— Благодарю за заботу, — я слегка поморщился, изображая остаточную боль в плече. — Доктор Савельев отлично справился. Знаете, старая школа. Еще у отца моего в больнице работал.

— Да-да, помню Ивана Петровича, замечательный доктор! — Гольдштейн промокнул губы крахмальной салфеткой. — А все-таки поберегли бы вы себя, Леонид Иванович. Времена неспокойные…

К столику подошел Розенталь, благоухая французским одеколоном «Убиган»:

— Рад видеть вас в добром здравии! Мы с супругой так переживали. Софья Марковна даже свечку в синагоге ставила за ваше выздоровление.

Я благодарно кивал, отмечая про себя, как быстро в Москве сформировался образ «пострадавшего за дело» промышленника. Такая репутация могла пригодиться.

Тем временем на эстраде Тамара начала «Две гитары». Ее голос, то страстный, то печальный, заставлял вибрировать хрустальные подвески люстр. Я поймал ее взгляд. Она определенно заметила мой интерес.

— Шампанского для мадемуазель, — негромко сказал я официанту, вкладывая в руку новенькую червонную купюру. — И передайте записку.

На листке из блокнота «National» я написал всего одну фразу: «Ваш голос напомнил мне Париж. Разрешите поделиться воспоминаниями?»

Во время перерыва Тамара присоединилась к нашему столику. Вблизи она оказалась еще красивее. Тонкие черты лица, породистая бледность, чуть заметная ирония в уголках губ.

От нее пахло французскими духами «Коти» и чем-то неуловимо личным. Может быть, той самой «порядочностью из прошлой жизни», о которой говорил Гольдштейн.

— Вы действительно были в Париже? — она изящно отпила шампанское из хрустального бокала богемского стекла.

— В четырнадцатом, перед самой войной, — я намеренно выбрал тот год, о котором знал из документов Краснова-старшего. — Помню кафе «Де ля Пэ» на Больших Бульварах…

— О, мы с папой часто там бывали! — ее глаза загорелись. — А помните месье Анри, того смешного метрдотеля с пышными усами?

Гольдштейн и Розенталь деликатно откланялись, оставив нас вдвоем. Джаз-банд играл что-то медленное и чувственное. Мы говорили о Париже — она о настоящем, я о вычитанном в старых путеводителях, но это не имело значения. Главное было в интонациях, взглядах, недосказанности.

— У меня есть настоящий довоенный «Реми Мартен», — сказал я наконец. — И патефон с пластинками Вертинского.

Она чуть помедлила — ровно столько, сколько требовали приличия:

— Знаете, я ведь никогда не езжу к малознакомым мужчинам…

— Разумеется, — я подозвал метрдотеля. — Будьте добры, закажите отдельный кабинет в «Савойе». И предупредите месье Анри, он меня знает.

Когда мы выходили из «Праги», швейцар почтительно распахнул дверь. У тротуара уже ждал мой «Мерседес». Степан, как всегда безупречный в своей форменной фуражке, помог Тамаре сесть в машину.

Падал крупный пушистый снег. Автомобиль мягко тронулся по заснеженной мостовой. Тамара сидела рядом, задумчиво глядя в окно. В ее рыжих волосах играли отблески уличных фонарей.

Я улыбнулся, глядя на элегантную женщину на соседнем сиденье. Все видели, как я уехал с ней. Все теперь считали меня обычным ловеласом, прожигателем жизни.

Никто не догадался, зачем я отправился в ресторан. Все видели, что я делаю сегодня вечером. Я обеспечил себе полное алиби.

Впереди был вечер, который стоило прожить красиво, как и полагается беспечному нэпману, далекому от политических интриг и промышленного шпионажа.

В кабинете следователя Рожкова горела лишь настольная лампа «Светлана» под зеленым абажуром. За окном, затянутым морозными узорами, падал снег. Чугунная печка-буржуйка еле теплилась, к ночи истопник экономил дрова. На стене строго взирал портрет Дзержинского в простой деревянной раме.

Рожков, невысокий человек с неприметным лицом и цепким взглядом светло-серых глаз, задумчиво перебирал документы, только что доставленные агентом. Его потертый коричневый костюм-тройка сливался с темной обивкой казенного кресла. В пепельнице «Товарищества М. С. Кузнецова» дымилась папироса «Герцеговина Флор».

— Значит, говорите, Фролов? — Рожков поднял глаза на молодого помощника, стоявшего у двери. — Интересно, очень интересно…

Он достал из папки несколько фотографий, сделанных недавно «Фотокором». На снимках Фролов — заместитель Крестовского, плотный мужчина в дорогом пальто «От Манделя», передавал какой-то сверток известному налетчику по кличке «Косой».

— Товарищ Рожков, — помощник нервно теребил пуговицу на гимнастерке, — там еще накладные есть. На поставки металла. Все липовые.

Следователь взял бланки, отпечатанные в типографии «Полиграфтреста». Фиолетовые чернила, которыми были выведены цифры, уже начали выцветать, но подписи читались отчетливо.

— Любопытная картина вырисовывается, — Рожков откинулся в скрипнувшем кресле. — Фролов проворачивает махинации за спиной Крестовского. Ворует заводское имущество, якшается с бандитами… — он сделал паузу. — А теперь еще и покушение на конкурента организовал. Причем без ведома шефа.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая только тиканьем стенных часов и потрескиванием дров в печке.

— Вот показания кладовщика, — помощник положил на стол еще один документ. — Утверждает, что Фролов лично давал указания о неучтенных отгрузках. И деньги забирал тоже сам.

— А Крестовский? — Рожков взял новую папиросу из портсигара с монограммой.

— По документам чист. Похоже, зам все делал втихую. Даже личные счета Фролова нашли, в Обществе Взаимного Кредита. Приличные суммы.

Рожков достал из ящика стола потрепанный блокнот в клеенчатом переплете, стал делать пометки перьевой ручкой «Союз». Его мелкий убористый почерк бежал по линованной бумаге.

— Так-так… Нелегальные поставки металла через артель «Красный металлист». Связи с уголовниками документально подтверждены. Хищение заводского имущества, есть показания свидетелей. Личный счет на подставное лицо… — он поднял глаза на помощника. — А что с покушением на Краснова?

— Есть показания извозчика, — молодой чекист достал новый лист. — В тот день видел, как Фролов встречался с Косым в трактире Сидорова на Хитровке. Передал конверт. А через два дня случилось покушение.

— Любопытно, — Рожков пощипал редкие усы. — А вот тут еще интереснее. Расписка от некоего Соловьева в получении пяти тысяч рублей золотом. Почерк, между прочим, самого Фролова. И дата — за день до покушения.

В коридоре послышались шаги — ночная смена заступала на дежурство. Где-то хлопнула дверь, звякнули ключи.

— Что с Крестовским делать будем, товарищ следователь? — помощник переминался с ноги на ногу.

Рожков раскурил погасшую папиросу:

— А что с ним делать? Формально он чист. Даже показания есть, что Фролов специально от него все скрывал. Вот, смотрите… — он достал еще один документ. — Докладная от бухгалтера. Пишет, что Фролов заставлял вести двойную отчетность и грозил неприятностями, если расскажет директору.

— Хитро придумано, — хмыкнул помощник.

— Да уж, — Рожков захлопнул папку. — Готовьте ордер на арест Фролова. И группу захвата. Брать будем на рассвете — такие птицы по ночам не спят, документы жгут.

Он посмотрел на часы — стрелки показывали начало одиннадцатого. Где-то в этот момент в ресторане «Прага» беззаботно ужинал Краснов, не подозревая (как должны были думать окружающие) о том, какие события разворачиваются в его отсутствие.

— И еще, — следователь достал из внушительного сейфа «Моссельмаш» еще одну папку. — Пошлите агента в уголовный розыск. Пусть намекнут, что у нас есть информация о связях Фролова с бандой Косого. Пришло время немного встряхнуть хитровский гадюшник.

Серый «фордик» с потушенными фарами остановился у особняка Фролова на Пятницкой улице в начале шестого утра. Из машины бесшумно выскользнули четыре фигуры в кожаных тужурках. Рожков, куривший папиросу в тени дома напротив, дал знак начинать операцию.