Вскоре после того, как Найрон начал приходить к ним, Десторы пригласили все семейство Нотисов в гости. Они так сочувствовали отцу и обещали по-соседски поддерживать его, сказали, что он может рассчитывать на помощь, какую они вообще способны оказать…Отец их поблагодарил, но просить о помощи не спешил. А Найрон вообще не понимал, как они не догадываются, что именно Герг виноват в смерти мамы? Как они могут быть такими милыми с ним, так ему сочувствовать, если он сам не захотел хотя бы попробовать ее спасти?

Впрочем, Десторы бывали дома редко, не чаще, чем раз в пять дней. Отец Рена – Дэвис, худощавый и высокий, с бледным лицом и такими же жиденькими серыми волосами как у сына, создавал впечатление болезненного и слабого человека. Но когда он начинал говорить о чем-то интересном, его глаза загорались, лицо приобретало розоватый оттенок, а голос становился сильным и уверенным. Найрону понравилось слушать рассказы о его работе в Библиотеке, о других городах. Эсайя была его ровесницей, но выглядела, как совсем молоденькая девушка. Найрону все время казалось, что ей от силы лет пятнадцать: волнистые светлые волосы пушистым ореолом обрамляли ее узкое лицо с большими, будто удивленными, голубыми глазами. Она часто смеялась и шутила, рядом с ней становилось так светло и уютно, совсем как с мамой. Найрон жалел, что она не бывает дома чаще, но в Одорите действительно слишком мало лекарей.

Отец Рена говорил, что стать лекарем способны очень немногие высшие мыследеи, что это редкий дар – уметь влиять на человеческое тело. А еще он сказал, что каждый мыследей, у которого такой дар обнаруживается, в определенный момент принимает решение, кем ему стать: лекарем или гаскером – устранителем Собрания. Потому что этот дар дает способность не только лечить, но и убивать так, что никто не поймет, что это убийство. Найрон и Рен с содроганием спросили у Дэвиса, для чего Собранию устранители. Он ответил, что у любого городского Собрания есть враги, которые скрываются среди обычных людей и хотят причинить вред ему, а значит и всем горожанам, которых оно охраняет. И устранители нужны для того, чтобы найти таких людей, и защитить от них остальных. Правда, на этот вопрос он уже отвечал неохотно, будто сожалея о том, что вообще затронул эту тему. Когда же мальчики стали наперебой спрашивать, что за враги есть у Собраний, как их находят и что будет, если гаскер ошибется, он махнул рукой и, пробормотав, что и так рассказал слишком много, посоветовал им подождать старших классов школы, где им все обязательно объяснят.

– Опять – школа! – выпалил Найрон, когда после разговора они на платформе Десторов играли в редук.

– А кто еще…? – подняв голову от костяных шаров, поинтересовался Рен.

– Мама… Я хотел, чтобы она купила мне учебник о влиянии на воду, а она разозлилась… Сказала, что я не должен дома заниматься по учебникам, что должен дождаться школы.

– Школа, – в голосе Найрона послышалась горечь, – мне туда еще поступить надо. И учиться так, чтобы не исключили. А если опять ничего не будет…

– У тебя все получится, – перебил его Рен и кинул синий шар в фигуру из красных и желтых шаров. Те разбежались в стороны, составив новый рисунок, который давал Рену всего лишь три очка.

– Шесть – девять, – радостно прошептал Найрон. Потом сделал настороженное лицо и внимательно вгляделся в глаза Рену, – ведь ты не поддаешься?

Тот возмущенно помотал головой и передал ему синий шар, улыбнувшись украдкой.

Дни сменяли друг друга. За временем живых дождей пришло время хрупких колонн. Найрон и Рен часами стояли у окна и любовались застывшими струями недавно живой, тягучей воды. Теперь они были неподвижными, возвышались до неба, переливаясь на солнце разноцветными бликами, и постепенно осыпались сверкающими осколками. Караванщики защищали караваны самыми мощными воздушными куполами, а высшие не рисковали летать в это время самостоятельно.

Потом пришло время колючей воды: осколки осыпавшихся колонн покрывали воду до горизонта. Где-то они втягивались неизменной водой, где-то держались на поверхности лениво вращающихся водоворотов, царапая воздух острыми углами и гранями.

Времена сменяли друг друга, а в жизни Найрона все оставалось без перемен. Он так и не узнал ничего о маме. Не нашел людей, видевших ее. Хозяева лавок рассказали то же, что и отец, а караванщик, сочувственно качая головой, признался, что для него до сих пор остается загадкой, как его мама могла упасть с каравана и почему не взлетела. Вир, скрежеща зубами, учил его вместе с младшими, которые стали еще неразлучнее. Но особенных успехов не наблюдалось. Найрон все больше убеждался в том, что слова мамы о его возможном поступлении в школу высшей ступени были лишь попыткой утешения. Все сильнее становился его страх не осилить учебу в низшей школе, хотя Вир уверил его в том, что даст направление. Сказал он об этом с таким выражением лица, словно проглотил недозревшую нармику.

Рен по-прежнему общался с Найроном и пытался помочь ему в учебе, но, к его облегчению, прекратил попытки смягчить отношение мальчика к родным. Он не мог простить их, его кошмары не прекращались, он все время помнил о маме. И он не желал ничего слышать о том, что искать ее было бесполезно.

От времени живых дождей до времени сверкающего неба, семь долгих времен, Найрон старался не думать о приемной встрече. Но вот настало время, когда в небесах редко, сумеречными ночами, когда облака закрывали ночное солнце, появлялись сверкающие осколки древнего светила, складывающиеся в причудливые рисунки. Найрону было интересно, почему каждый раз рисунки были одними и теми же. Некоторые даже что-то напоминали, то ли голову рокла, то ли силуэт человеческой руки…

Близилось его десятилетие, после которого, не успеет он опомниться, нужно будет лететь на приемную встречу в школу низшей ступени. Найрона впервые в жизни не радовало ожидание дня рождения. Отец все чаще хмурил густые черные брови, его лицо, на котором и так после смерти мамы ни разу не появлялась улыбка, стало еще более мрачным. Их с Найроном поначалу частые стычки и ссоры сошли на нет, заменившись спокойными, вежливыми и холодными, ничего не значащими фразами, вроде: "Ты сегодня когда с работы вернешься?" или "как прошел день?".

Младшие, вопреки ожиданиям Найрона, в двухголовое существо не превратились, но были довольно близки к этому. Их успехи на уроках Вира регулярно портили ему настроение, которое безуспешно пытался исправить Рен. Сам он готовился к поступлению в школу средней ступени и обещал, что они с Найроном все равно еще будут видеться, даже если ему придется нарушать какие-нибудь школьные правила и сбегать оттуда с пролетающими караванами. Усмехнувшись на это заявление, Найрон сказал, что в таком случае Рена могут исключить из школы, и ему ничего не останется, как перейти к нему, в школу низшей ступени. Они посмеялись тогда, и Рен отвлекся на редук, а Найрон мрачно подумал, что может, было бы и неплохо, если бы Рена исключили и он оказался вместе с ним. Хотя, тут же решил он, учитывая, что Вир совершенно спокойно дал Рену направление в ту же школу, куда поступил Корвин, на это можно не надеяться.

Крылья роклов мерно били воздух, то бросая тень, то открывая солнечным лучам платформы каравана. Стоя возле ограждения и сложив руки на груди, Найрон тоскливо вспоминал прощание с Реном, который в последний раз попытался приободрить его перед поступлением. Отец, сидя на последней скамье, крутил в руках черный деревянный медальон, который в последнее время везде носил с собой. Заходя на караван, Найрон растерялся, так много садилось на него детей его возраста и их родителей. Сейчас большинство из них разговаривали, из-за чего над караваном стоял легкий гул. Кто-то говорил с родителями, кто-то между собой, но все они делились, в основном, на две группы. На тех, кто радовался и был уверен в поступлении, и тех, кто боялся и волновался, что не поступит.