— Это вино? Я не пью алкоголь.

— Вишневая сангриния на минеральной воде.

Мила глотнула напитка, освежающим потоком утоляя жажду. Ледяные капли увлажнили губы, а холодные пузырьки приятно пощекотали нёбо.

— Вы можете хоть что-нибудь объяснить? — спросила Мила и вцепилась зубами в вяленое мясо, покрытое острым перцем и пажитником. Оно было восхитительным на вкус и оставляло соленое послевкусие.

— Пока не могу вам ничего сказать.

— Зачем я здесь?

— Я могу только посоветовать подкрепиться. У вас был тяжелый день.

— У меня ощущение, что все только впереди.

Хлеб с хрустящей корочкой и белоснежной мякотью словно только вытащили из печи.

— Я как будто узник, жду, пока палач наточит топор.

Мужчина усмехнулся.

— Узников не кормят.

— А рабов?

— Вы еще не знаете, что такое рабство.

Жуя овощи, Мила пыталась определить, сколько мужчине лет. Казалось, он из той породы людей, кто в силу жизненного опыта выглядит старше истинного возраста. Что-то около пятидесяти пяти лет. Но для своего возраста он имел отличное натренированное тело, зоркий взгляд и огромные кулаки. Начинающаяся лысина блестела при свете желтой лампочки. Широкий лоб прорезали тонкие морщинки. Возможно мужчина часто вскидывает брови в удивлении. Белоснежная рубашка и голубые отглаженные джинсы выглядели нелепо в каменном подвале с низким потолком, но отлично сидели на высокой фигуре.

И, не смотря на неоднозначность ситуации, рядом с этим мужчиной Мила чувствовала себя относительно безопасно.

Стоит ли спросить про Женю? Жив ли, здоров? Что этот мужчина знает? На кого он работает? Если бы только Мила узнала, что Женя жив и что она не причинила ему большого вреда ударом, это сняло бы с ее души хоть малую часть переживании.

— Как вас зовут?

— Семен.

Мила вспомнила, как просто Жанат произнес свое имя, и эта схожесть заставила ее насторожиться.

— Думаю, мне нет нужды представляться. Вы и так про меня все знаете. Не так ли?

— Всего знать никто не может.

— Это чисто философское замечание, — отмахнулась Мила. — Но сейчас сила на вашей стороне, так как о вас я не знаю ничего.

Улыбка тронула губы Семена, но не глаза.

— Теперь вы знаете мое имя. Это немногим дано.

Семен подал Миле тарелку с сыром, разломанный на крупные куски.

— Попробуйте домашний сыр. Я считаю варварством резать его тонкими ломтиками, как любят делать сейчас. Сыр — истинно сельский продукт и любит великодушие.

Мила поднесла сыр к носу, вдохнула запах и тихо произнесла:

— Закатное летнее солнце, вспаханное поле, мычание коров вдалеке и … теплое парное молоко с пенкой.

Семен удивленно вскинул брови.

— А у вас отлично развито воображение, Мила. Очень живое, я бы сказал.

Было так странно слышать свое имя, произнесенное так просто, без издевки и насмешки, что Мила замерла с сыром в руках. Казалось бы, обычный разговор между двумя незнакомцами. Но именно этого так не хватало Миле — обычности разговоров и поступков. Вести беседу, зная, что слова не маскируют скрытую угрозу, а полутона не выдают истинный смысл.

— Я что-то не так сказал? — Семен наклонился над столом, вглядываясь в лицо Милы.

— Я просто… спасибо вам за … внимание. Надеюсь, ваш…начальник вас не заругает.

— В угол точно не поставит.

— Кто вы? Охранник? Домосмотритель? Может консильери? — усмехнулась Мила.

— Боюсь, у моего занятия нет точного определения.

— Главное, чтобы работа доставляла удовольствие, — подкинула удочку Мила, но Семен не клюнул, а помедлил с ответом, с прищуром глядя на Милу.

— Сложно ответить, когда работа становится стилем жизни.

Смешок сорвался с губ Милы.

— Семен, у вас отличное умение увиливать от ответов, не обижая собеседника.

Семен мягко улыбнулся.

— Это тоже относится к моим обязанностям.

— Думаю, ваш … м-м-м… начальник ценит это.

— Ценит. Но не по отношению к себе.

— Строгий?

— Скорее нетерпимый.

— Помню, я работала на человека, который любил чистить вилкой свой протез во время обеда. Боюсь, нетерпимость у него была только к дискомфорту в ротовой полости. Ваш директор так не делает? — улыбнулась Мила, вылавливая ложкой фрукты из стакана.

Семен тихо засмеялся.

— Нет.

Мила оставила вилку.

— Все было очень вкусно и сытно. Если честно, даже непривычно. Передайте спасибо вашей поварихе. Ведь готовила женщина?

— Да, — удивленно ответил Семен.

— Вряд ли мужчина стал бы делать розочку из огурцов и укропа. И использовать розовые салфетки, — объяснила Мила.

— Вы правы, готовила женщина. Но розу сделал я.

Мила улыбнулась Семену.

— Если вы проводите меня в уборную, то вам цены не будет.

Семен выглядел смущенным. Он встал и слегка наклонил голову.

— Прошу за мной.

В каждом жесте и слове Семена чувствовалась природная воспитанность и какая-то порядочность. Хотя Мила и была в самом незавидном положении, Семен не проявлял пренебрежения или высокомерия. То, как легко он позволял ей задавать глупые вопросы, вежливо отвечал на них и то, как по-отечески он сжал ее руку, помогая встать, подкупало Милу, которая уже очень давно не ощущала по отношению к себе ничего подобного.

В маленькой каморке без окон и зеркал почти нос к носу стояли раковина и унитаз. Мила сполоснула лицо и шею прохладной водой. После целого дня беготни под палящим солнцем очень хотелось встать под упругие струи душа, смыть с себя пыль и пот. И до жути хотелось курить.

Мила вернулась обратно в подвал, и Семен закрыл ее снаружи. Закрылась еще одна дверь наверху лестницы. Мила осталась одна.

Подвал оказался не таким пугающим и ужасным, как имеют обыкновение описывать в детективах или показывать в сериалах. Не было сырости и крыс, копошащихся по углам. Кровь не капала с потолка. Воздуха не был пропитан мучительными стонами узников. Матрац сухой и чистый. Каменный пол вымыт, а стены отдавали прохладой. Возможно, изначально комната предназначалась для хранения солении или хозяйственных принадлежностей. Мила заметила маленькую красную точку в углу комнаты. За ней наблюдала камера.

Мила легла на матрац в позе эмбрионы и укрылась кофточкой. Мышцы ныли от перенапряжения. В глаза будто насыпали песка. Остается только ждать.

Незаметно для себя Мила уснула.

…Яркий свет прожектора слепит глаза и усиливает ноющую боль в затылке. Тошнота волнами подхлестывает к горлу. Истертые кожаные ремешками натерли запястья. Сильные руки обхватывают подбородок, запрокидывают голову назад, заставляя открыть рот шире, еще шире…

Мила со стоном вырвалась из липких щупальцев кошмара. Она в подвале, на голом матраце.

Мила резко встала. Тишина давила так, что Мила слышала шум крови в ушах. Кожа покрылась мурашками и липким потом. Голова гудела от мыслей. Не удавалось их упорядочить и успокоить.

Семен говорил, что Мила не знает, что значит рабство. О, как он ошибался. Быть запертой, закованной в веревки, не иметь сил на сопротивление, ведь каждое сопротивление встречается болью и направленным унижением. Все это Мила прекрасно знала и даже по прошествии трех лет и бесконечной борьбы это знание не забылось, не ушло.

Лечит ли время? Мила знала, что время просто закрывает все тяжелые воспоминания и боль в таком же темном каменном погребе, как этот. А боль, страх и гнев — они не проходят. Покрытые невесомыми плащами, они прячутся в сумрачных углах сознания, чтобы в самый нежданный момент сбросить покровы, обнажить извращенное нутро и сжать ледяные щупальца на горле. Перехватывают вдохи, отнимают волю к жизни и вдыхают мерзлую стужу в легкие и сердце.

Мила прижала руку к груди. Перестук сердца отдавал в ладонь мощными толчками. Воздуха стало катастрофически мало, казалось вот он — последний в ее жизни вдох. Темные стены и низкий потолок медленно сдвигались, грозя расплющить ее в тисках.

Вот он, очередной приступ. Кошмар, с которым Мила так долго училась справляться. Но справиться получалось, когда Мила могла в любой момент выйти наружу, увидеть и услышать жизнь вокруг. Унять и побороть приступ, проглотить страх и прогнать его на время, до следующего приступа. Успокоить мечущееся нутро глубокой затяжкой и рок-н-ролом в наушниках.