— Вот расчеты, — Сорокин разложил исписанные листы. — При существующих марках стали мы имеем выбор: либо чудовищный перерасход металла на арматуру, либо риск аварии. В любом случае, вся экономия от новой конструкции идет насмарку.

— А если взять шведскую хромоникелевую сталь? — предложил кто-то из младших инженеров.

— Два момента, — Соколов загибал пальцы. — Первый — цена: она в пять раз дороже обычной. Второй — поставки: в условиях валютных ограничений это практически нереально.

Все замолчали. Тогда я встал и вышел вперед.

— А ведь это не просто техническая проблема, — я обвел взглядом притихший кабинет. — Без решения вопроса со сталью вся модернизация оказывается под угрозой. Бауман ждет конкретных результатов через полгода.

Соколов снял пенсне, устало потер переносицу:

— Более того, Леонид Иванович. Если мы начнем модернизацию и столкнемся с авариями из-за проблем с металлом… — он замолчал, но все поняли недосказанное. Репутационные потери могли стать фатальными.

— А кредит Промбанка? — напомнил Головачев, нервно поправляя очки. — Под проект уже заложено имущество завода.

Штром торжествующе усмехнулся:

— Вот к чему приводит погоня за дешевизной. Немецкое оборудование дороже, но там все решения отработаны.

— Погодите, — Сорокин склонился над расчетами. — Давайте посмотрим варианты. Если изменить геометрию камеры, снизив пиковые температуры…

— И потерять производительность, — перебил Лебедев. — Тогда какой смысл в модернизации?

На стол легли графики испытаний. Красные линии температурных режимов пересекались с синими кривыми прочностных характеристик существующих марок стали, образуя безнадежный узел проблемы.

— Смотрите, — Соколов взял карандаш. — Нам нужна сталь с принципиально новыми свойствами. Прочность как у хромомолибденовой, но при этом технология производства должна быть реализуема на нашем оборудовании. И себестоимость… — он написал цифру, от которой у всех вытянулись лица.

— В Германии работают над этим уже десять лет, — вставил Штром. — Целые исследовательские институты…

— А почему именно хром и молибден? — вдруг спросил молчавший до этого Гришин. — Может, есть другие комбинации легирующих элементов?

Соколов оживился:

— Знаете, я читал в шведском журнале… — он порылся в папках, достал потрепанный номер «Jernkontorets Annaler». — Тут была статья о влиянии различных добавок на жаропрочность. Очень любопытные результаты по ванадию.

— Но это все теория, — махнул рукой Лебедев. — А нам нужно конкретное решение. И быстро.

Я смотрел на озабоченные лица инженеров, на разложенные по столу графики и чертежи. Где-то должен быть выход. Кто-то должен знать решение…

— Семен Артурович, — повернулся я к секретарю. — Вы говорили, профессор Величковский занимался специальными сталями?

— Да, — Головачев торопливо достал записную книжку. — В Швеции, в металлургической лаборатории. Что-то связанное с новыми методами легирования…

Я почувствовал, как начинает складываться план. Но надо действовать быстро. Время работало против нас.

Ну что же, раз так, надо обдумать. Но уже в одиночестве. Я опять уперся в профессора. Он мне позарез нужен.

— Если ничего нового предложить нет, тогда на сегодня все, товарищи, — я опять уселся за стол. — Готовьте подробные расчеты по всем вариантам.

Когда инженеры покинули кабинет, я подошел к окну. В свете заходящего солнца корпуса завода отбрасывали длинные тени на заснеженный двор. Из трубы мартеновского цеха поднимался дым, окрашенный закатом в багровые тона.

Достав из ящика стола бумаги, я устроился в кожаном кресле. Ситуация требовала тщательного анализа.

Величковский… Умный, амбициозный ученый старой школы. Тоскует по настоящей работе в своей промакадемической лаборатории. Мечтает о возможности реализовать свои идеи. И главное, у него есть то, что нам жизненно необходимо: знания о специальных сталях.

Я усмехнулся, вспомнив его рассказы в вагоне-ресторане. Тогда он проговорился о своей главной слабости, страсти к экспериментам. А еще, о застарелой обиде на академическую бюрократию, не дающую развернуться его исследованиям.

План начал складываться сам собой. Надо создать ситуацию, где Величковский сам захочет прийти к нам. Пусть случайно узнает о проблеме с жаропрочными сталями… возможно, через своих знакомых в Промакадемии. А потом — деликатно намекнуть на возможность создания исследовательской лаборатории. Настоящей, с самым современным оборудованием.

Я достал блокнот в сафьяновом переплете и начал набрасывать детали операции. Времени мало, но игра стоит свеч. В конце концов, привлечь на свою сторону крупного ученого, это даже интереснее, чем нейтрализовать конкурента.

За окном окончательно стемнело. В кабинете остался только желтый круг света от лампы с зеленым абажуром, да тени пляшут по дубовым панелям. Где-то в заводской конторе пробили часы «Павел Буре», время начинать большую игру.

В моем кабинете негромко тикали настенные часы «Павел Буре», отсчитывая минуты до завершения важной встречи. Герр Шульц, представитель торговой фирмы «Russische Handels A. G.», педантично выверял каждую строчку в договоре поставки, время от времени поправляя золотое пенсне в тонкой оправе.

— Итак, Леонид Иванович, — он говорил по-русски с легким акцентом, — давайте еще раз проверим спецификацию. Спектрограф «Zeiss» модели Q-24 с призменной системой Литтрова и кварцевой оптикой…

Я кивнул, разглядывая глянцевый каталог в кожаном переплете. Именно такой прибор стоял в лаборатории Величковского. Я специально уточнил эту деталь через своих информаторов в Промакадемии.

— Далее, дилатометр Лейтца с автоматической записью температурных изменений, — Шульц провел холеным пальцем по строчке. — Очень редкая модель, zwischen uns gesagt, всего три экземпляра в Советском Союзе.

— И один из них сейчас… говорят, несколько неисправен, — я позволил себе легкую улыбку.

Шульц понимающе кивнул, не задавая лишних вопросов. За его безупречными манерами торгового представителя угадывался опытный делец, привыкший не замечать некоторых деталей в интересах бизнеса.

— Комплект термопар производства «Сименс и Хальске», — продолжал он. — Высокотемпературная печь с регулируемой атмосферой. Позвольте заметить, господин Краснов, вы заказываете очень специфическое оборудование. Для обычного заводского контроля качества такие приборы непозволительная роскошь.

— Мы создаем исследовательскую лабораторию, — перебил я. — Самого высокого уровня.

За окном моросил ноябрьский дождь, превращая заводской двор в месиво из грязи и подтаявшего снега. Где-то в глубине территории натужно гудел паровой молот механического цеха, вбивая в хмурое небо столб искр.

— Сроки поставки? — я достал из ящика стола перьевую ручку «Паркер Дуофолд» с золотым пером.

— Три недели морем до Ленинграда, еще неделя на таможенные формальности, — Шульц сверился с кожаным органайзером «Монтблан». — К Рождеству… простите, к новому году оборудование будет у вас.

Мы завершили формальности под мерный стук снега по карнизам. Шульц аккуратно уложил документы в портфель из телячьей кожи с монограммой «R. H. A. G.», еще раз проверил каждую подпись.

Когда за немцем закрылась дверь, я вызвал Головачева:

— Семен Артурович, что там наш человек в Промакадемии?

Секретарь достал из папки донесение, написанное убористым почерком на листе из блокнота:

— Александр Николаевич подтверждает: спектрограф в лаборатории Величковского действительно барахлит. Последние три дня профессор не может провести ключевые измерения для своей работы.

— А запасные части?

— В том-то и дело, — Головачев поправил очки. — При последней профилактике кто-то… — он сделал выразительную паузу, — случайно повредил призменный блок. А новый можно заказать только в Германии.

Я удовлетворенно кивнул. Тонкая работа. Никаких следов умышленной порчи, просто досадная случайность при обслуживании сложного прибора.