Чем больше появлялось поводов для разочарований, тем больше трещин давали обходительность и самообладание Зорге. Он чаще прежнего стал возвращаться домой, напившись так, что едва держался на ногах. Однажды в начале лета Зорге, шатаясь, вошел к себе в кабинет, где читала Ханако. Он схватил ее и так грубо занялся с ней любовью, что от смущения она закрыла лицо руками. Эта резкая перемена в нем – вместо привычной учтивости и заботливого внимания – глубоко встревожила девушку^[13]. Несколько дней спустя она стала невольной свидетельницей того, как Зорге сидел на диване и, уронив голову на руки, рыдал. Она впервые увидела, как ее любовник плачет, рассказывала она в своих мемуарах 1949 года:

“Почему ты плачешь?” – спросила она.

“Мне одиноко”, – ответил Зорге.

“У тебя же в Токио столько друзей-немцев!”

“Они мне не настоящие друзья”, – горько отвечал Зорге^[14].

Ежедневные сообщения Зорге о тайных переговорах между Японией и Америкой встревожили Отта, полагавшегося на своего невероятно осведомленного друга в том, что касалось тайной дипломатии правительства Коноэ с Вашингтоном. “Какие-то сведения мы почерпнули из американской прессы, что-то – от нашего посла в Вашингтоне, но больше всего – от Рихарда Зорге”, – вспоминал третий секретарь Мейснер^[15]. Зорге также передавал информацию в Берлин Шелленбергу, еще больше размывая границы между своей службой на советскую разведку и ролью ценного информатора для разведки Германии.

“Разведданные Зорге представляли для нас все большую ценность: в 1941 году мы хотели как можно больше узнать о планах Японии в отношении Соединенных Штатов”, – писал Шелленберг^[16]. Особенное беспокойство вызывало предложение Америки выступить в роли посредника между Японией и изгнанным националистическим правительством в Чунцине. Конец войны в Китае мог иметь непредсказуемые

последствия для Советского Союза и Германии. Москва опасалась, что это повысит вероятность агрессии против СССР. Берлин, напротив, боялся, что мирное соглашение с Китаем подтолкнет Японию к развертыванию своих сил в южном направлении и вторжению на территории предполагаемой азиатской империи, вместо оказания помощи Германии в наступлении на СССР.

Отт решил отправить Зорге в Шанхай, чтобы он выведал все подробности. Как и раньше, ему как официальному курьеру посольства Германии предоставлялась дипломатическая неприкосновенность. Поездка в Шанхай была прекрасным шансом для побега. Свой долг перед кураторами в Москве он выполнил, предупредив их о грядущей катастрофе “Барбароссы”, они к нему не прислушались. В продолжении этой длительной и одинокой миссии, казалось, уже не было смысла, хотя об этих сомнениях Зорге не сказал японским следователям ни слова.

Почему Зорге не воспользовался представившейся возможностью исчезнуть в хаосе охваченного войной Китая? Он, конечно, рассматривал такую возможность, всячески давая понять Ханако, что, возможно, они прощаются навсегда. Однако в свойственной ему резковатой манере он беспокоился и о том, что будет с ней, если он ее бросит. Он пытался устроить ее будущее, руководствуясь беспощадно практичной логикой человека, привыкшего распоряжаться жизнью и любовью своих подчиненных. Он предложил Ханако выйти замуж.

“И за кого же?” – спросила она, совершенно не ожидая подобного вопроса, как она рассказывала в интервью в 1965 году.

“Неужели у тебя нет друга?”

“Нет у меня никакого друга, – уязвленно ответила она. – Всегда ты и только ты”.

“Возможно, я уеду из Японии. Ты будешь страдать, если так и будешь думать обо мне. Вот выйдешь замуж за достойного японца, станешь прекрасной женой. Жене волноваться не о чем. Да, по-моему, тебе нужно выйти замуж”.

“Если так надо, то пусть это будет кто-то из твоих друзей”, – ответила она.

“У меня мало знакомых японцев. Дай-ка подумать. – Зорге погрузился ненадолго в размышления, вышагивая по кабинету. – У меня есть друг, советник на Маньчжурской железной дороге”. Зорге убеждал Ханако, что Хоцуми Одзаки – добрый, умный человек, который мог бы составить ее счастье.

На следующей встрече с Одзаки – из-за очередной волны шпиономании она состоялась в доме Зорге – резидент как ни в чем не бывало сообщил своему лучшему агенту, что присмотрел для него прекрасную жену. Показательно, что из-за одержимости своей работой и человеческого равнодушия к коллегам Зорге, проработав с Одзаки двенадцать лет, ни разу не удосужился спросить, женат ли он. Одзаки же, в свою очередь, очевидно, никогда не считал Зорге столь близким другом, чтобы обсуждать с ним семейные дела. Показательно и то, что Зорге, судя по всему, даже в голову не приходило, что Одзаки или Ханако могут быть против его гениального плана.

“Оказывается, Одзаки-сан уже женат, – сообщил Зорге Ханако. – Жаль! Больше я никого не знаю”. Окинув взглядом свой стол, он почесал затылок и вернулся к работе^[17].

Бывший корреспондент Volkiscber Beobachter принц Урлах, вернувшийся ненадолго в Токио с новым заданием, рассказывал еще более неприглядную историю. В интервью журналу Der Spiegel в 1951 году Урах утверждал, будто Зорге пытался “продать” ему Ханако, с которой у него якобы все кончено^[18]. Версия Ханако разительно отличается от рассказа Ураха. По ее словам, беседуя с Зорге, Урах предлагал увезти Ханако с собой в Германию, но Зорге отказался, заявив, что без нее ему “придется трудно”^[19]. Вероятнее же, что Урах, часто во время своей предыдущей командировки в Токио допекавший Зорге, “лапая” Ханако, просто был все еще безответно влюблен в хорошенькую любовницу разведчика. Как бы то ни было, обе экстравагантные попытки Зорге передать Ханако с рук на руки – сперва своему лучшему агенту, а потом корреспонденту нацистской газеты – провалились. Если бы Зорге скрылся во время поездки в Китай, Ханако была бы обречена на одиночество, неся на себе клеймо любовницы иностранца и шпиона.

Пошатнувшееся душевное здоровье Зорге не осталось незамеченным и в посольстве. Отт был серьезно встревожен беспробудным пьянством Зорге и – переживая как за свое положение, так и за благополучие друга – признался Ураху, что опасается скандала. До посла дошли слухи по меньшей мере о двух авариях, когда пьяный Зорге врезался на своем “датсуне” в телеграфные столбы, и о его перебранках и даже драках с местными нацистами.

“Надо что-то делать с Зорге, – говорил Отт Ураху (со слов последнего). – Он пьянствует, как никогда раньше, и довел себя до нервного срыва… Само собой, я больше всего беспокоюсь о репутации посольства”. У Отта “было какое-то дурное предчувствие”, и он попросил Ураха попытаться уговорить их общего друга вернуться в начале июня в Германию. Как в конфиденциальном порядке уточнил посол, это будет последний шанс проехать через СССР до начала военных действий. Отт предложил использовать собственное влияние, чтобы обеспечить Зорге “в Берлине хорошее место в прессе”. Хорошо зная своего друга, ради успеха предприятия Отт даже выдал Ураху виски^[20].

Урах, зная, что Зорге не скрывает своих антинацистских взглядов, почти не рассчитывал на успех при попытке уговорить своего приятеля вернуться в рейх. “Вернувшись, он бы стал просто заурядным журналистом, а тут он был Зорге, человек в гуще событий, – вспоминал Урах. – Что могло заинтересовать его в «Германии, превратившейся в огромный концлагерь»?” Отт очень расстроился, когда Урах доложил о своем фиаско. Но когда Урах предложил Отту как “близкому другу” Зорге самому попытаться уговорить его, тот отказался. Он также не рассматривал возможности приказать ему вернуться в Берлин. “Так нельзя, – говорил Отт. – Мы же друзья!” ^[21] Если бы Отт не так робел в отношении личного кризиса Зорге и настоял на возвращении Зорге в Германию – возможно, с этим приказом не стал бы спорить даже московский Е(ентр, – он бы мог спасти жизнь своего друга.

В четверг 15 мая Зорге заглянул к Гельме Отт после привычной встречи за завтраком с ее мужем в резиденции посла. Когда он проходил по коридору, из гостиной вышла высокая белокурая немка. Очевидно, она гостила в доме Оттов. В воздухе повисло неловкое молчание, пока не появилась Гельма и не познакомила их. “Ах да, вы же не знакомы. Зорге – госпожа Харих-Шнайдер”.