Она не могла не заметить, насколько исхудала. Ноги и руки стали жестче там, где прежде была мягкая плоть; живот сделался плоским и чуть ли не втянутым. Локти и колени покрылись лилово-желтыми синяками, на коже виднелись царапины, ссадины и порезы. Откуда у нее все эти раны и ушибы, она не помнила, но это было неудивительно. Там, взаперти, перевозбужденное сознание лихорадочно работало над тем, как выжить и сбежать, а вот у тела выбора не было: ему приходилось ежедневно выносить грубость пальцев, хватающих, тянущих и дергающих ее за руки, тело и голову. Основной удар приняли на себя ноги: слишком часто Сейдж спотыкалась о других и падала, когда их перегоняли, как стадо на убой, из палат в дневной зал и обратно.

Она закрыла глаза, снова запрокинула голову и пригладила волосы, отжимая пену, и вдруг в сознании промелькнул образ Розмари: неровно обстриженные соломенные космы, намалеванный красным рот, черные потеки крови на груди и животе. Сейдж ахнула, захлебнувшись мыльной водой. Голова закружилась, колени подкосились, и она схватилась за шторку душа, чтобы удержаться на ногах. Решив, что приступ прошел, она отпустила занавеску и выпрямилась, но вновь накатило головокружение. Сейдж согнулась, задыхаясь и отплевываясь, и ее вывернуло прямо в кабинке жалкими остатками разжиженной кашицы.

Наконец вращение прекратилось, но горе и сила тяжести грозили утянуть ее на пол душевой. Держась одной рукой за стену, Сейдж наскоро ополоснулась и вышла из кабинки, махнув рукой на первоначальный план побрить ноги. Завернувшись в полотенце, она широкозубым гребнем принялась вычесывать колтуны. Зубья застревали и дергали, застревали и дергали, однако Сейдж не сдавалась, измученная, но полная решимости довести дело до конца.

С каждым комком волос, выдранным из головы и падающим на пол ванной, ее гнев возрастал. Она была в ярости на Алана и свою мать. И на доктора Болдуина. И Уэйна. И на всех, кто работал в Уиллоубруке. Она злилась даже на Ноя, Хэзер и Дон. Каждый из них своими решениями изменил их жизни — ее и Розмари. И ничего с этим уже не поделаешь.

Может быть, ей уехать — сбежать с этого острова, как можно дальше от Уиллоубрука. Здесь ее больше ничто не держит. И как-то не хочется до конца жизни оглядываться через плечо в ожидании Уэйна. Или Кропси. Или того, кто убил Иви и Розмари. Ее отец все еще где-то в штате Нью-Йорк. Можно позвонить в справочную, узнать его адрес. Если ничего не выйдет — заложить золотую цепочку и сережки с брюликами, которые Алан подарил ее матери во время ухаживания, — если брюлики настоящие и если отчим их еще не загнал, — и нанять частного детектива, чтобы нашел отца. Сейдж расскажет обо всем отцу, и он, конечно же, не отвернется от нее. Да, детектив Нолан предупредил, что уезжать нельзя, но он ведь оставил ей свой номер. Можно позвонить и узнать, нашлись ли какие-нибудь улики, или, может быть, появились новые вопросы. Хотя какая теперь разница. Розмари больше нет, и точка. Ей сейчас хотя бы с этим справиться.

У себя в спальне Сейдж включила верхний свет и огляделась: яркое мандаринно-лаймовое покрывало резало глаза. Все осталось таким же, как и было, когда она ушла: афиши «Роллинг стоунз» и «Дорз» на стенах, гелевая лампа на комоде. Вот только эти вещи принадлежали другой девушке: той, которая считала хренового отчима самым страшным на свете злом; той, которая питала надежды на будущее и, несмотря на опыт, считала людей по большей части добрыми. Теперь той девушки больше нет. И как знать, кто придет ей на смену.

Опустив жалюзи и задернув занавески на окне, Сейдж зажгла ночник и выключила верхний свет, после чего залезла под одеяло и положила голову на подушку. Тело утонуло в матрасе, как будто кости весили тысячу фунтов.

Ей страстно хотелось погрузиться в сон, отключить сознание. А утром она будет решать, что делать дальше.

Но разум распорядился по-другому.

Лишь ненадолго забывшись беспокойным, тревожным сном, полным кошмаров и мучительных видений, Сейдж вскоре с воплем вскочила в постели, прижимая к груди одеяло, уверенная, что в темном углу притаился Уэйн, готовый полоснуть ее ножом по горлу. Осознав, что в комнате, кроме нее, никого нет, она, тяжело дыша, откинулась на подушки и посмотрела на будильник. Час ночи.

Страшно хотелось есть. В животе бурчало, внутренности грызла боль. Сейдж встала и на цыпочках прокралась по коридору мимо спальни Алана. Слава богу, его кровать по-прежнему пустовала, а значит, отчима, скорее всего, не будет всю ночь. Она завернула на кухню, где из переполненного мусорного ведра несло тухлятиной. По обе стороны от двойной раковины громоздились кружки, покрытые кофейным налетом, миски с остатками засохшего супа, измазанные соусом тарелки. В холодильнике нашлись лишь три упаковки пива, полгаллона свернувшегося молока, заплесневелый кусок плавленого сыра и банка маринованных яиц. Ей же нужно было что-то сытное, например яичница с беконом и поджаренный хлеб.

В спальне Сейдж пересчитала деньги, которые хранила в запасной косметичке: долларовые монеты, пятерки и четвертаки, которые она стащила у Алана или нашла в стиральной машине. Девятнадцать долларов. Достаточно, чтобы купить еду, еще и останется немного. Сейдж стянула волосы в хвост, надела толстые носки, зимние ботинки и самую теплую куртку. Выглянула на лестничную площадку: никого. Тихонько выбралась из квартиры, заперла за собой дверь, положила ключ в карман куртки и быстро спустилась по ступенькам.

Перед тем как выйти из дома, она замешкалась. До ближайшего круглосуточного магазина, убогонького и дурно освещенного, было четыре квартала. Уэйн может столкнуться с ней на тротуаре или в магазине, всадить нож в шею или еще куда-нибудь, лишь бы она побыстрее истекла кровью, а потом слиняет, словно его и не было. И никто не сообразит, что ее зарезали, пока она не упадет.

Сейдж чертыхнулась про себя. Хватит уже терзаться. Уэйн понятия не имеет, где она живет. Если он хочет убить ее, пусть сначала разыщет, а тем временем она успеет сбежать.

Сейдж натянула на голову капюшон, открыла дверь, спустилась по ступенькам крыльца и свернула налево, на тротуар. Небо было черно: ни луны, ни белого звездного бисера, а улицы — тихи и пустынны, если не считать припорошенных снегом машин, растянувшихся по одной стороне дороги. Она сунула руки в карманы и пошла вперед, нагнув голову.

Позади нее, на другой стороне улицы, вспыхнули фары стоявшего на обочине автомобиля, который двинулся в ее сторону. В салоне приглушенно громыхала музыка. Сейдж ускорила шаг. Подъехав к ней, машина затормозила. музыка стала громче, словно водитель опустил стекло, затем все стихло. Ну вот, привязался какой-то ублюдок. А если это Уэйн? Сердце трепыхнулось в груди; она вытащила руки из карманов и припустила трусцой.

— Эй, — окликнул ее мужской голос. — Далеко собралась?

Она оглянулась на машину: красный «мустанг» с черными колпаками и красными ободами; явно не из этого района. С водительского сиденья, свесив локоть, выглянул парень.

— Эй, — повторил он. — Да постой же ты. Это ведь я.

Сейдж замедлила бег и снова оглянулась. Затем остановилась.

Эдди.

— Что ты здесь делаешь? — сказала она, переводя дух и откинув капюшон.

Он остановил машину.

— Я подумал, тебе сейчас не помешает друг, — улыбнулся он.

— Чего же ты сидел в машине? Почему не поднялся? — спросила она. — Напугал меня до чертиков.

— Прости, я не знал, дома ли твой отчим, но решил, что рано или поздно ты выйдешь. Но куда ты в полночь-то собралась?

— В магазин. Умираю с голоду, а дома хоть шаром покати.

— Залезай, прокачу тебя.

Она подтянула под горло воротник куртки, пытаясь сообразить, что делать. Нужно признать: увидев Эдди, она почувствовала себя не такой одинокой, и ей стало немного спокойнее. Мысль о том, чтобы проехаться в безопасности и тепле машины, весьма привлекала, но иметь дело с призраками Уиллоубрука совсем не хотелось.

Словно прочтя ее мысли, Эдди изменился в лице.