Явно начинает злиться.
— По-твоему, я что, должен исходить тысячи миль в каменных башмаках, как в той сказке? Стереть ноги до кровавых мозолей, чтобы понять? — психует. — Когда у человека нет чего-то, он не чувствует его отсутствия. Ровно до того, как оно у него наконец не появится!
Перебегаю взглядом от одного его зрачка к другому.
— Я… больше не хочу рисковать. Мой лимит проб и ошибок исчерпан.
Молчит.
— Как ты там сказал? — улыбаюсь грустно. — Пирожное или сельдерей?
— Это бред, Аля. Я говорил несерьёзно. Я просто не знал, что сказать тогда!
Отрицательно кручу головой из стороны в сторону. Слегка повышаю голос:
— Неважно. Не имеет значения. Мой ответ — сельдерей. Я выбираю себя, Захар. Наконец-то я выбираю себя.
Поддавшись порыву, прижимаюсь к его застывшим губам. Они такие же холодные, как его руки.
— Спасибо. Спасибо, — шепчу сбивчиво. Целую уголок губ, задевая колючую щетину.
Отстраняюсь. Смотрю на него жадно, стараясь запомнить детали. Как будто в последний раз.
— Будь счастлив. И я постараюсь. Прощай.
Он не произносит ни слова. Покорно позволяет мне отнять свою ладонь.
Не даю себе ни минуты на раздумья, берусь за ручку пассажирской двери. Назад не оборачиваюсь. Слишком больно.
Слёзы горячими солёными дорожками прорезают моё лицо.
Иногда жизненно необходимо провести ампутацию, чтобы сохранить нечто большее.
Глава 37
Неделю спустя
Альбина
Сегодня у Мадинат день рождения. И, конечно, я не могу не позвонить ей.
Сначала я боюсь, как обычно. Много месяцев, проведённых в бегах, оставили плотный отпечаток во мне.
Понимание приходит неожиданно. А чего я боюсь, собственно?
Мурат дал мне развод. Я свободна. Больше меня никто не ищет. Так почему я боюсь? Или это уже привычка? Всё время чего-то бояться…
Решившись, набираю номер, который знаю наизусть. Мадинат берёт трубку после шестого гудка. Я считаю. Каждый из них отдаётся тревожным колокольчиком в груди. Слишком давно я не звонила домой. Не слышала родной и такой любимый голос.
— Алло? — Мадинат спрашивает осторожно, с опаской. Мой новый номер ей незнаком.
В горле пересыхает.
— Ма… Это я.
— Аля?… Алечка! — в голосе Мадинат столько эмоций, что меня тут же накрывает обратной волной. Всхлипываю.
— С днём рождения, Ма… Как ты? Как дела?
— Какое счастье, что ты позвонила сама. Родная, Алечка!.. — счастьем тут и не пахнет. Она начинает плакать, и я вместе с ней. — Плохо, Алечка. Беда, большая беда…
Сглатываю. Зажмуриваюсь, как в детстве, когда вовремя закрытые глаза спасали от любых печалей и неприятностей.
— Что случилось?
— Отец…
Она не договаривает до конца, но я сразу всё понимаю. Боль чёрной тупой стрелой врезается в моё истерзанное сердце. Зажимаю рот свободной рукой. Плачу беззвучно. Папа…
Мадинат что-то говорит в трубку. Её слова, как хлёсткие разрывные пули, проходят сквозь меня, застревая где-то на задворках сознания.
В среду… Плохо… Скорая… Поздно… Не пришёл в себя… Сердце…
Глаз цепляет лист бумаги, примагниченный к холодильнику. Тот самый лист, с планом, который я писала после увольнения.
Понимание того, что нужно делать, приходит ко мне, как взгляд на улицу через свежемытое окно.
Всё становится необычайно ясным.
Я возвращаюсь домой.
* * *
На похороны уже не успеваю. Я приезжаю в родной Владикавказ несколькими днями позже. Собрать вещи, уволиться, рассчитаться с Алёной, купить билеты. Всё это потребовало времени. Да я бы всё равно не успела. Поздно. Безвозвратно поздно…
Дом отца выглядит мёртвым. Вроде бы всё по-прежнему. Те же стены персикового цвета с кое-где облупившейся штукатуркой. Светлые рамы просторных окон. Сквозь низкое ограждение забора прекрасно просматривается придомовая территория, засаженная вишнёвыми деревьями. Некоторые из них уже зацвели.
Вроде бы всё по-прежнему, и в то же время совсем не так.
Я долго стою снаружи, прислушиваясь.
Наш дом расположен в жилом комплексе за городом. Этакая деревенька для небедных людей. Частная охраняемая территория. Здесь особенно ценят спокойствие и комфорт. Но всё равно: сегодня слишком безлюдно. Царящая вокруг тишина давит мне на мозги, вызывая в памяти сцены из фильмов ужасов. Из серии «все умерли, и на Земле остался только я».
Собравшись с духом, жму кнопку домофона.
Седой охранник, который скорее похож на вахтёра в доме культуры, запускает меня внутрь без лишних вопросов.
Это означает одно. Меня ждали.
Дверь не заперта. Стягиваю кеды, не наклоняясь, поочередно с каждой ноги. Вешаю джинсовую куртку на первый попавшийся крючок у входа. Чемодан с вещами остаётся тут же, в прихожей. Объёмную сумку хобо прижимаю обеими руками к животу, словно не в силах отпустить. Мне нужно за что-то держаться сейчас.
Опять прислушиваюсь. Ни звука. Как будто нет никого…
Иду в направлении кухни. Там должен быть хоть кто-то. На кухне — всегда жизнь.
Бесшумно ступаю по мягкому ворсу ковра, застилающего полы.
Я помню, у мамы часто мёрзли ноги. Она постоянно носила толстые вязаные носки вдобавок к привычным тапочкам, когда мы жили в общежитии. И хотя в этот дом мы заехали уже после её гибели, отец велел покрыть коврами абсолютно всё.
Из кухни доносится запах чего-то печёного. Запах чего-то из детства, давно забытого. Мучительно пытаюсь понять. Что это? Что-то сладкое. Пахнет ванилью и как будто… ягодами?
Застываю в дверях. Неловко переминаюсь с ноги на ногу.
Мадинат сидит на диване. Вся в чёрном, как обычно. Голова укутана таким же чёрным платком.
Она не одна. Мой брат, Алан головой лежит на её коленях. Безошибочно узнаю его вечно расстрёпанную шевелюру.
Это так странно. Взрослый, большой мужчина практически свернулся клубочком.
Смуглой морщинистой рукой Мадинат ласково перебирает его тёмные волосы, кое-где уже поблёскивающие ранней проседью. Алану чуть больше тридцати, но время неумолимо. Помню, отец обзавёлся сединой примерно в этом же возрасте. Как умерла мама…
Они просто молчат.
Эта картина отзывается острым уколом в сердце. В груди пронзительно щемит. Не сдерживаю рвущийся наружу всхлип. Услышав меня, оборачиваются на дверной проём.
— Аля! — голос Мадинат.
Уронив сумку на пол, бросаюсь к ней. Она обнимает меня. Гладит везде, где может достать. Волосы, лицо. Целует. Плачем, уже вдвоём.
— Аля…
Как я, оказывается, скучала!..
Алан, словно большой добрый мишка, закутывает меня в свои тёплые объятия. Прижимаюсь к его груди, как маленький ребенок.
И я вспоминаю. Так пахнет балджын — осетинский пирог с вишней. Коронное блюдо Мадинат. Зажмурившись, счастливо улыбаюсь в крепкое плечо брата.
Я дома…
Глава 38
Альбина
Сижу на кровати в спальне отца. Его бывшей спальне.
Уже неделя, как я живу дома. Пора собираться с силами. И начинать что-то делать.
Шоковое состояние первых дней, накрывшее меня после получения известия о смерти, почти отпустило. Начался откат — мерзкое чувство вины. Оно точит меня, как червь — подгнившее дерево.
Последний раз я видела отца больше года назад. В конце января у него день рождения, и, по традиции, он собрал дома всю семью. Мой брат с женой и ребёнком. Я и Мурат. Сваты, братья, дядьки с семьями.
Мадинат сбилась с ног, занимаясь приготовлениями к празднику. Несмотря на то, что мой отец был обеспеченным человеком, в повседневной жизни он по-прежнему предпочитал простоту и непритязательность: домашнее застолье, приготовленную своими руками еду и отсутствие какого-либо дресс-кода.
Я поздравила отца, просто чмокнув его в щёку. Мурат вручил от нас обоих конверт с деньгами. Моя голова тогда была занята совсем другими вещами. Бывший муж упорно настаивал на том, чтобы я родила ребёнка. Мы постоянно конфликтовали на этой почве. Я молчала, он — злился. В те дни я только и делала, что продумывала свой побег во всех деталях.
