказывал собравшимся нацистам, вероятно с удивительным знанием дела, о Коминтерне и его методах распространения революции.

В январе 1935 года в Токио прибыла новая советская разведчица, выполнявшая самостоятельное задание. Это была Айно Куусинен, первая жена финна Отто Вилле Куусинена, секретаря Исполкома Коминтерна. С Зорге она познакомилась в 1924 году, когда он работал в секретариате Коминтерна. После развода Айно завербовало 4-е управление, отправив ее на подпольную работу в Соединенные Штаты. В “свободной атмосфере” Америки у Айно возникало все больше сомнений относительно коммунизма; по крайней мере, так она говорила, выехав на пенсию в Италию в 1965 году^[65]. Своими сомнениями она, по-видимому, ни с кем не делилась, так как Берзин направил ее в Токио, дав на редкость необременительное задание – внедриться в японское высшее общество в роли писательницы. Центр снабдил ее шведским паспортом на имя Эдит Ханссон и обеспечил солидным бюджетом. Но, в отличие от Зорге, Куусинен не должна была вербовать агентов и самостоятельно связываться с Центром. Она должна была получать деньги и отправлять донесения через Зорге, что его явно раздражало. Как и в Шанхае с Нуленсом, Центр был готов рисковать безопасностью Зорге, решая проблемы Коминтерна – на этот раз брачные. Зорге и Куусинен сразу не поладили, когда Айно не захотела идти на первую встречу с ним “в захудалую немецкую пивную”, вероятно, в “Золото Рейна”^[66].