— Все готово, Леонид Иванович, — он протянул мне папку с последними расчетами. — Величковский и Штром уже в цехе, проверяют контрольно-измерительную аппаратуру.

В мартеновском было непривычно тихо. Обычный грохот производства еще не начался.

Мы специально освободили пролет для пробного запуска. Только гудели мощные вентиляторы «Сименс-Шуккерт», нагнетая воздух в регенеративные камеры.

У пульта управления, сверкающего новенькими приборами «Гартман-Браун», склонились две фигуры. Величковский, подтянутый и собранный, в безупречном сюртуке и с неизменным золотым пенсне на черной ленте, что-то объяснял хмурому Штрому. Тот недоверчиво качал головой, то и дело сверяясь с толстым техническим справочником в потертом кожаном переплете.

— А термопары точно выдержат такую нагрузку? — донесся его скептический голос. — По немецким стандартам…

— Дорогой коллега, — в голосе Величковского зазвучали знакомые профессорские нотки, — наш сплав с добавками ванадия показал превосходные результаты при испытаниях. Вот, взгляните на диаграммы…

Лебедев, грузный начальник цеха, переминался у края площадки, нервно теребя золотую цепочку от часов. Рядом застыли двое опытных сталеваров в брезентовых робах и асбестовых рукавицах.

— Начинаем, — я взглянул на часы. — Сорокин, доложите готовность систем.

Молодой инженер торопливо развернул схему:

— Регенеративная система прогрета до рабочей температуры. Давление воздуха стабильное. Приборы откалиброваны. Первая загрузка подготовлена. Пятнадцать тонн специально подобранного лома.

В этот момент где-то наверху, на площадке управления сводом печи, что-то негромко звякнуло. Штром вздрогнул:

— Что это?

— Температурная деформация, — спокойно пояснил Величковский. — Вполне ожидаемое явление при прогреве. Наша новая арматура рассчитана с учетом этого эффекта.

Я поднялся на площадку управления. Отсюда была видна вся печь, массивная конструкция из огнеупорного кирпича, опоясанная сложной системой трубопроводов. Через смотровые окна пробивалось багровое сияние разогретой футеровки.

— Температура в регенераторах? — спросил я у Сорокина.

— Девятьсот двадцать градусов, — он сверился с показаниями пирометра «Виккерс». — Можно начинать завалку шихты.

Штром нервно протер пенсне:

— По немецкой технологии положено выждать еще час…

— У нас другая конструкция камер, — мягко возразил Величковский. — Более эффективный теплообмен позволяет начинать раньше.

Я кивнул старшему сталевару. Тот поднял руку, подавая сигнал крановщику. Мостовой кран фирмы «Демаг» плавно двинулся вдоль пролета, неся огромную мульду с металлоломом.

— Завалка, — негромко скомандовал Лебедев.

Сталевары действовали четко и слаженно. Загрузочное окно печи раскрылось, впуская первую порцию шихты. В цехе потеплело, от печи шли волны раскаленного воздуха.

— Смотрите на показания термопар, — Величковский склонился над приборами. — Особенно интересна динамика нагрева в зоне максимальных температур.

Стрелки на циферблатах поползли вверх. Через смотровые окна было видно, как раскаляется металл, постепенно теряя форму и превращаясь в бурлящую массу.

— Тысяча триста… тысяча четыреста… — Сорокин зачарованно следил за показаниями. — Скорость нагрева выше расчетной!

Штром встревоженно дернулся:

— Это опасно! Надо снижать подачу топлива…

— Спокойно, коллега, — Величковский указал на другой прибор. — Смотрите на характеристики теплосъема. Регенераторы работают идеально, система охлаждения справляется.

Я внимательно следил за показаниями всех приборов. Где-то в глубине печи раздался гулкий удар. Лом начал проседать, проваливаясь в расплав.

Первый этап прошел успешно. Но настоящие испытания еще впереди. Слишком гладко все идет, словно затишье перед бурей.

А ведь Штром может оказаться прав насчет температурных режимов, подумал я, глядя на раскаленное жерло печи. Но это мы узнаем только при выходе на полную мощность.

Уже через несколько часов мои опасения начали подтверждаться. К полудню в цехе стало невыносимо жарко.

От печи шел такой жар, что даже на пульте управления, защищенном асбестовыми экранами «Проммонтажа», плавились восковые карандаши, которыми Сорокин делал пометки в журнале наблюдений.

Первые признаки неладного появились около часа дня. Стрелка манометра «Шеффер и Буденберг», показывающая давление в регенеративной камере, начала подрагивать.

— Что-то не так с подачей воздуха, — пробормотал Штром, вглядываясь в прибор через свое пенсне. — Я же говорил…

Величковский быстро сверился с графиками:

— Температура у верхней кромки свода превышает расчетную на сорок градусов. При такой динамике…

Договорить он не успел. Из-под теплоизоляции главного воздуховода с шипением вырвалась струя раскаленного воздуха. Новая арматура, рассчитанная по формулам Величковского, неожиданно показала свой норов.

— Заглушить подачу воздуха на третий регенератор! — скомандовал я, заметив, как побледнел Сорокин. — Лебедев, готовьте резервную систему охлаждения!

Начальник цеха кинулся к телефонному аппарату «Красная Заря», установленному у пульта. Его пальцы, привыкшие к грубой работе у печей, неуклюже крутили диск.

— А вот теперь самое интересное, — Величковский поправил сползающее пенсне. — Посмотрим, как поведет себя система при нештатном режиме.

В его голосе звучал не испуг, а профессиональное любопытство исследователя. Он уже что-то быстро записывал в лабораторный журнал, то и дело поглядывая на приборы.

— Надо снижать температуру! — Штром нервно протирал платком взмокший лоб. — По инструкции Круппа…

— Погодите, — Величковский поднял руку. — Смотрите на показания термопар в зоне стыка. Материал держится, даже при повышенной нагрузке.

Я видел, как напряглись рабочие, готовые по первой команде начать аварийное охлаждение. Но профессор был прав — его новый сплав пока справлялся. Вопрос в том, надолго ли…

— Сорокин, — я повернулся к молодому инженеру. — Что показывает химический анализ отходящих газов?

Он схватил пробирку из аппарата Орса:

— Повышенное содержание окиси углерода. Режим горения нарушен из-за перебоев с подачей воздуха.

На лбу у Штрома выступили капли пота, и не только от жары:

— Если сейчас не остановим процесс, можем потерять печь. Это уже не эксперимент, это…

— Спокойно, Виктор Карлович, — я следил за показаниями приборов. — Дайте системе войти в новый режим.

За годы работы в металлургии, еще в будущем, я навидался всякого. Главное сейчас — не паниковать. Новая конструкция имела свои особенности, и нам еще предстояло их изучить. Желательно до того, как что-нибудь действительно серьезное случится.

— Любопытно, — Величковский что-то быстро чертил в блокноте. — Похоже, мы недооценили влияние турбулентности в верхней части регенератора. Нужно скорректировать геометрию камеры.

Его прервал пронзительный свист предохранительного клапана. Откуда-то сверху посыпалась обожженная окалина.

— Глушить третью секцию! — крикнул я, заметив, как покраснела стальная обшивка воздуховода. — Лебедев, начинайте охлаждение!

Следующие два часа прошли в напряженной борьбе за стабилизацию режима. Печь словно испытывала нас, показывая все новые капризы. То падало давление в регенераторах, то зашкаливала температура в отдельных зонах.

Когда к вечеру мы все же добились относительной стабильности, я собрал инженеров в кабинете. Нужно срочно анализировать ситуацию и искать решения. Первая плавка показала: проблем будет больше, чем мы ожидали.

В кабинете пахло крепким чаем и папиросным дымом. На массивном столе красного дерева разложены чертежи, покрытые свежими пометками. Величковский, сняв сюртук и оставшись в жилете от «Журкевича», быстро чертил какие-то схемы.

— Смотрите, — он постучал карандашом по чертежу. — Проблема не в самой конструкции, а в режиме работы. Мы пытались идти по немецким температурным графикам, а у нас совершенно другая геометрия камер.