— Как вам не стыдно такое говорить, Иван Васильевич? У всех моих предков рабоче-крестьянские корни, иначе бы меня в Комсомол не приняли.

— Да шучу я, шучу, голубушка. Фотограф открыл чехол своей «Лейки», которую держал в руках. — Давай-ка, я тебя сфотаю на память, у меня здесь, похоже, еще один кадр остался, а то неизвестно, когда ты еще в таком виде сюда придешь. Или я вас двоих вместе, вставайте рядышком, очень вы друг с другом гармонируете.

— Ну, вот еще, не хочу, — зарделась Галя, хотя, наблюдающие за ней, сразу бы поняли, что ей по сердцу такое предложение, но признаваться в этом она не хочет.

А Николай, который в этот момент на нее не смотрел, ничего не заметил, а рассмеялся и пошел на свое рабочее место, не дождавшись окончания процесса фотографирования.

Утром следующего дня Галина появилась на работе, когда время приближалось уже к обеду. Она, ни с кем не здороваясь, прошла в конец помещения, к своему рабочему месту, всхлипывая и прикрывая зареванное лицо платком. К ней тотчас устремились Валя и Зоя, и она стала что-то им рассказывать, утирая слезы и временами размахивая руками.

Иван Антонович поначалу не обращал на это никакого внимания, затем встал, открыл ключом кабинет начальника и пригласил их всех троих туда. Галя снова начала что-то рассказывать, а ее подруги снова слушали и  кивали, но продолжалось это недолго.

Иван Антонович остановил Галю взмахом руки и открыл дверь кабинета. — Исаев, иди сюда, есть дело. Николай удивился тому, что  голос, который до этого был мягким и уважительным, стал громким и командным. — «Наверное, он был командиром на Гражданской Войне», — подумал Николай.

— Давай, давай, заходи, — подстегнул он Николая, — а вы, сороки, — он повернулся к Вале и Зое, — уже все слышали, ступайте, спроворьте-ка девочке чайку, а то она совсем не в себе.

— Вот что, Николай, — начал Иван Антонович, — тут такое непонятное дело, с одной стороны — вроде бы ничего серьезного, а с другой — заставляет серьезно задуматься. Мне кажется, это частично по твоей части, ты у нас многосторонний специалист. Давай, Галочка, рассказывай все, что ты говорила девчатам, ничего не упускай, никакой мелочи и не торопись, у нас время есть.

— Вчера, когда я вернулась с работы домой, — начала повествование Галя, — то обнаружила, что этот военный, Иван Иванович до сих пор находится у нас дома, хотя утром говорил, что после обеда у него поезд. А мама стала рассказывать, что Иван Иванович — очень хозяйственный человек, и что он переделал кучу важных для нас дел. Сначала он спустил с чердака вторые рамы, которые давно нужно было поставить, так  как зима на дворе, но они тяжелые, и нам с мамой этого было не сделать. Потом они вдвоем эти рамы установили и утеплили окна, а еще он расколол на дрова все чурки, а мама укладывала их в поленницу.

Галя всхлипнула, вытерла слезы и продолжила: — А еще мама сказала, что он починил примус, который после ухода папы на войну у нас не работал. И они так увлеклись этими делами, что когда спохватились, оказалось, что его поезд уже ушел. Мама тогда расстроилась, что у него пропал билет, но мужчина ответил, что у него не билет, а ВПД, то есть, Воинский Проездной Документ и по нему он может сесть на любой поезд. И тогда мама предложила ему остаться у нас до следующего дня, и попросила у соседки, тети Зины раскладную кровать, чтобы он мог у нас переночевать. Вот, это, пожалуй, все, что рассказала мне мама.

Зоя принесла кружку хорошо заваренного чая, и Галя продолжила рассказ, время от времени, прикладываясь к кружке. — Вечером мама приготовила, как она сказала «якобы праздничный ужин», наш гость достал из своего вещмешка бутылку сухого вина и мы сели за стол, кушали и разговаривали. Да, я тогда удивилась тому, что жидкость может быть сухой, а он рассмеялся и сказал, что так называются вина, приготовленные из чистого виноградного сока, без каких-либо добавлений, что это хорошее грузинское вино и такие вина очень любит товарищ Сталин. А на бутылке действительно были какие-то странные непонятные буквы.

Галя тяжело вздохнула и вытерла глаза. — Ну, ну, продолжай, — подбодрил ее Иван Антонович, — все хорошо.

— Мама с гостем немного выпили, а я не стала, я вообще никогда еще не пила никаких вин, мне даже запах не нравится, но ни мама, ни гость не настаивали, и мы сидели и разговаривали о разных вещах. Еще гость поинтересовался — чем я занимаюсь на работе, а я ему ответила, что у меня очень простая работа, что я работаю чертежницей и либо копирую чертежи, либо снимаю с них кальки. И что эта работа требует аккуратности и внимательности, так как, если капнешь тушью на кальку, то надо начинать все сначала. Ему стало интересно — какие же я делаю чертежи, и что конкретно делала сегодня, а я ему ответила, что снимала кальку со сложного чертежа, в котором не разбираюсь.

— Так, значит, он спросил про чертеж? — решил уточнить Иван Антонович.

— Да, и еще спросил, как называется это устройство, и я сказала, что оно называется «Изделием», так нас инструктировали, и он больше на эту тему не о чем не спрашивал. А потом рассказал о том, что в госпитале показывали новый интересный фильм «Свинарка и пастух», и рассказал о его содержании, и мы дружно смеялись. Потом пили чай с посланной папой шоколадкой, но гость шоколадку не брал, сказав, что у него от нее болят зубы. И знаете, я почему-то сильно устала, захотелось спать, просто глаза стали закрываться, и я извинилась, вышла из-за стола, завела свой будильник, улеглась в кровать и мгновенно заснула. Это все, что было вчера.

— Хорошо рассказала, подробно и литературным языком, все понятно. И на беглый взгляд, ничего плохого, хотя… — Иван Антонович перевел взгляд на Николая, но тот лишь пожал плечами. — Ладно, продолжим.

— Да уж, ничего плохого, — пробормотала Галя, — как бы не так. Вчера были цветочки, а сегодня пошли ягодки. Утром, когда я очнулась, никак не могла понять — живая я, или нет. Самочувствие было просто ужасным — очень сильно болела голова и живот, меня сильно тошнило и еще, сильная слабость. Я с великим трудом, даже не помню как, добралась до кухни, где меня, извините, вытошнило.

— Нечего извиняться, это нормально, бывает, — вставил Иван Антонович.

— Когда вытошнило, — продолжила Галя, — стало чуть полегче, и я сразу поняла, что это явные признаки отравления, я же училась на краткосрочных курсах медсестер, пока меня в КБ не перевели, разбираюсь.

— И я, наконец-то, осознала, — тяжело вздохнула рассказчица, — что на улице светлым-светло, что я не слышала будильника, что мне давно нужно быть на работе, а у меня нет никаких сил. Но больше всего меня поразило то, что я не вижу маму, она всегда встает раньше меня без всякого будильника, затапливает печку и кипятит чайник. Я бросилась к ней, ожидая самого худшего, но увидела, что она спит, и попыталась ее разбудить, но у меня ничего не получилось — она просто мычала. Тогда я потихоньку, через силу, затопила печку и поставила чайник в надежде, что с помощью чая смогу маму разбудить.

— То, что нет нашего гостя и его вещей, я заметила уже позже. Было видно, что он даже не ложился на кровать, которую приготовила мама. И, когда топилась печка, я сидела возле нее, грелась и обдумывала то, что произошло, те сомнения, которые грызли меня еще вчера. Просто вчера я все время была занята, и подумать на эту тему было просто некогда.

— Что же это за сомнения? — спросил Иван Антонович.

— Их было несколько. Во-первых, наш гость передал гостинцы от папы, но от него не было никакого письмо. В нашем городке такое часто бывает, что возвращающихся домой из госпиталей их земляки просят навестить своих родственников, и обязательно передают письмо, а нам он ничего не передал. Ведь по письму сразу видно, что оно именно от близкого человека. Мы с мамой сразу спросили — есть ли письмо от папы, а этот военный ответил, что получилось так, что он собирался в дорогу очень быстро, и писать было некогда.