Жанат заметил явный интерес к его «пушке», потому что глаза его зажглись самодовольным блеском, а губы сложились в злорадный оскал. Он был истинно мужчиной и безошибочно чувствовал женщину рядом с ним. Он улавливал непрошеное вожделение в скованных движениях, а глубинное мужское начало отзывалось этому призыву явно и твердо, оттопырив штанину почти до треска ткани.

— Это неприлично, — прошипела Мила и отправила в рот острую креветку.

— Ты о чем? — невинно спросил Жанат, взял в руку поджаристое ребрышко и стал зубами снимать с него мясо, словно первобытный дикарь.

— То, что вы не пользуетесь приборами, — язвительно ответила Мила и сделала глоток ледяной воды. Еще глоток. Еще. Пресвятые боги, ей понадобится целая бочка ледяной воды, чтобы унять жар в теле.

— А-а-а, ты про это, — отмахнулся Жанат и облизал пальцы, чем вызвал не менее ядовитый взгляд Милы, которая нацепила на вилку колечко кальмара и отправила его в рот.

— А про что еще я могу говорить?

— Ну, у тебя богатая фантазия по части неприличностей. Видимо, набралась у подружки?

— Я… — начала было закипать Мила, но потом заметила озорные огоньки в глазах Жаната и поняла, что он над ней подшучивает. — Знаете, раньше я не была такой.

— А какой ты была? — серьезно спросил Жанат.

Мила начала загибать пальцы.

— Послушной. Примерной. Мягкотелой.

— Звучит неплохо.

— Звучит скучно.

— Это ВИЧ тебя изменил?

Вопрос прозвучал без издевки, презрения или любопытства, поэтому Мила спокойно ответила:

— Нет. ВИЧ — это не конец света, хотя поначалу кажется, что это так. Я привыкла к своему диагнозу и не вижу в нем катастрофы или позора. Жаль, что не все так думают.

— Отец?

— Мало кому хочется иметь дочь или сестру с ВИЧ, — голос Милы стал тише. Она уперлась взглядом в сцену. Это лучше — наблюдать, как музыканты рассаживаются на стульях и готовят инструменты, чем сдерживать слезы при мысли о родных.

— Разве это имеет значение? — просто спросил Жанат. В голосе не было сочувствия или жалости, и за это Мила была ему благодарна.

— Для вас бы имело? — слова вырвались из губ Милы прежде, чем она успела остановить себя.

— Если бы я был родителем, то нет, — отрезал Жанат.

Но нет, совсем не об этом спрашивала Мила и хотела услышать совсем другой ответ. Имеет ли для него значение то, что у Милы ВИЧ?

Если да, то насколько большое?

Если нет, то…

Мила пробормотала:

— Мой отец … другой. Для него имеет значение все, что может испортить ему жизнь.

— И ты входишь в этот список.

— О, я в топе всех черных списков, — Мила тихонько засмеялась, а Жанат улыбнулся ее мрачной шутке.

На сцене ведущий звонким голосом поприветствовал гостей и выдал остроумную шутку. Завел короткую речь, полной прибауток и острого юмора. Зал смеялся и подбадривал. И все выглядело вполне прилично до тех пор, пока в середине речи ведущий не повернулся спиной к залу и ошарашенная Мила не увидела, что закрытый спереди костюм ведущего полностью отсутствовал с задней стороны, обнажая мужчину с головы до ног. По залу прошлось легкое оживленное бормотание, и лишь ледяной голос Жаната был полон явного неодобрения, когда он смачно выматерился и отвернулся от сцены.

— А теперь, — вещал со сцены конферансье, — специально для сегодняшнего вечера, наш долгожданный и всеми любимый сахарный батончик, сладость наших сердец и виновник бессонных ночей. Да, да, да, я говорю именно о нем! Встречайте, Арже!

Зал одобрительно заулюлюкал, а Жанат стал еще мрачнее, когда свет в зале приглушили и в нагнетающей музыке при свете яркого прожектора на сцене появился обнаженный юноша.

Это был самый красивый человек, которого когда-либо видела Мила. У Жаната было и оставалось неоспоримое первенство в сердце Милы. Но она все же была эстетом, который умел оценить величие идеальной красоты. Если внешность Жаната была жесткой и немного жуткой, словно высеченной из гранита, и весь он состоял из острых резких углов в окружении мрачного ореола, то танцующий на сцене Арже состоял из идеально сплетенных нитей, начиная от скульптурно-белой кожи лица с огромными печальными глазами, тонкими линиями носа и пухлыми детскими губками. Тело его словно вылепил сам Микеланджело, уделив предельное внимание тонкому стану, изящным мышцам, идеально ровным ногам и совершенным ягодица.

— А вы говорите, что у меня самые красивые ножки и попка. Вы на него гляньте! — в восхищении выдохнула Мила и толкнула Жаната в бок, чем заслужила очередной взбешенный взгляд и мрачное молчание.

Арже исполнял одиночный танец, вытворяя на сцене такие па и повороты, которые тяжело повторить даже профессиональным танцорам. В каждом его движении скользило изящество и легкость. Это был танец любви, утраченной любви и всепоглощающей тоски по любимому. При этом взгляд его был так печален, а на лице лежала горестная печать, что удивленная Мила почувствовала, как ее глаза наполнились слезами. Она смотрела на юношу, безумно влюбленного, но при этом глубоко страдающего, и в ее душе родилось странное открытие.

— Это Архат, — прошептала Мила, не отрываясь от Арже, который исполнил последний пируэт.

— Что? — удивленно переспросил Жанат, который наблюдал за танцем с каменным выражением лица.

— Женя говорил, что Архат — танцор. Арже, это соединение двух имен, — объяснила Мила. — Ар — первый слог от Архата, Же — первый слог от Жени. Это танец тоски по любимому, который никогда к нему не вернется.

И осознание того, что именно Мила была виновата в том, что она убила эту любовь, разорвала два любящих сердца, заставив одно из них остановиться навсегда, сокрушительной волной накатило на Милу.

— Боже мой, — прошептала она и схватила салфетку со стола, чтобы вытереть горькие слезы. — Мой макияж, — растерянно шептала Мила. — Все испорчено.

Вдруг она почувствовала мягкое прикосновение руки Жаната к своей руке. Мила подняла удивленный взгляд на мужчину. Жанат смотрел на нее странным взглядом, в котором мелькнула теплота.

— Ты его не убивала.

Слова Жаната подействовали, как удар кувалдой по голове.

— Что? Женя жив? — просипела Мила, глядя на Жаната шокированным взглядом.

— Нет. Но не ты его убила.

— А кто?

— Хуан.

— Но вы сказали…

— После того, как ты ушла, Женя пытался встать. Но пришел Хуан и добил его.

— И вы все это время молчали?!

Вот почему Хуан не кинулся следом за Милой. Он заканчивал то, что начала Мила — убийство Жени. Мила чувствовала волны подкатывающей истерики, схватила виски Жаната и сделала глоток. Обжигающий напиток немного снял напряжение, которое вновь стало подниматься в Миле, когда Жанат отрывисто произнес.

— У меня не было другого выхода.

— Не было? — глупо переспросила Мила.

— Что это меняет? Женя все равно мертв.

— А как же я? Вы знаете, сколько часов я провела, кляня себя и обвиняя в самых ужасных грехах? Было ли хоть одно утро, когда я бы не вспоминала Женю и не тонула в чувстве вины? — слезы вновь подступили к глазам Милы, и ей пришлось сделать пару глубоких вдохов-выдохов.

— Послушай, мне была нужна твоя помощь. И я сделал то, что посчитал нужным.

— Но почему я? Неужели вы не могли взять с собой какую-нибудь девушку вашего класса? — последние слова Мила язвительно выделила.

— Никому из них я не мог доверить такое дело. А прийти сюда одному — вызвать лишние подозрения и вопросы.

Мила молчала. Картина произошедшего виделась теперь под другим ракурсом. И она почувствовала огромное облегчение, когда поняла, что на ее руках нет крови Жени. И от этой мысли Миле стало еще гаже, так сильно она ненавидела себя за эгоизм в этот момент!

Но с другой стороны, не будь рядом Жаната, что было бы с ней сейчас? На камерах наблюдения явно есть записи, как Хуан выходит из квартиры, а Мила заходит. У нее в сумочке орудие убийства, заляпанное в крови. В квартире полно ее отпечатков, ведь в любом случае Мила не удалила все. Против нее собрался бы целый чемодан улик, который отправили бы ее на скамью подсудимых без разбирательств.