— Кучер хоть без изъяна? — уточнил я у Ивана Петровича.

— Вроде руки-ноги в наличии. Зовут Гришкой. Бороду бреет. Лет тридцати. А большего я не знаю, — пожал плечами Ванин отец.– Да я и видел-то его только один раз, когда экипаж к нам в конюшню перегоняли.

Зря он так о кучере. После того, как лошадей перегнали в конюшню на Фонтанке, я пообщался с Григорием на кухне, где его откармливали наши дворовые. Оказалось, что мужик родом с тех мест, где были выведены знаменитые орловские рысаки, а точнее, с одного их хуторов близ села Хреновое Воронежской губернии. Со слов Григория, вся его жизнь была связана с лошадьми, а отец его и сам был коновал, и детям своим знания передал. Можно сказать, мне очень повезло встретить человека, который и экипажем может управлять, и с основами ветеринарии знаком.

— Что ж ты такой худой-то? — поинтересовался я у Гришки, обратив внимание на его впалые щёки.– Тебя в доме Пущиных не кормили, что ли?

— А кто я для них, чтобы меня кормить? — тяжело вздохнул мужик и поскрёб щетину на скуле. — Я и спал-то целую неделю на конюшне рядом с лошадьми. Ладно, хоть одна сердобольная кухарка то хлеб давала, то яичко, а однажды и вовсе полфунта соленого сала пожаловала. А так кашу постную варил из овса да ячменя. Уже сапоги хотел было заложить, да Вы, Ваша Светлость объявились.

На следующий день вся родня насела на меня и потребовала прокатить на новых каретах. Как я мог отказать в такой малости родным?

— Ну что, Григорий Фомич, справишься с выездом? — встретил я у конюшни нового кучера, запрягающего в четырёхместную карету четверик из серых лошадей.

В отличие от вчерашнего, сегодня Гришка был побрит. Да и на вид он был более опрятен, чем накануне. Сапоги надраил, поддёвку от грязи очистил. Даже кушак умудрился постирать.

— Уж не посрамлюсь, Ваша Светлость, — снял Григорий со своей головы картуз и перекрестился.

Честно говоря, я думал, что мы всей семьей покатаемся немного по нашему району, но, как и говорил раньше, Малую Коломну можно за час ползком проползти. В результате на двух экипажах доехали аж до Александро-Невской Лавры и вернулись обратно. Вроде все остались довольны приобретениями, а особенно Лёва.

— Слушай Саша, что я успел сочинить,– примчался ко мне в комнату брат со своей неизменной тетрадью, и начал негромко, но с выражением читать с листа:

У брата новая карета

Не правда ль — чудо хороша!

Сбылись мечтания поэта

Ликуй и радуйся, душа!

Карета — это символ силы

А с нашим гербом на двери

С тобой всегда все будут милы

Что в Петербурге, что в Твери.

Не просто покорить дороги,

И показать другим успех

Карета — только для немногих

Маяк, указывающий вверх.

— Ты, знаешь, Лёвка, ты эти стихи дома не читай, — выслушал я наивный стишок брата, где он брызгал щенячьим восторгом от поездки, кареты и своей гордости столь знаковым приобретением, которым вовсе не зазорно похвастаться перед одноклассниками.

— Почему? — удивился он.

— Думаю, отцу, а может и матушке будет не очень приятно их услышать. Отец может почувствовать себя неудачником и расстроиться, чего я ему никак не желаю, а матушку сейчас лишний раз ни к чему беспокоить. Зачем нам, чтобы она за отца начала переживать? Пусть лучше нам братца здорового родит.

— Александр, а я, когда вырасту, буду таким же как ты, или как наш папа? — спросил у меня Лёва.

Так-то, если ничего не менять, оболтус из него ещё тот вырастет — жуткий мот, картёжник и вообще, человек не приспособленный к жизни. Но при всём том талантлив же, и память у него феноменальная. Любые стихи с первого раза запоминает, и надолго.

— Всё только от тебя зависит, и поверь мне — это не просто слова. Так оно и есть.

— И что мне нужно делать?

— Для начала, не забрасывай наши тренировки и научись содержать в порядке свою комнату и записи. Кстати, как у тебя успехи с магией?

— Пока не очень, — потупился брат.

Понятно. Отвлекла его петербургская жизнь, вот он и забросил своё летнее увлечение.

— Будешь так разбрасываться, никогда ничего не достигнешь,– осуждающе покачал я головой, — Я скоро уеду, а маменька тебя всегда балует.

— Ты научишь меня стрелять из пистолета?

— Научу, если к моему следующему приезду ты не окажешься растрёпой и ленивым толстым неудачником.

— Брат. Я понял. Спасибо, что ты мне это прямо сказал, а не стал юлить, — вполне по-взрослому посмотрел на меня Лев Сергеевич Пушкин.

Бывает, так и случается, когда Император озвучивает решения, которые прошли испытание временем и они были бы приняты по всем правилам, но в моём случае речь идёт про другое.

Мария Фёдоровна то ли мне жёсткий экзамен решила закатить, то ли меня превентивно наградила. Пока я не понял. Жду, когда всё утрясётся, тогда и можно будет судить объективно: что, откуда и куда. А пока — полная неясность, анархия и непонятки!

А как же мне ещё понять вызов в Имперскую канцелярию, где мне предложили подписать документы на приобретение поместья Велье?

Бумаги я забрал, пообещав вернуть, как только их рассмотрю.

К частью, документ не имел отметки о срочности, оттого и я не стал торопится с ответом, отложив своё решение на месяц — другой.

Сделка предстоит крупная и пока не совсем понятная, учитывая статус земель и тех крестьян, что там проживают. Мне, как минимум, не мешает с дедом посоветоваться и все замечания Виктора Ивановича выслушать, после того, как он с бумагами ознакомится.

Если что, то «подарок» мне предлагается выкупить за шесть лет. Довольно жёсткий срок для выкупа, но и сумма невелика. Каждый год я за местную ипотеку должен буду платить сто тысяч, без учёта налогов на землю и души. И если я не сорву платежи, то спустя шесть лет поместье Велье по праву станет моей собственностью и вотчиной. И я бы «за» двумя руками, но меня терзают смутные сомнения. У поместья была целая эстафета хозяев: мажоров и блистательных царедворцев. Люди были при деньгах и при власти, но не один из них даже строительство простенькой усадьбы толком не осилил, споткнувшись на стартовых рубежах.

Такое впечатление, что на Велье словно кто-то проклятие наложил — так не везло его хозяевам.

Ягужинский, Потёмкин-Таврический, Ланской, Куракин — и это я сейчас вовсе не блистательных вельмож перечисляю, а всего лишь тех, кто был в своё время хозяевами поместья Велье.

В полном раздрае чувств и мыслей я отправился домой, а там — картина маслом! Виктор Иванович и Алёна Вадимовна сцепились, не на шутку споря о поэзии, а если точней, то о том, какой ей быть.

Ну, ещё бы. Метод внедрения образов на Лёвке не сработал. Он даже мои подсказки видит по своему и превращает их в совершенно другие стихи. Вот и спорят мои тульпы — то ли оставить страну и народ без «Руслана и Людмилы», надеясь на что-то альтернативное от брата, то ли всё-таки пойти на плагиат, и строгануть параллельное произведение пушкинского оригинала, вполне возможно, опубликовав его за свои кровные.

Вопрос далеко не простой. Для правдорубки Алёны Вадимовны, с её ещё советским восприятием и воспитанием, всё вроде бы просто и бескомпромиссно понятно — Пушкин «наше всё». Зато в изложении Виктора Ивановича это всё выглядело далеко не так однозначно. Были и другие поэты, и их было немало. Даже Пушкин, в свои лучшие годы, не всегда оказывался звездой первой величины в той же поэзии, не говоря уж о прозе. Конкуренцию в поэзии ему составляли Кукольник, Кольцов, Булгарин, Комаров, Хмельницкий и тот же Дельвиг, как и ещё десятки других поэтов, включая Тургенева и Тютчева, а Пётр Ершов вполне успешно противостоял Пушкину в жанре сказок в стихах, оставив нам в наследство своего «Конька-горбунка».

Горячие споры вызвали внимание и остальных моих тульп, и если Серёга слушал спорящих относительно безучастно, то Лариса то и дело хмурилась, и наконец не выдержала.

— Вот слушаю вас тут всех и понимаю — дураки вы все тут, — спокойно заметила она, разглядывая свои ногти, — Стихи то, стихи сё. Какие стихи? Советских учебников начитались? Так там всего лишь пара абзацев написана про то, за что Пушкина стоит считать великим! Ну, скажите мне, что вы их запомнили? Два скучных абзаца, и они вовсе не про стихи.