Большинство девочек были либо в матерчатых пеленках, либо в разной степени раздетости, либо голыми; все отличались невероятной худобой: позвоночники торчали бледными горными хребтами, лопатки выдавались, как острые крылья. Кожу пациенток покрывали синяки и царапины, а порой и нечто вроде сигаретных ожогов. Сначала Сейдж решила, что среда них есть мертвые — настолько окоченелыми казались их лица и конечности, — но потом поняла, что они либо спят, либо не могут или не хотят двигаться. Некоторые вертели головами, ища что-то невидящим взглядом; другие смотрели на Сейдж затравленными глазами, в которых отражался весь испытываемый ею ужас.

Лицо одной девочки было покрыто коростой и кровоточило, словно взорванное изнутри. У некоторых отсутствовали части тела — руки, ноги или кисти, — у других были деформированные головы, искореженные конечности или туловища. Кафельный пол покрывали темные пятна и коричневато-желтые лужи, а в зловонном воздухе, смердевшем человеческими нечистотами, метались стоны, крики и невнятное бормотание.

Черный ужас нарастал у Сейдж внутри, душил ее, поднимаясь комом к горлу. Слухи оказались правдой. Это не школа. Это кошмар, свалка для сломленных, безумных и никому не нужных детей. Неудивительно, что персонал не разрешал родителям входить в палаты: те вызвали бы полицию. Она снова задалась вопросом, как мать могла оставить Розмари в таком ужасном месте.

Дейл свободной рукой зажал нос.

— Господи Иисусе, — скривился он. — Что за вонь тут?

— Привыкнешь, — ответил Леонард и потянул Сейдж вперед.

Не обращая внимания на сопротивление, они с напарником поволокли ее по переполненному коридору мимо девочки, лежащей в похожем на гроб ящике, измазанном чем-то темным и липким. Девочка повернула голову и посмотрела на них; ее лицо было полно боли, глаза молили о помощи. Девочка постарше улыбнулась Сейдж радостно и даже счастливо, словно владела неким веселым секретом, который твердо решила держать при себе. Сейдж зажмурилась и попыталась прикрыть уши, но Леонард и Дейл постоянно опускали ее руки вниз. Сердце у нее грохотало, как сошедший с рельсов поезд. Это не по-настоящему. Такого просто не бывает. Нельзя так обращаться с детьми. Нельзя доводить их до такого состояния. Может, она умерла? Автобус разбился по пути сюда, и Сейдж погибла, а сейчас она в аду.

Оглушительно и неостановимо зажужжал зуммер, и Сейдж вздрогнула. Девочки в коридоре возбужденно замахали руками, закричали, зарыдали громче прежнего. В конце коридора хлопнула дверь, и мимо промчался лысый санитар с татуировками на мускулистых руках, свернувший затем в другой проход.

Леонард и Дейл последовали за лысым, ведя Сейдж по тому же коридору — более узкому, чем первый. Здесь были четыре двустворчатые двери, обозначенные литерами А, В, С и D. За дверью в палату А девочка-подросток в кресле-каталке колотила свою соседку, а та кричала, сидя на полу и вскидывая руки, чтобы защититься от ударов. Леонард отпустил Сейдж и разнял девочек, оттолкнув ту, что в каталке, от сидевшей на полу. Затем он снова схватил Сейдж за руку и пошел дальше, не оглядываясь и не проверяя, удалось ли прекратить драку. В конце коридора они остановились у дверей в палату D. Леонард отпер одну створку двери и распахнул ее. Изнутри понеслись стоны, крики и вопли, взрывы ругательств. Их обдало тошнотворной вонью, густой, как краска на стенах, и Сейдж едва не стошнило. Невероятно, но тут пахло даже сильнее, чем в главном коридоре: дерьмом, мочой и рвотой на фоне дезинфектанта и хлорки.

— О господи, — пробормотал Дейл, закашлявшись.

— Привыкай, хлюпик, — посоветовал Леонард, затаскивая Сейдж в палату.

Трудно было сказать, что хуже: шум или запах. Воздух отдавал смертью; толпы истерзанных душ издавали нечеловеческие гортанные звуки, которые то становились громче, то стихали, то снова усиливались, отчего у Сейдж поползли мурашки по коже. Никогда в жизни она не слышала ничего подобного, даже в любимых Ноем фильмах ужасов.

Палата была устроена в форме буквы Г: с просторной основной комнатой, слева от которой располагалось выложенное кафелем помещение поменьше, нечто вроде большой открытой уборной. По облупившемуся потолку тянулись длинные люминесцентные лампы в колпаках; те, что еще работали, заливали комнату ярким светом. Белые железные койки стояли в основной комнате впритык друг к другу, изножье к изголовью, с узким проходом между ними. В каждой кровати были девочки, порой вдвоем на одном матрасе и в смирительных рубашках; они сидели, стояли на коленях или лежали с пустыми глазами; одних привязали веревками к изголовью кровати, другие лежали в собственных испражнениях. Некоторые пациентки были голыми; на других болтались только матерчатые пеленки или грубые самодельные робы. Тощие как щепка девочки сидели в деревянных тележках по правой стороне палаты; некоторые со смехом, воем и криками ползали или скакали с одной койки на другую. Казалось, каждая из пациенток двигалась: раскачивалась взад и вперед, вертела головой, облизывала пальцы, заламывала руки, тряслась всем телом — бурлящее море человеческих существ. Те немногие, кто не шевелился, застыли в каменной неподвижности. Одна девушка сидела на кровати, наклонившись вперед, невероятно тесно прижавшись корпусом к ногам и опустив голову между коленями, как сложенный пополам лист картона. Другая лежала на грязном полу у стены, прикованная цепью за лодыжку к опорной балке.

Сейдж застыла в потрясении и ужасе, лишившись дара речи. Уиллоубрук, школа, где ее любимую сестру держали под замком в течение последних шести лет, оказалась концентрационным лагерем. На уроках истории Сейдж видела фотографии: заключенные, похожие на скелеты, в помещениях, рассчитанных на вдвое меньшее количество человек; грязные, полуодетые, и у всех пустые глаза, лишенные надежды и разума. Как могут существовать такие чудовищные вещи в Соединенных Штатах Америки? Да еще в семидесятые годы, когда человека посылают на Луну, а музыку записывают на восьмидорожечные кассеты? Это просто кошмар, не иначе. Как тут можно выжить?

Внезапно из дальнего угла палаты послышался пронзительный вопль. Обернувшись на крик, Сейдж увидела, как мускулистый санитар с татуированными руками и санитарка с курчавой афропрической гоняют по палате голую девушку, перепрыгивая через кровати и вытянув руки, чтобы схватить беглянку. Санитарка двигалась с удивительной скоростью, учитывая ее широченный бюст и некоторую хромоту при беге, словно у нее болело бедро. Голой девушке было на вид лет восемнадцать; обвислые груди казались слишком большими для такого худого тела, а мертвенно-бледную кожу покрывали рваные раны и синяки, напоминающие отпечатки ботинка. Она кричала, плевалась в санитаров и уворачивалась, не давая им схватить себя. Когда она добежала до облицованной плиткой боковой комнаты, преследователи загнали ее внутрь, и оттуда послышались крики и внезапное шипение воды, эхом отражавшееся от кафеля. Потом санитар с татуировками выволок девушку: мокрая с головы до ног, она лягалась и кричала, затем вырвалась и снова бросилась бежать. Большинство обитателей палаты со страхом и восхищением наблюдали за происходящим, некоторые улюлюкали и буйно хохотали, кто-то плакал. Другие лежали, сидели или стояли молча, не выказывая никакой реакции: ни нахмуренных бровей, ни встревоженных взглядов, ни печали, ни страха.

— Дальше я сам, — сказал Леонард Дейлу — Дуй назад в администрацию, спроси, где понадобишься.

— Уверен? — спросил Дейл.

Леонард кивнул:

— Это не первое мое родео, парень.

Со вздохом облегчения Дейл выпустил Сейдж и поспешно покинул палату D. Леонард запер за ним дверь, снова взял Сейдж за руку и повел к кроватям. Она уперлась каблуками, не желая идти дальше.

— Мне тут не место, — сказала она. — Это ошибка. Как вы смеете!

— Никакой ошибки, — возразил он, указывая в дальний конец палаты: — Вот твоя кровать. Пошевеливайся.

Она замотала головой.

— Нет, не моя. Это кровать моей сестры. А меня в жизни тут не было. Я не Розмари!