— Деньги найдем, — я подлил ему коньяка. — Главное — нужны надежные люди для реализации. Люди, которым можно доверять.

Он поднял на меня внимательный взгляд:

— Вы поэтому так… решительно?

— Именно. Старые кадры, погрязшие в махинациях, никогда не возьмутся за серьезную модернизацию. Им выгодно, чтобы все оставалось как есть. А нам нужно двигаться вперед. Давайте, где ваши проекты. Я давно хотел посмотреть.

Соколов достал бумаги. Я углубился в них. Время шло.

В кабинете пахло табаком и машинным маслом. Массивный дубовый стол с зеленым сукном завалили чертежи. На стене тикали старинные часы «Павел Буре», оставшиеся еще с довоенных времен. Рядом висели схемы оборудования в простых рамках и диаграммы выполнения плана, начерченные цветными карандашами.

Соколов, в потертом пиджаке с кожаными заплатами на локтях и неизменном пенсне на шнурке, раскладывал на столе ватманские листы. Его длинные пальцы с въевшимися чернильными пятнами двигались по чертежам с профессиональной уверенностью. На углу стола примостился никелированный портсигар и чернильный прибор немецкой фирмы «Пеликан».

Объясняя схему модернизации мартеновского цеха, главный инженер то и дело поправлял сползающее пенсне характерным жестом — привычка, выдававшая нервозность. Мой взгляд зацепился за необычный эскиз, лежавший в стороне. Чертеж был выполнен на плотном ватмане, безупречно четкие линии говорили о руке настоящего профессионала. Но главное — техническое решение казалось поразительно современным.

— А это что? — я потянулся к листу, чувствуя легкое напряжение в раненом плече.

Соколов заметно смутился, его окладистая бородка с проседью дернулась:

— А, это… — он замялся, теребя золотую цепочку от карманных часов. — Один из наших молодых конструкторов предложил. Сорокин, из конструкторского бюро.

Я внимательно изучал чертеж, выполненный остро отточенным карандашом «Кох-и-Нор». Система рекуперации тепла для мартеновских печей была продумана до мелочей, с применением новейших инженерных решений. В памяти всплыли чертежи с Магнитки образца 1995 года — мы тогда внедряли похожую схему, она давала экономию топлива до сорока процентов.

— И что думаете? — спросил я, отмечая про себя ювелирную точность расчетов.

— Технически грамотно, — Соколов снял пенсне, принялся протирать стекла батистовым платком с вышитыми инициалами. В его движениях чувствовалась внутренняя борьба. — Но Штром раскритиковал. Говорит, слишком рискованно отходить от проверенных схем. Молодежь… они же горячие, максималисты. Сорокин чуть заявление об уходе не написал.

— Расскажите подробнее про этого Сорокина.

— Толковый парень, — Соколов оживился, и его усталое лицо преобразилось. — Двадцать шесть лет, Промакадемию с отличием закончил. Отец был инженером-путейцем на Николаевской железной дороге, погиб в Гражданскую. Живет с матерью в коммуналке на Маросейке, в бывшем купеческом доме. Зарплата младшего конструктора — тридцать пять рублей, сами понимаете…

— А почему не продвигаете?

— Так характер сложный, — вздохнул главный инженер, присаживаясь в скрипучее венское кресло. — С ветеранами конфликтует, все новое предлагает. Вот недавно с Штромом сцепились у чертежной доски — чуть до скандала не дошло. Тот его сорокой в небе обозвал, а Сорокин в ответ про закостенелость и саботаж. Еле разняли.

Я поднялся, с грохотом отодвинув стул. Соколов тоже вскочил.

— Ну-ка, пойдемте посмотрим этого вашего гениального бунтаря.

Мартеновский цех встретил нас жаром и грохотом. Под закопченными фермами крыши двигались мостовые краны производства «Красного путиловца». От печей, облицованных потрескавшимся шамотным кирпичом, волнами исходил раскаленный воздух.

Возле третьей печи я заметил худощавого молодого человека в потертой кожанке довоенного образца. Он что-то записывал в блокнот, пристроив его на край разливочного ковша. На носу поблескивали очки в простой стальной оправе, а из нагрудного кармана торчала логарифмическая линейка «Фабер-Кастель».

Сорокин поднял голову — открытое интеллигентное лицо, внимательные серые глаза за стеклами очков. На подбородке свежая царапина — видимо, от металлической заготовки. Руки в технической саже, но с аккуратно подстриженными ногтями — признак интеллигентной семьи.

— Замеры делаете? — спросил я, отмечая профессиональную сосредоточенность молодого инженера.

— Да, температурный режим проверяю, — он говорил четко, с той особой интонацией, которая выдает человека, привыкшего отстаивать свои идеи. В руках поблескивал новенький немецкий пирометр «Сименс». — Если позволите, Леонид Иванович… У нас тут серьезные отклонения от расчетного режима. Особенно в зоне регенераторов.

— Видел ваш проект, — перебил я, наблюдая, как в его глазах мелькнула искра надежды. — Интересное решение с рекуперацией тепла. Особенно схема движения газов в регенераторах увеличенного объема.

Сорокин мгновенно преобразился. Исчезла настороженность, которую я заметил при первом взгляде, — сказывался горький опыт общения со старшими коллегами. Он достал из потертого планшета из свиной кожи сложенный вчетверо ватманский лист:

— Вы понимаете, Леонид Иванович, если установить регенераторы увеличенного объема и изменить систему подачи топлива… — его пальцы, испачканные графитной пылью от карандаша «Кох-и-Нор», быстро набрасывали схему на обратной стороне температурного графика. — Вот смотрите: при такой конфигурации камер мы получаем повышение температуры подогрева воздуха на сто восемьдесят градусов. А если еще добавить промежуточный теплообменник системы «Сименс»…

Он говорил со страстью увлеченного человека, четко и по делу. В его расчетах чувствовалась основательная школа Промакадемии, помноженная на природный инженерный талант. Краем глаза я заметил, как Соколов одобрительно кивает, поглаживая бородку.

— И какая ожидаемая экономия топлива? — спросил я, хотя уже знал ответ по опыту будущего.

— По предварительным расчетам, до тридцати восьми процентов, — Сорокин достал из нагрудного кармана потрепанный блокнот в клеенчатом переплете. — Вот, я все подсчитал. Если взять текущий расход кокса на тонну стали…

— Зайдите ко мне завтра в десять, — прервал я его, заметив, как в дальнем конце цеха появилась характерная сутулая фигура Штрома. — Посмотрим ваши расчеты подробнее. И еще пару идей обсудим. Особенно интересует ваше мнение по поводу реконструкции нагревательных колодцев.

Сорокин явно не ожидал такого поворота. Он растерянно поправил очки, на линзах которых плясали отблески от раскаленного металла:

— Но… Виктор Карлович сказал, что моя идея слишком радикальна. Он считает, что немецкие печи…

— Забудьте, что сказал Виктор Карлович, — я намеренно повысил голос, чтобы слышал приближающийся Штром. — Завтра в десять. С полным комплектом чертежей и расчетов. И подготовьте смету — будем внедрять.

Когда мы вышли из цеха, Соколов покачал головой, вытирая платком запотевшее пенсне:

— Рискованно, Леонид Иванович. Штром может обидеться. Он все-таки старый специалист, с немецким дипломом…

— Пусть обижается, — усмехнулся я. — Нам нужны такие специалисты. Молодые, знающие, без старых предрассудков. А Штрому придется привыкать к новым временам. Как и всем нам.

За окном догорал короткий зимний день. В цехах гудели машины, в морозном воздухе пахло горячим металлом и приближающимися переменами.

Телефонный звонок разбудил меня в половине шестого утра. Черный эбонитовый аппарат «Красная Заря» на прикроватной тумбочке заливался пронзительной трелью. Левой рукой я с трудом дотянулся до трубки — правое плечо отозвалось тупой болью, напоминая о недавнем ранении.

— Леонид Иванович, беда! — голос Головачева звенел от волнения. Я живо представил, как мой секретарь в своем неизменном сером костюме-тройке нервно протирает запотевшие стекла пенсне батистовым платком. — На заводе забастовка намечается. Люди Никольского народ мутят.