Лена достала из папки старое письмо из торгпредства и сравнила подписи. Так и есть, на рижских контрактах подпись торгпреда явно поддельная.

В памяти всплыл разговор, подслушанный неделю назад в буфете наркомата. Двое клерков из валютного отдела обсуждали странные переводы через латвийские банки. Тогда она не придала этому значения, но теперь все выглядело иначе.

Лена быстро пролистала другие папки. Вот оно, запрос из Госбанка о проверке рижской фирмы. И резолюция: «Проверено. Претензий нет» Но дата… Запрос датирован маем, а резолюция апрелем. Явная подтасовка документов.

За окном уже стемнело. Где-то вдалеке слышался гудок паровоза с Николаевской железной дороги. Она машинально потерла уставшие глаза, оставив на пальцах след архивной пыли.

Новая папка «Экспортные лицензии». На первый взгляд все чисто. Но если сопоставить даты отгрузок с таможенными декларациями, опять вылезают непонятные надписи.

Лена быстро делала пометки в блокноте. Цифры не сходились катастрофически.

Внезапно в коридоре снова послышались шаги, на этот раз увереннее, это явно не сторож. Елена едва успела спрятать блокнот и придвинуть к себе старые подшивки «Торгово-промышленной газеты».

— Елена Сергеевна? — в дверях показалась Зинаида Павловна, заведующая архивом. — Вы еще здесь? Такая поздняя работа, не жалеете себя.

— Да, — Елена улыбнулась как можно естественнее. — Готовлю справку по довоенным торговым связям. Профессор Неклюдов просил для своей монографии.

Упоминание отца подействовало, Зинаида Павловна благосклонно кивнула:

— Только не засиживайтесь допоздна. Скоро архив закрываем.

Когда шаги в коридоре стихли, Елена перевела дух. Времени оставалось мало. Она быстро пролистала последние документы и замерла.

Среди обычных контрактов мелькнуло странное письмо. Шифровка из берлинского торгпредства о встрече Крестовского с представителями «Круппа». Неофициальной встрече.

Внезапно все сложилось в единую картину. Рижская фирма, поддельные подписи, несовпадающие даты… Крестовский создал целую систему тайных каналов для вывода валюты. А его «немецкая» технология — просто прикрытие для гораздо более серьезных махинаций.

Из папки выскользнул тонкий конверт. Лена осторожно достала содержимое, развернула.

Ого, это оказалась неприметная квитанция рижского отделения «Дойче Банка» о переводе крупной суммы в швейцарские франках.

А вот подпись вызывала много вопросов. Она едва сдержала возглас удивления. Подпись принадлежала не Крестовскому, а члену той самой комиссии ВСНХ, которая вынесла решение в его пользу.

Еще несколько минут поисков, и вот оно! Целая серия подобных квитанций, аккуратно подшитых к делу о проверке импортного оборудования.

Суммы, даты, номера счетов, все складывалось в четкую систему. Крестовский не просто выводил валюту, он создал целую сеть для подкупа чиновников через зарубежные банки.

Тщательно вернув все папки на места, Елена спрятала блокнот в сумочку. В голове уже выстраивался план дальнейших поисков. Завтра нужно проверить таможенные декларации, а потом добраться до бухгалтерии.

Выйдя на вечернюю улицу, она поежилась от промозглого ветра. У ворот ждал верный «Рено». Пора ехать к Леониду, эта информация слишком важна, чтобы откладывать до утра.

Заведя мотор, она еще раз мысленно пробежалась по найденным уликам. С такими документами можно не просто оспорить решение комиссии. Можно уничтожить Крестовского полностью.

Я в третий раз за вечер с наслаждением вдохнул аромат необыкновенного кофе, который Величковский готовил в особой турке из йенского термостойкого стекла. Старый профессор привез этот рецепт еще из Фрайберга.

Зерна особого помола заваривались при точно выверенной температуре девяносто четыре и две десятых градуса. «Как в металлургии, — любил приговаривать он, — все дело в точном соблюдении температурного режима».

В заводской лаборатории тихо. За высокими окнами с частым переплетом уже стемнело, и только новые электрические лампы дневного света, недавно закупленные в Германии, заливали помещение ровным белым светом. Их металлические плафоны отражались в стеклянных дверцах шкафов с образцами.

Величковский склонился над столом, где были разложены номера «Stahl und Eisen» за 1914–1917 годы. Его седая бородка чуть подрагивала от возбуждения, пока он сравнивал графики в старом немецком патенте с документацией Крестовского.

— Нет, вы только посмотрите, Леонид Иванович! — он постучал карандашом по формуле. — Это же прямой плагиат! Берлинский патент номер 147832 от 1916 года, работа группы Круппа.

— Даже формулировки один в один переписаны, — продолжал профессор, нервно протирая золотое пенсне. — Вот, смотрите: «метод контроля структуры металла при температурах выше точки Ac3». Слово в слово! Только в патенте Круппа дальше идет оговорка о нестабильности структуры при определенных режимах охлаждения. А у Крестовского эту часть просто опустили.

Я отставил изящную фарфоровую чашку «Розенталь» с недопитым кофе и подошел к большому металлографическому микроскопу «Цейс». Этот прибор стоимостью в двенадцать тысяч марок мы получили всего неделю назад, и он уже успел стать предметом зависти всех московских заводских лабораторий.

— Вот здесь, — Величковский ловко сменил предметное стекло с образцом, — микроструктура стали Крестовского при увеличении в восемьсот раз. А теперь… — он достал из специального футляра другой образец, — сравните с образцом из немецкого патента.

Я склонился к окуляру. Даже неспециалисту видна идентичность структур: характерный игольчатый мартенсит, окруженный ферритными зернами. Тот же рисунок, что и на фотографии 1916 года.

— Но главное не это, — профессор азартно перебирал страницы технического журнала. — Помните тот странный скачок на графике прочности? Который они объясняли погрешностью измерений?

Он разложил на столе несколько диаграмм, придавив углы бронзовыми пресс-папье с вензелями еще дореволюционного Императорского технического училища.

— В патенте Круппа прямо указано: при таком режиме термообработки неизбежно образование микротрещин. Они не видны при обычных испытаниях, но под нагрузкой сразу проявляются.

Я машинально потер плечо, которое начинало ныть к вечеру, последствие недавнего ранения. Величковский заметил это движение и, не прерывая объяснений, подвинул ко мне стакан с только что сваренным кофе.

Тонкий аромат арабики смешивался с характерным запахом травильного раствора, которым пользовались для подготовки металлографических шлифов.

— Смотрите внимательно, — профессор склонился над листами, исписанными мелким готическим шрифтом. — Вот данные испытаний на длительную прочность. При температуре выше тысячи шестисот градусов начинается катастрофическое развитие микротрещин. Крупп столкнулся с этим при производстве корабельной брони в шестнадцатом году.

Он достал из папки еще один документ, страницы которого пожелтели от времени:

— А это внутренний отчет металлургической лаборатории «Круппа». Мне его показывал старый коллега Шмидт во время стажировки в Эссене. Они потеряли целую партию брони для крейсера «Зейдлиц» из-за этого эффекта.

В лаборатории стало совсем тихо. Только гудели трансформаторы новой электропечи для плавки образцов да мерно тикали настенные часы «Сименс» с логотипом завода-производителя на циферблате.

— И теперь главное, — Величковский порывисто встал и подошел к шкафу с образцами. — Я попросил Сорокина провести серию испытаний на усталость металла при циклических нагрузках.

Профессор извлек из шкафа с никелированными ручками поднос с аккуратно разложенными образцами. Каждый был пронумерован и снабжен бирками с данными испытаний, почерк Сорокина я узнал сразу — педантичный молодой инженер писал цифры с каллиграфической точностью.

— Посмотрите на излом, — Величковский протянул мне один из образцов под лампой немецкого микроскопа «Рейхерт». — Классическая картина усталостного разрушения. Точно такая же, как на фотографиях из архива Круппа.