Кардинал Колонна удивлённо покачал головой.

— Есть ли какие-то но? Или он так идеален, как вы говорите? — задумчиво поинтересовался он.

— Эту сторону его личности я не видел, но другие люди, чьему мнению определённо стоит доверять, говорят, что мальчик ещё жесток и беспринципен, — вздохнул кардинал Виссарион, — вас не было на том заседании, но история с его расследованием в Неаполе наделала изрядного шума в тот день.

— Я слышал, но не вникал в детали, — кивнул кардинал Колонна, — благодарю вас ваше преосвященство.

— Могу я поинтересоваться, чем мальчик заинтересовал вас? — Виссарион внимательно посмотрел на римлянина, — это из-за того, что он дал урок Анне? Ей что-то не понравилось?

— Нет что вы, ваше преосвященство, — покачал головой Колонна, — она была в полном восторге и благодарна вам за предоставленную возможность познакомиться с вашим лучшим учеником. Именно поэтому я хочу узнать о нём больше.

Кардинал Виссарион улыбнулся и вопросительно посмотрел на своего визави.

— Это всё, что меня интересовало Ваше преосвященство, — поклонился кардинал греку и они расстались.

— Значит Торквемада и Иаков из Мерке, — задумчиво проговорил он, — нужно поговорить вначале с последним, пока он не уехал из города.

Кардинал, как и всегда, когда его судьба сводила с новым человеком, прежде всего узнавал о нём мнение от других людей, потом составлял собственное при первой встрече и итоговое, которое он потом никогда не менял, он составлял из суммы этих впечатлений. Ровно также он поступил и в этот раз, когда дочь с восторгом в глазах рассказала ему о происшествии на улице с участием Орсини и этого молодого человека, а точнее ребёнка, если знать его настоящий возраст. Нужно было перед встречей с ним самому убедиться, что Орсини всё это не подстроили вместе с ним, тем более что Мендоса работал под началом его злейшего врага.

— Эх, мне правда будет вас не хватать брат, — вздохнул я от печальной новости.

А расстроился я из-за того, что за завтраком отец Иаков сказал мне, что назначена дата его отъезда из Рима, так что он хотел поблагодарить меня за кров и еду, а также предупредить, что через три дня он уезжает в Венгрию.

— Я тоже с сожалением в сердце покину твой дом Иньиго, — улыбнулся мне францисканец, — но приказ папы зовёт меня в дорогу.

— Что же, если вы можете уйти в любой момент, то лучше мой подарок вам подарить сейчас, — решил я, делая жест сеньору Альваро.

Тот кивнул, вышел из-за стола, но довольно скоро вернулся, неся в руке посох отца Иакова, который я попросил своего управляющего отдать в лучшую плотницкую мастерскую города, которая его подбила железом, укрепила металлическими полосами, чтобы он не разбивался и отшлифовала полностью, чтобы скрыть все, даже малые шероховатости.

Отец Иаков удивлённо посмотрел на посох, явно его узнавая, но повернулся ко мне.

— Ты ведь сам мне напомнил, что монахам моего ордена нельзя иметь посохи, — сказал он.

— Иметь да, а вот носить… — я сделал паузу, — в общем почитал тут на досуге все ранее выпущенные буллы и оказалось, что в 1230 году папа Григорий IX буллой «Quo elongati» позволил францисканцам через доверенных лиц пользоваться материальными благами без права обладания ими в качестве собственности.

На лице старика показалась лёгкая улыбка.

— Хочешь сказать, что это твой посох, но ты даёшь мне им попользоваться на время? — уточнил он, конечно же всё поняв.

— Да, лет на сорок-пятьдесят, но потом точно заберу назад, — кивнул я, стараясь не улыбаться при этом.

— Что же, дорога, которую мне предстоит пройти будет весьма длинной, — кивнул он, — я возьму этот предмет на время в своё пользование. От всей души благодарю тебя за подарок, особенно за то, что ты хранил его для меня столь долго.

— Ну, я подумал, ничего другого вы бы и не взяли отец Иаков, — пожал я плечами, — так что остановился на надёжном и проверенном варианте.

Священник мне улыбнулся и перекрестил.

Мне стало как-то грустно от его скорого отъезда, поскольку я привык, что вечерами мы собираемся вместе за ужином и все слушают его жизненные истории, коих за его долгую жизнь и работу инквизитором было предостаточно. Каждая была поучительнее другой, так что терять этот кладезь житейской мудрости не хотелось, а главное его присутствие рядом поселяло мир в моей весьма непростой душе, поэтому я быстро поел и пошёл к себе, чтобы он не видел, как я расстроен.

12 мая 1455 A. D., Рим, Италия

К первым серьёзным посиделкам со взрослыми я подошёл со всей ответственностью. Первым делом я отправился к портному-иудею, который меня обшивал и знал моё тело до сантиметра и заказал ему что-то дорогое, но не вычурное, и у него же заказал костюм для Бартоло, который должен был меня сопровождать. Ему я попросил пошить что-то не сильно дорогое, но чтобы все видели, что у парня есть вкус. Портной блестяще справился с задачей, так что в субботу, мы с Бартоло отправились разодетые в пух и прах: на мне был бархатный чёрный костюм и дутые штаны до колен, прошитые шнурами из переплетённых серебряных нитей, а невысокое шёлковое жабо, накрахмаленное до деревянной жёсткости, хоть чуть-чуть, но показывало мою отсутствующую из-за горба шею. Бартоло же страшно довольный подаренной ему одеждой, щеголял в красивом сером костюме из испанского сукна.

Из драгоценностей я не стал ничего надевать на себя, кроме пояса из покрытых эмалью серебряных блях с затейливым орнаментом, всё же не на бал к королю еду.

— Надеюсь твоих сил хватит носить меня весь вечер, — задумчиво обратился я к нервничавшему парню, который постоянно поправлял свою весьма дорогую одежду.

— Может вам тогда стоило взять вместо меня Бернарда, синьор Иньиго? — спросил он, разглаживая очередную несуществующую складку на камзоле, — я боюсь не справиться из-за волнения.

— Ты знаешь латынь и итальянский, — я покачал головой, — Бернард только их матерные версии, так что швейцарца оставим для других случаев, а не светских раундов.

На встречу мы отправились в повозке, чтобы не помять или не испачкать свои дорогие костюмы, обошедшиеся мне в приличную сумму. Благо ехать было недалеко, поскольку центр Рима, где обитали только самые богатые и знатные представители знати как дворян, так и священников, был не сильно большим и вскоре мы оказались возле дома моего учителя, где перед входом уже было несколько повозок и суетящихся слуг кардинала.

Поскольку я тут был очень частым гостем, то знакомый слуга подбежал к кучеру и показал, где лучше встать.

— Синьор Иньиго, — открыл он с улыбкой дверку повозки, — мне даже стыдно говорить, что рад вас видеть, поскольку мы видимся с вами почти каждый день, на ваших уроках с его преосвященством.

— Доменик, просто покажи куда идти, — хмыкнул я, — много уже людей приехало?

— Двенадцать синьор Иньиго, — он помог выйти Бартоло, который взял меня со скамьи на руки, поскольку для солидности сегодня у нас не было кенгурятника.

Я сделал жест и Бартоло привычно достал из кошеля с мелкими монетами пару гроссо и вручил их слуге, который помог нам с выгрузкой.

— Благодарю вас синьор Иньиго, — поклонился Доменик, — вы как всегда щедры.

Он побежал впереди нас показывать дорогу и вскоре я на руках Бартоло был доставлен в зал, где уже стояли столы, ломящиеся от еды, небольшое количество красиво одетых людей и куча слуг, которые сновали туда-сюда.

Увидев меня, от них отделился мой учитель, одетый сегодня в свои ярко-алые кардинальские одежды и подошёл к нам с улыбкой.

— Ты приехал Иньиго, — протянул он руку и прикоснулся к моему плечу. Я мало кому позволял себя трогать, так что он, зная это, показывал этим прикосновением тёплые отношения между учителем и учеником.

— Вы мне столько рассказывали про своих друзей-гуманистов, как я мог отказаться учитель, — улыбнулся я ему, а он уже знал, что вот такая косая гримаса на моём лице и есть улыбка, так что широко улыбнулся в ответ, повёл к первой небольшой группе людей, которая стояла и громко общалась.