Хотя четверке преступников всё удалось, они, тем не менее, снова недооценили дотошного зануду дознавателя.

Несмотря на литры дурмана, которые вливали в Харлана, закалённая годами службы сильная воля и чувство долга позволили ему остаться собой. Сначала он позволил санитарам-надсмотрщикам считать, что ему, чтобы обдолбаться, много не нужно. И, так как пилюли, которыми его потчевали, были, отнюдь, не дешевыми (поскольку он был драконом), то те этому обстоятельству только обрадовались. Лишняя серебрушка, она никому лишней не бывает. Затем, когда дозы снизились и у него, наконец, появилось, куда складировать пилюли, он постепенно, дабы ломка его не выдала, приучил себя и вовсе отказаться от дурмана.

Пилюли Брюс Харлан, к слову, хранил прямо в своей железной кровати, точнее, в полости опорной стойки, которая выполняла роль и изголовья, и ножки. С его силой разобрать изголовье на составляющие ему труда не составило. Гораздо сложнее, это было сделать незаметно.

– Прошу прощения, не рассчитал силу, – повинился великан и растерянно замялся на пороге.

– Громила! – воскликнул обернувшийся, как и все в зале, на дверь Дин. В его голосе прозвучала неподдельная радость. Он поднял руку в приветственном жесте и шагнул вперёд. – Ты всё-таки пришел!

Брюс Харлан расплылся в ответной широкой улыбке, но в глазах его всё ещё таилось извиняющееся выражение. Он сделал несколько шагов от двери в глубь комнаты.

– Прости, не смог вырваться раньше! – повинился он, запуская руку в коротко остриженные волосы и переводя взгляд с Дина на смотревшую на него с интересом и улыбками публику.

– Ага! Так мы тебе и поверили! – подмигнув зрителям, усмехнулся Дин, указав большим пальцем правой руки в сторону тарелок, на которые его помощница как раз раскладывала приготовленное им блюдо, от аромата которого у всех в зале (только что прибывшего Брюса Харлана, в том числе) рот уже давно наполнился слюной. – Знаем мы таких как ты! Как есть, так тут, как тут! А как готовить… – он многозначительно замолчал, подняв брови и с притворным укором покачав головой, – так сразу находятся о-очень важные дела, да? – закончил он с добродушной улыбкой, вызвав очередной взвыв смеха в зале.

Опоздавший «хитрец» не остался в долгу. В его глазах вспыхнули задорные искорки, и он парировал:

– У каждого свои таланты! – развёл он руками. – Кто-то гроза преступников, а кто-то – гроза тыквы и лапши!

Дин наигранно округлил глаза.

– Эй! Ты может и большой, но нас тут столько, что даже такого громилу, как ты, уважению научить сможем!

Громила округлил глаза и, отступив на полшага назад, с нарочито испуганным видом выставил перед собой ладони:

– Да, какое неуважение? Я со всем уважением! И к вам, и к лапше, и к тыкве, и особенно к трюфелям! – преувеличенно смачно потянул он носом. – Сами подумайте, как же ж без уважения к тем, кто готовит, и тому, из чего готовят, прокормить такого громилу, как я! – указал он на себя.

Дин хохотнул и признал:

– Вот жук! Выкрутился! Ладно, бить не будем! – «смилостивился» он под дружный смех зала.

– И накормите?! – снова не растерялся «жук», вызвав тем самым не просто очередной взрыв смеха, но и аплодисменты.

– И накормим… так и быть, – с нарочитым одолжением в голосе, пообещал Дин. – Но не просто так! – поднял он вверх указательный палец. – Раз уж ты всё равно стоишь, помоги нам с Камилой разнести тарелки.

– Я не против, но сначала я должен снять пробу! – выставил условие новоявленный официант и объяснил: – Как блюститель закона и порядка, я должен быть уверен, что не скармливаю народу негодный продукт!

Дин взял в руки тарелку с лапшой и, покачав её на руки, сузил глаза, типа прицеливаясь:

– Сейчас снимешь… про-обу, – зловеще пообещал он. – Та-ак снимешь, что по уши объешься в прямом смысле слова!

Громила снова сделал вид, что испугался.

– Не надо! Я понял. Лапша высшего качества. А трюфеля и тыква еще утром росли на грядке…

Дин протянул ему поднос с тарелками и он, шутовски поклонившись, их принял.

– Господа, я надеюсь вы поняли? Если что, то я не виноват, блюдо одобрено лично старшим дознавателем магического приказа Бургундорского отделения Харланом Брюсом! – уточнил Дин, как только новоявленный официант раздал все тарелки с подноса.

Зал в очередной раз прыснул от смеха.

– Что-о?! – наигранно грозно возмутился «официант». – Ну всё! – закатывая рукава, прорычал он. После чего в два шага пересек комнату и оказался возле Дина, точнее возле стола, рядом с которым тот стоял, и… демонстративно взял с него тарелку с лапшой и вилку.

Дин театрально отступил на шаг назад, подняв руки, словно сдаваясь:

– Вы все свидетели! – обратился он к зрителям. – Я ему это… – кивнул он на блюдо в руке Громилы. – Не предлагал! Он всё сам! Сам взял, сам съел, а потому сам и виноват!

Зал снова разразился смехом и аплодисментами, а Громила с видом триумфатора демонстративно медленно поднёс вилку ко рту. Вкусив её содержимое, он сначала деланно скривился, но затем закрыл глаза и промычал:

– Мммм… Если я сейчас умру, то это всё равно того стоило! – блаженно прошептал он, вновь поднося вилку ко рту.

Его комментарий вызвал новую волну смеха и аплодисментов. Вслед за чем, вдохновленные его примером гости (те из них, кто всё еще оставался без обещанного угощения) самостоятельно ломанулись к столу.

Все, за исключением Феликса Монтеверона, который ломанулся было к двери, чем, собственно, и привлек к себе внимание Громилы. Опытному дознавателю показалось странным, что кто-то вдруг решил сбежать от угощения. Оно, конечно, мало ли, что случилось у человека, но после того, как Брюс Харлан, более пяти месяцев провел в психушке, он стал не просто подозрительным, а почти параноиком… И да, он понимал это и всё же не смог позволить вызвавшему в нем подозрения типу просто так уйти.

– Ты-ы?! – догнав и развернув к себе типа, зловеще прорычал он буквально через несколько секунд. И, прежде чем понял, что делает, зарядил уроду, рожу которого он старательно хранил в памяти почти полгода, в морду.

Вилки застыли на полдороге ко ртам.

– Господа! – поспешил успокоить их Дин. – Это не лапша, это карма! – заверил он с убежденностью судящего по себе человека, пардон дракона. Потому как у него и самого чесались руки начистить эту же самую рожу!

Громила тем временем развернул ошеломленного Феликса Монтеверона к себе спиной, заломил за спину его руки и, надевая и защелкивая на них наручники, с мрачным удовлетворением, громко и чеканно вещал:

– Не знаю, как тебя зовут, но я хорошо помню твою рожу и потому обвиняю тебя в причинении вреда здоровью посредством применения запрещённых веществ, в умышленном сговоре с целью незаконного лишения свободы и удержания против воли офицера магического приказа, находящегося при исполнении! То есть, меня!

– Ты бандит, а не офицер! Я буду жаловаться? Тебя отстранят за это! Тебя посадят! Ты просто не представляешь, с кем связался! – завизжал покрасневший, как рак, Феликс. – Это произвол! Я ни в чем не виноват! Я вообще впервые его вижу! – Его голос, только что звучавший на грани истерики, постепенно приобретал уверенность.

Взгляды, которыми обменивались присутствующие, из растерянных стали обеспокоенными, а у некоторых даже и возмущенными. Вмешиваться пока никто не вмешивался. Однако, судя по сочувственным взглядом, симпатии явно были на стороне «жертвы».

Что её (жертву), не могло не вдохновить.

– Вы все свидетели! – Полностью взяв себя в руки, с видом оскорбленной невинности и обратилась она (жертва) к присутствующим. Голос её (жертвы) дрожал от талантливо сыгранного праведного негодования. – Вы все свидетели вопиющего произвола магического приказа! Меня законопослушного гражданина и уважаемого члена общества избили! Призываю вас засвидетельствовать беззаконие и насилие со стороны магического приказа!

Кто-то просто сочувствующе кивнул, кто-то при этом ещё и грустно вздохнул, кто-то посмотрел на входную дверь, а кто-то, причем таких было большинство, активно согласно закивал, выражая свою полную поддержку.