В свидетельстве, которое приписывают Нелроуз, есть одна любопытная нестыковка: там указан новый адрес Пфейлов, Лондейл-авеню, дом 2240. Если показания сфабрикованы, на чем настаивал ее сын, то откуда Фрэнк Ласалль узнал, что Пфейлы переехали? Ведь его тогда уже не было в трейлерном парке на Коммерс-стрит.
Том Пфейл настаивал, что его мать не общалась с сидевшим в тюрьме Ласаллем: «Да чтобы моя мать давала какие-то письменные показания или еще что-то… Это так же невероятно, как если бы вдруг выяснилось, что она прилетела с Марса».
Из тюрьмы штата Нью-Джерси в Трентоне Фрэнк Ласалль тоже писал письма{209}, как прежде, когда отбывал другие сроки заключения. По словам некоторых из детей Рут Джаниш, несколько раз он писал их матери. И Вирджиния Вертман, родившаяся уже после освобождения Салли, и старшая ее сестра, Рейчел[18], помнят, что видели у Рут сложенные письма Ласалля в многочисленных альбомах, по крайней мере один из которых целиком занимали вырезки из газет с репортажами о спасении Салли.
Мне не удалось увидеть эти альбомы Рут собственными глазами. Их по наследству передавали друг другу члены семьи. Рут до конца дней считала себя спасительницей Салли и регулярно рассказывала об этом детям. Ей хотелось, чтобы они смотрели на нее как на героиню. И знали, что она способна на благородный поступок. Кое-кто из сыновей и дочерей упорно считал, что Рут противоречит себе. Рейчел же в конце концов поверила, что в той ситуации мать «сделала лучшее, на что была способна», пусть даже в жизни она не раз допускала досадные ошибки — как мать и человек.
Родные салли хорнер до конца своих дней так и не смирились со скоропостижной утратой. Мужу Долорес Гейз, Дику Скиллеру, пришлось растить ребенка без нее. Однако от отцовской жестокости пострадала и еще одна женщина. Речь о дочери Фрэнка Ласалля, Маделин.
Ее мать, Дороти{210}, во время Второй мировой войны работала на военной верфи в Бруклине и строила жизнь заново, пока муж сидел в тюрьме. Поступки разведенной жены и матери-одиночки отчасти напоминают о том, как жила Долорес Гейз после свадьбы с Диком Скиллером. Летом Маделин жила с матерью, а зимой — у деда в Мерчентвилле. После войны, когда Маделин было десять, Дороти вышла замуж за ветерана войны, который был на несколько лет ее старше. Он усыновил Маделин, потом у супругов родился общий ребенок. Они прожили вместе почти четыре десятка лет; муж Дороти умер в 1986 году.
Когда дети выросли, Дороти устроилась в маленькую рекламную контору, а потом в компанию Campbell's Soup, главный офис которой располагался (и по-прежнему располагается) в Кэмдене. Она проработала в компании тридцать лет и вышла на пенсию в 1991 году. Еще Дороти почти полвека была активной прихожанкой городской баптистской церкви и несколько лет даже служила в совете дьяконесс.
Дороти скончалась в 2011 году в возрасте 92 лет; у нее остались дети, десяток внуков и правнуков. Чем дольше жила Дороти, тем больше ширилась пропасть между ее размеренной жизнью, полной семейных забот, и бурной молодостью с Фрэнком Ласаллем. О том, что ее родной отец сидит в тюрьме, Маделин узнала лишь в двадцать с лишним{211}: она тогда уже вышла замуж и родила детей. «В газете опубликовали статью, и мать решила мне обо всем рассказать», — пояснила мне Маделин в 2014 году. Известие о том, что отец в тюрьме, не оттолкнуло ее, но разбудило любопытство: «Мне захотелось его повидать. И поговорить с ним».
Она возобновила отношения с отцом в последний год жизни Ласалля и навещала его в тюрьме в Трентоне вместе с детьми, которые тогда были дошкольниками. Он делал для них игрушечные кораблики, а для Маделин с мужем — кожаные блокноты. Когда он подал прошение об условно-досрочном освобождении{212} в связи с проблемами с сердцем и легкими, Маделин предложила ему после освобождения жить у нее. Но этого не случилось.
«Я смотрела в его лицо и узнавала свои черты, — рассказывала Маделин. — И муж это тоже сразу заметил». В последние месяцы жизни Ласалля дочь не донимала его расспросами, что же он такое натворил, что оказался в тюрьме. «Мы разговаривали как отец и дочь, — говорила Маделин. — Нам было легко друг с другом. Он был просто отец. Признаться, я никогда не задумывалась о том, виновен он или нет».
«Исповедь» Гумберта Гумберта передал нам Джон Рэй-младший. Подобным образом Маделин невольно стала хранительницей той версии событий, которой придерживался Фрэнк Ласалль. Когда я обмолвилась при ней о «похищении», она бесцеремонно меня оборвала. «Он рассказывал иначе», — заявила Маделин и передала мне то, о чем писал Ласалль в апелляционных жалобах, — историю, в которую суд обоснованно не поверил, сочтя ее фантазией.
На свободу Фрэнк Ласалль так и не вышел. В последний раз он подал апелляцию в 1962 году и снова получил отказ. 22 марта 1966 года, просидев в тюрьме в Трентоне шестнадцать лет, он умер от артериосклероза{213}. Согласно свидетельству о смерти, через два месяца ему должно было бы исполниться семьдесят. Имя его в свидетельстве указано как Фрэнк Ласалль III, прежде этот его порядковый номер нигде не появлялся. И то, что скончался Ласалль под чужим именем, да и возраст его оказался окутан тайной, вполне соответствовало образу человека, который всю жизнь пытался скрыть ужасную правду.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ.
«Эх, Эдя, не повезло же тебе»
Через две недели после гибели Салли Хорнер внимание Владимира Набокова привлекло еще одно сенсационное преступление{214}, о котором сообщило агентство Associated Press; Набоков даже выписал на карточку подробности. В отличие от истории Салли, о которой повествователь упоминает вскользь, но которая при этом пронизывает весь роман, это происшествие удостоилось целого абзаца в начале тридцать третьей главы. Гумберт Гумберт вернулся в Рамздэль.
И прежде чем наведаться в прежнее пристанище, он заезжает на городское кладбище и бродит меж могил, размышляя о прошлом. Вот какой вид предстает его взору:
На некоторых могилах были воткнуты полупрозрачные национальные флажки, неподвижно опавшие в безветренной тени кипарисов. Эх, Эдя, не повезло же тебе, подумал я, обращаясь мысленно к некоему Эдуарду Граммару, тридцатипятилетнему заведующему конторой в Нью-Йорке, которого недавно арестовали по обвинению в убийстве тридцатилетней жены Доротеи. Мечтая об идеальном преступлении, Эд проломил жене череп и труп посадил за руль автомобиля. Два чиновника дорожной полиции данного района видели издали, как большой новый синий Крейслер, подаренный Граммаром жене на рождение, с шальной скоростью съезжал под гору как раз на границе их юрисдикции (да хранит Господь наших бравых полицейских — и районных и штатных!). Он задел столб, взнесся по насыпи поросшей остистой травой, земляникой и ползучей лапчаткой, и опрокинулся. Колеса все еще тихо вертелись на солнцепеке, когда патрульщики вытащили тело госпожи Г. Сначала, им показалось, что она погибла вследствие обыкновенного крушения. Увы, ранения, вызвавшие ее смерть, не соответствовали очень легким повреждениям, которые потерпел автомобиль. Я удачнее устроился.
Из Рассказа неясно, действительно ли Гумберт Гумберт наткнулся на могилу убийцы или же он, прогуливаясь по кладбищу, вспоминает о преступлении. Должно быть, все же второе, по-скольку Рамздэль находится в Новой Англии, которую Набоков отлично знал. А случай Дж. Эдварда Грэммера{215} имел место в Балтиморе, городе, которого Набоков не знал совершенно. Набоков намеренно пишет фамилию Грэммера с ошибкой: это очередная проделка маститого литературного мистификатора. А заодно и намек на то, что Гумберт ранее в «Лолите» высказывал намерение учить рамздэльских ребятишек французскому.
