Возможность пронестись по запруженным улицам Токио, даже в маленьком “датсуне” Зорге, давала ощущение свободы. “Как чудесно выйти за пределы посольства и оказаться среди людей, – говорила Эта своему новому экстравагантному спутнику. – Когда тебя возят в посольском автомобиле, ты словно отрываешься от реального мира”^[28].

Зорге не преминул высказать свои претензии к Оттам, паре, с которой он вынужден был сблизиться по своим секретным причинам и которую стал от души презирать. Супруги не показали Эте Токио, “потому что сами ничего о нем не знали. Это пара обывателей!”. Эта возражала, что по отношению к ней Отты были исключительно милы. “Милы? – переспросил Зорге. – Милые, беспринципные обыватели”^[29]. Несмотря на досаду на Оттов – усугубленную, несомненно, неловкой попыткой посла отправить его в Берлин, – Зорге все же пребывал в весьма оживленном настроении. Поездка с привлекательной блондинкой по улицам уже почти родного города раззадоривала его. Поднимаясь по крутой лестнице в парк Агато, он, словно нуждаясь в опоре, приобнял Эту за плечи и пошутил над собственной хромотой. “Кайзер лишил меня двух сантиметров ноги, зато взамен дал Железный крест”^[30], – шутил он.

Они хором посчитали ступени, поднимаясь на вершину, откуда открывался захватывающий вид на малоэтажный, покрытый дымкой город, который вскоре будет уничтожен бомбардировками союзников. Эте он показался “уродливым… Суматошным. Даже уродливее Неаполя”^[31]. Они выпили зеленый чай в чайном доме и поехали дальше, на другой конец города, к кладбищу Аояма в портовом районе Минато. К концу мая сакуры, до сих пор обрамляющие центральную аллею, уже отцвели, но кладбище с почти европейскими надгробиями в громоздком викторианском стиле оставалось оазисом спокойствия в суетном городе. Зорге прошел с Этой до части кладбища, где хоронили европейцев, – после смерти дистанция между ними и японцами сохранялась, как и при жизни. Зорге это место не навевало никаких романтических мыслей.

“Здесь похоронены первые европейцы, безжалостно растерзанные японцами”, – объяснял Зорге, как всегда прибегая к гиперболе (на самом деле первыми убитыми японцами европейцами были священники-иезуиты, захороненные в XVII веке в безымянных могилах в Нагасаки). “Мечами они теперь нас не убивают, но в сердце все еще жгуче ненавидят. Они улыбаются, любезничают, но не стоит обманываться… Они надевают маску любезности, но и она вот-вот слетит. Когда я впервые приехал в Японию восемь лет назад, они были гораздо терпимее к иностранцам. Но теперь – что за озлобленность против белых! Мы, немцы, должны быть на их стороне, но дело в том, что большинство японцев просто не отличает нас от всех прочих”. Не задумываясь о том, что это произведет ужасное впечатление на его спутницу, Зорге рассказал Эте, как недавно незнакомый мужчина дал пощечину одной немке в поезде “не потому, что она немка, а потому что белая”^[32].

Зорге всегда с симпатией и уважением относился к китайцам. Но японцы, на его взгляд, были хуже нацистов. “Они с молоком матери впитали шовинизм, считая себя божественной расой, – рассказал он Эте. – Отсюда следует, что священный долг Японии – править Азией, да и всем остальным миром, если только мы дадим им такую возможность. Невыразимое превосходство японских правителей зиждется не на нацистской идеологии, а на «божественном пути»… Даже нацисты не относятся к идее сверхдержавы высшей расы с таким священным трепетом”^[33].

Эта в ответ рассказала немного о себе: об успешной музыкальной карьере в Берлине и неудачном браке. По ее словам, причиной ее добровольной ссылки в Токио был именно недавний развод. Она еще не настолько доверяла Зорге, чтобы раскрыть подлинную причину своего отъезда из Германии: нацистской партии не понравилось, что за два года до этого Эта выступила против изгнания из консерватории студента-еврея. Тем не менее Эта поделилась со своим интересным собеседником, что из-за атмосферы недоверия, интриг и семейных ссор в посольстве Германии ей там неуютно и страшно.

Темнело. Зорге предложил пойти поужинать. Когда Эта вернулась в резиденцию, где ее ждал холодный прием, было уже неприлично поздно. Разумеется, и Гельму Отт, и ее мужа – по разным причинам – задела ее дружба с неотразимым доктором Зорге.

Зорге наконец встретился со своим старым другом Шоллем в отеле “Империал”, вероятнее всего 31 мая. Накануне Отт уже сообщил ему суть новостей, привезенных их приятелем из Берлина, – их Зорге переслал в Центр в короткой срочной телеграмме.

“Берлин информировал Отта, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня, – писал Зорге в сообщении, датированном 30 мая и немедленно – в кои-то веки – отправленном Клаузеном. – Отт на 95 % уверен, что война начнется… Причины для германского выступления: существование мощной Красной армии не дает возможности Германии расширить войну в Африке, потому что Германия должна держать крупную армию в Восточной Европе. Для того чтобы ликвидировать полностью всякую опасность со стороны СССР, Красная армия должна быть отогнана возможно скорее. Так заявил Отт”^[34].

Шолль с Зорге встретились в вестибюле громоздкого нео-ацтекского зиккурата отеля “Империал”. По словам Зорге, они беседовали “в уголке вестибюля”. На современных фотографиях можно увидеть, что просторный вестибюль отеля выходит на большую, уставленную пальмами в кадках террасу, откуда открывается вид на японский сад с прудами, бамбуком и каменными фонарями. Вероятно, именно здесь Шолль во всех подробностях рассказал Зорге то, что представляло на тот момент главную тайну во всем мире. Он сообщил, что “устно передал послу Отту специальные, совершенно секретные инструкции о предстоящей войне между Германией и Россией”. Сообщение было настолько секретным, что Отт передал Зорге накануне его содержание лишь в самых общих чертах. “Отт максимально возможно утаил полученные от Шолля секретные указания, – рассказывал впоследствии Зорге японцам. – И даже ни о чем не предупреждал немцев, возвращавшихся домой по Транссибирской магистрали”^[35].

Шолль же обо всем говорил открыто. Он без обиняков сообщил Зорге, что операция “Барбаросса” начнется в середине июня; и хотя начало наступления может на несколько дней отложиться, все приготовления уже завершены. Вермахт сосредоточил вдоль советской границы около 170–180 дивизий – мотострелковых и танковых. Наступление Германии будет осуществляться единовременно по всему фронту, основная ударная сила будет направлена на Москву, Ленинград и Киев. Генштаб Германии самоуверенно рассчитывал, что Красная армия вскоре падет под мощным натиском блицкрига, и планировал закончить эту войну через два месяца. К зиме Гитлер намеревался захватить Транссибирскую магистраль и установить контакт с японскими силами в Маньчжурии^[36].

Несмотря на безотлагательность этой информации, Зорге пришлось выполнить данное Шоллю обещание и, как в старые добрые времена, отправиться с ним по ночным заведениям города. Они поужинали в “Империале”, вероятно в модном ресторане “Нью-Гриль”. Зорге особенно любил бифштекс à la Chaliapine, блюдо, придуманное местным поваром и по необъяснимым причинам названное в честь великого русского оперного певца начала XX века^[37]. Поужинав, они отправились по злачным местам Гиндзы.

К концу вечера Зорге едва держался на ногах, не только от количества выпитого, но и из-за подробностей и важности новостей, которые он должен был передать. Утром он составил длинное сообщение в Москву, самую важную телеграмму за всю свою карьеру. Он вызвал Клаузена и передал ему сообщение, приказав срочно отправить его, не дав радисту шанса найти оправдание для отказа.

На этот раз Зорге подчеркнул, что источником информации был Шолль – “выехавший из Берлина 3 мая”, – а не анонимные курьеры, как это было ранее, в том числе в предыдущей телеграмме. “Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня, – писал Зорге в телеграмме от 1 июня 1941 года. – В беседе с Шоллем я установил, что немцев, в вопросе о выступлении против Красной армии, привлекает факт большой тактической ошибки, которую… сделал СССР. Согласно немецкой точке зрения тот факт, что оборонительная линия СССР расположена в основном против немецких линий без больших ответвлений, составляет величайшую ошибку. Это поможет разбить Красную армию в первом большом сражении. Шолль заявил, что наиболее сильный удар будет нанесен левым флангом германской армии”^[38]. Далее он в подробностях изложил план нападения, о котором ему рассказал Шолль. Теперь, располагая столь конкретными данными из надежных источников, Голиков наконец прислушается к Зорге и подаст сигнал тревоги, дав тем самым СССР возможность подготовиться к предстоящей буре.