Трое суток держались, пока не подошли части особого назначения. Погиб завуч, бывший питерский инженер, только начавший преподавать механику местным ребятам.

Бухара, 1922 год. Подпольная типография в медресе печатала листовки на узбекском и таджикском.

Ночью муллы навели басмачей. Бауман успел вывести всех через подземный ход, но сам получил пулю в плечо.

Истекая кровью, два часа пробирался по древним подземельям. В госпитале, придя в себя, первым делом спросил не про рану — про судьбу типографского оборудования.

Москва, 1924-й. Первое заседание в МК партии. В кабинете с облезлыми обоями Бауман развернул схему реорганизации городской промышленности. Накануне ночью дописывал проект, превозмогая приступ малярии. Привет от туркестанских болот. Но глаза за стеклами пенсне горели прежним огнем…

«Кровь и железо» — так назвал он свои заметки о Гражданской войне. Несколько тетрадей, исписанных мелким почерком, остались пылиться в сейфе.

Не до мемуаров — впереди новая битва. Теперь не с басмачами. С технической отсталостью, с косностью, с равнодушием чиновников. И в этой битве его главным оружием станут знания инженера и опыт революционера.

Для Баумана бой за новую промышленность не менее важен, чем схватки с беляками и басмачами. Он знал, что будущее куется не только в окопах, но и в заводских цехах. И к этой борьбе он готовился так же тщательно, как когда-то к подпольным операциям…

…Москва, 1925 год. В приемной МК партии опять скандал. Бауман в очередной раз разносит подчиненных за «недостаточную принципиальность».

Его фирменный стиль — ледяной тон и убийственные формулировки. Молодой инженер с завода «Серп и Молот» выходит бледный, на грани слез.

Всего лишь предложил использовать иностранные станки вместо отечественных. Для Баумана это почти преступление. Он фанатично верит в приоритет советской техники, даже когда она очевидно уступает импортной.

Заседание бюро райкома. Бауман методично уничтожает старого большевика, посмевшего не согласиться с его мнением о реорганизации производства.

Коллеги морщатся — всем известна его мстительность. Несогласных он запоминает надолго, а память у него отличная. Особенно на обиды.

В столовой Дома Союзов его тоже не любят. Придирается к каждой мелочи, может устроить разнос за неправильно сервированный стол.

Его фанатичное стремление к порядку порой переходит в мелочную тиранию. Буфетчица, еще помнящая его простым партийным работником, шепчет коллеге: «Совсем зазнался наш Карл Янович. А ведь раньше-то простой был…»

Тяжелый характер Баумана известен всей партийной Москве. Педантичный до занудства, он может часами разбирать незначительную ошибку в отчете.

Некоторые заводские спецы прозвали его за глаза «инквизитором в пенсне», за привычку дотошно выискивать малейшие идеологические отклонения в технических решениях.

Личная жизнь тоже не задалась. Первая жена ушла, не выдержав его одержимости работой.

Вторая жаловалась подругам: «Для него чертежи и схемы важнее семьи». Дома он появлялся редко, в основном чтобы проверить, все ли лежит на своих местах. Даже в быту его тяга к порядку доходила до абсурда…

И все же даже недоброжелатели признавали: его преданность делу искупала многие недостатки. Он мог быть мелочным и злопамятным, но никогда не использовал служебное положение для личной выгоды. Мог довести подчиненного придирками, но стоял горой за тех, кто показывал реальные результаты.

В 1927 году молодой конструктор с «Динамо» пробился к нему на прием. Принес проект усовершенствования электромотора.

Бауман три часа изводил его вопросами, придирался к каждой формуле. А потом вдруг круто развернулся:

— Толковая работа. С завтрашнего дня можете начинать внедрение, — и лично пробил все согласования за неделю.

«Зануда, педант, мелочный тиран, но… абсолютно честный фанатик индустриализации» — так охарактеризовал его один из инженеров. Пожалуй, это была самая точная характеристика…

…Бауман внимательно изучал мою визитку через стекла пенсне. Я знал этот его фирменный взгляд. Так он препарировал документы на заседаниях МК, выискивая малейшие неточности.

— И что же вы предлагаете? — в его голосе слышалась привычная настороженность.

Я достал из внутреннего кармана сюртука сложенный вчетверо лист ватмана:

— Позвольте показать… У нас на заводе есть пустующий корпус бывшей инструменталки. Дореволюционное здание, крепкое, с отличной планировкой. — Я развернул чертеж. — Вот здесь можно разместить техническую библиотеку. Помещение светлое, с верхним остеклением «Сименс-Шуккерт».

Бауман машинально поправил пенсне.

— А это, — я указал на другую часть чертежа, — бывший чертежный зал. Все оборудование сохранилось, включая кульманы «Рейсшинен» и комплект чертежных инструментов «Рихтер».

— Любопытно… — он склонился над чертежом. — А освещение?

— Электрические светильники с регулируемым наклоном. Специально для чертежных работ.

Краем глаза я заметил, как в зале начинают гасить люстры. Скоро конец антракта. Нужно спешить.

— Но главное не это, — я понизил голос. — У нас есть возможность наладить регулярное получение технической периодики из Германии. «Zeitschrift des Vereines deutscher Ingenieure», «Stahl und Eisen»… — Я намеренно использовал немецкие названия, зная его страсть к немецкой технической литературе со времен Рижского политехникума.

Бауман резко поднял голову:

— Через торгпредство?

— Есть более простые каналы. И главное — никакой валюты, простой бартер на нашу продукцию.

В зале зазвенел звонок. Публика потянулась с променада на свои места.

— Интересно, — Бауман сложил чертеж с той педантичной аккуратностью, которой он славился. — Но потребуется детальная проработка…

— Разумеется, — я достал еще один документ. — Здесь смета и предварительный план работ. Посмотрите на досуге. Особенно обратите внимание на образовательную программу. Мы предлагаем создать постоянно действующие курсы повышения квалификации для рабочих. С привлечением специалистов из Промакадемии.

Он принял папку, бросил быстрый взгляд на первую страницу. Я знал — до начала второго действия он не удержится и просмотрит документы. Его въедливость в работе с бумагами вошла в легенды московского партаппарата.

— Что ж… — он достал записную книжку в черном коленкоровом переплете. — Завтра в три часа в моем кабинете. Посмотрим ваши предложения детально.

В этот момент в ложе появились другие партийные работники. Бауман мгновенно преобразился. Снова стал тем строгим партийным функционером, которого знала и побаивалась вся Москва.

Я откланялся и вернулся на место. В зале гасли последние светильники, оркестр настраивал инструменты.

Первый контакт состоялся. Теперь предстояло самое сложное — превратить этот интерес в реальное сотрудничество.

Но я уверен, Бауман клюнул. Его страсть к технической модернизации и тяга к немецкой инженерной школе сработали безотказно. Оставалось только правильно развить успех.

После театра я сразу поехал на завод. Несмотря на поздний час, в кабинете технического директора горел свет. Головачев с Сорокиным заканчивали подготовку документации к скорому визиту комиссии.

— Как наш «красный уголок»? — спросил я, снимая пальто.

— Только что закончили переоборудование, — Семен Артурович протянул мне папку с фотографиями. — Посмотрите.

Старый «красный уголок» при механическом цехе преобразился неузнаваемо. Вместо облезлых стен — свежая штукатурка и светлая масляная краска.

Новые стенды с производственными показателями, выполненные по всем правилам технической графики. Диаграммы роста производительности труда, схемы модернизации оборудования — все именно так, как любит Бауман.

— Библиотеку перенесли?

— Да, теперь отдельное помещение с читальным залом. Стеллажи заказали по специальному проекту. Дубовые, с регулируемыми полками. Полный комплект технических журналов за последние три года, включая подшивку «За индустриализацию» и «Торгово-промышленной газеты».