Когда она оказалась в Алжире еще ребенком, ей понадобилось много лет, чтобы привыкнуть к забивавшемуся в глаза, рот и уши вездесущему песку, палящему солнцу и грубости арабов, но и там она сумела найти для себя положительные стороны. Пустыня была мертвой, но ее бескрайние просторы завораживали, а высоченные дюны оказались отличными горками для детских игр. Заезжие торговцы и редкие туристы иногда баловали нищих детей сладостями и подарками, и, конечно, нужно было отдать должное южному народу, знавшему толк в приготовлении непостижимых лакомств, пусть они и доставались девочке не часто.

Жизнь в Париже, поначалу тяжелая и весьма сложная, со временем и вовсе обернулась постоянным праздником. Поль сейчас и не помнила уже, как первое время, в тесной каморке, которая была не многим лучше ночлежки для бедных, плакала ночами от усталости и постоянных проблем; а обстоятельства так и пытались раздавить и разрушить хрупкие мечты о лучшей жизни. И все равно искала свет среди всего этого мрака. Париж был прекрасен, его сады, широкие проспекты, причудливая архитектура, красивые горожане. А ведь Поль и Фалих брались за любую отвратительную работенку, разгружали торговые составы, разносили газеты, драили полы в борделях, часто бывали обмануты и оставлены без оплаты, едва сводили концы с концами, снова голодали, но в результате получили щедрое вознаграждение от вселенной в виде знакомства с Паскалем и другими своими друзьями.

В плане приспособленчества – Гюрс оказался самой сложной задачкой, но и он не был так плох, после темного подвала и бесконечных пыток нацистов в застенках. За недолгое время здесь, Поль постепенно начинала привыкать к лагерной жизни и находить для себя что-то хорошее, помогавшее ей не терять надежду однажды выйти на свободу и не сойти с ума. Или просто не погибнуть от голода, холода, суровых условий и жестокости тюремщиков. Она любовалась Пиренеями по дороге на фабрику, вдыхала ароматы горных лугов; выбиралась через щелку в бараке, чтобы посмотреть на звезды и послушать от Кэтрин, благодаря хорошему образованию, имевшей начальные познания в астрономии, истории и названия созвездий.

И однажды, каким-то непостижимым образом визиты Поль в допросную тоже стали слабым лучиком света в темном царстве. Может потому, что это хоть немного разнообразило однотонные будни, а может и из-за терпеливо ждавшего ее каждый раз там Монстра в маске. Приятно, когда хоть где-то тебя ждут. Да и он почти никогда не приходил с пустыми руками.

И в этот раз Поль как обычно расправлялась с частью принесенного им немецкого пайка. Большую половину порции она все равно тайком протаскивала в барак, где под осуждающим взглядом Кэтрин, раздавала больным и самым недоедавшим товарищам по заключению. Ей нравилось смотреть, как радовались дети и шептали благодарности на разных языках, многие из которых были девушке не знакомы взрослые и старики. Со временем она перестала смущаться есть при своем тюремщике, а он деликатно старался не смотреть в ее сторону в это время. Даже раздобыл для нее где-то алюминиевую вилку.

- Ты не боишься, что я нападу на тебя с этим? – прямо поинтересовалась Поль.

- А ты не боишься, что я владею вещами пострашнее чтения мыслей? – вопросом на вопрос парировал он, и Поль с насмешкой подумала о том, что когда-то слышала, что подобная привычка в обществе почему-то считается привилегией евреев. Но о его происхождении и причинах попадания в нацистскую армию она предпочитала больше не спрашивать.

Слишком легко было вывести мужчину из себя, а значит, снова отправиться на изнурительную работу на заводе, вместо того, чтобы еще немного времени провести здесь, давая натруженным мышцам немного отдыха. И, поесть, конечно. Больше одного-единственного раза в день. И не бесцветное месиво с сильным запахом гнили. Для девочки, голодавшей с самого детства это было важно.

- Ты странно держишь вилку, - отметил Монстр, все-таки с любопытством поглядывая в сторону Поль, почти расправившейся с армейской тушенкой, - у тебя сломана рука?

Поль чуть не подавилась порцией, которую набила в рот.

- Я… - она растерялась, - я так научилась. В Алжире мы вообще ели руками… да и… - и попыталась пошутить, - мне и так нормально, зачем переучиваться? Не с королевскими же особами мне разделять пищу.

Рихард странно усмехнулся и вроде бы даже слегка помрачнел. Поль решила, что ему неприятно отсутствие у нее хоть каких-то манер, но ничего с этим не могла поделать. Она все-таки не планировала ему угождать.

- Для себя, - глухо сказал ее тюремщик и добавил как-то грустно, - война же скоро закончится. И нужно будет жить дальше.

- Если я доживу до этого момента, неправильное обращение со столовыми приборами – последнее, что будет меня заботить, - рассудила Поль, стараясь скрыть нахлынувшую на нее тревогу. Он сказал – скоро? Значит, пока она заперта здесь, немцы побеждают? Или думают, что побеждают? Что вообще происходит в мире, за пределами Гюрса?

Кэтрин обещала в ближайшее время наладить контакт с сопротивлением, кажется, ей даже удалось найти какого-то связного из ближайшего городка, который тоже был привлечен к работе на заводе, но пока не решался подвергнуть риску себя и свою семью. Поль была уверена, что в результате селянин сломается – Кэтти умела убеждать лучше любого гестапо, используя всю мощь своего природного обаяния. Но до этого момента придется жить в мучительном неведении.

Спрашивать об этом самого Шварца было бесполезно, он всегда четко давал девушке понять, когда темы разговоров становились запретными. Все-таки не стоит забывать о том, что он – один из ее тюремщиков, а она всего лишь заключенная и явно не тот человек, с которым можно поделиться конфиденциальной и, вероятно, стратегически важной информацией.

- А что будет тебя заботить? – полюбопытствовал Монстр. Поль поставила на пол опустевшую банку из-под тушенки и проверила, надежно ли спрятано остальное содержание пайка в складках ее тюремной робы.

- Не знаю, - поделилась девушка честно, - я вообще не знаю, доживу ли до этого.

- Доживешь, - тихо пообещал мужчина и напомнил, - я не позволю им что-то сделать с тобой. И… не только я, - он осознал, что сказал лишнего и залился краской, отвернулся к стене и сделал вид, что заинтересован чем-то в глухой кирпичной кладке.

Поль, немного изучившая за время их странных встреч повадки Шварца, догадывалась, что сейчас на его лице написана вся гамма эмоций, бушующих у него внутри, а он благоразумно предпочел не демонстрировать их заключенной.

Теперь она мучительно думала о полученной информации и пока не готова была для себя решить, что делать ей с этим знанием. Значит, есть еще кто-то, кто знает о ее талантах. Другой тюремщик? Или… кто-то стоящий выше по армейской иерархии нацистов? Но почему тогда она все еще в общем бараке, а не в какой-нибудь подпольной лаборатории в Альпах? Или операция по поиску одаренных особыми способностями людей настолько секретна, что в нее не могут посвятить даже командование лагеря? Задавать эти вопросы было бессмысленно, но можно было попробовать подойти издалека.

Поль тщательно подбирала слова. Она могла попробовать коснуться разума Монстра, но знала, что это может повлечь за собой очень опасные последствия в виде очередной вспышки его плохо контролируемого гнева. И она рискует лишиться их редких свиданий, расположения и дополнительной еды.

- И… как ты собираешься им помешать, если меня, например, решат казнить? – наконец-то нашлась девушка. Вроде бы вопрос был относительно нейтральным, а заодно мог потешить самолюбие ее тюремщика, любившего напоминать о своей исключительности и непостижимой силе.

- Я выпотрошу каждого из них, - резко сказал Рихард и обернулся к ней, с горящими от гнева, обращенного, к счастью, не к арестантке, глазами, - потому что жалкая кучка тупых вояк не стоит жизни избранной.

Поль вздрогнула, потому что это слово всегда резало ее слух. Девушке дико было связывать его с собой, оборванкой с края света, которая даже вилку нормально держать не умела.