— Нет. Но в завещании указано, что я не должна делать капитальный ремонт. Возможно, они где-то спрятаны?

— Возможно. И старая дура наверняка рассказала мертвому внучку, где искать информацию. Но тебе он, конечно, подсказок давать не будет, — криво усмехнулась Валентина. — Поэтому будем работать с тем, что есть.

Поднявшись, она отошла к книжному шкафу, покопалась на полках и вскоре и вернулась с бледно-розовым молескином.

— Евдокия обращалась к Мировому древу, попросила вернуть душу умершего и привязала к тебе кровью. Значит, кровью и отвязывать нужно. Придется немного порезать себя, по-другому никак. В безлунную ночь выйди на реку, набери там ведерко воды и капни туда несколько капель своей крови. Совсем чуть-чуть, тут важно не количество, а факт. Зажги рядом с ведерком освященную свечу и прочитай вот эти слова, — Валентина толкнула Инге через стол бумажку. — Пока читаешь, опусти в воду освященный крест. У тебя же остался старый Дунькин крест, намоленный?

— Да. Остался.

— Вот и молодец. Не выбрасывай его — сильнейшая вещь, другого такого уже не найдешь. Когда закончишь читать заговор, свечу погаси, но не выбрасывай. Прибери в укромное место. И жди ночного гостя. Закипяти заговоренную водичку, завари на ней кофеек и угости Вячеслава. Можешь и просто попить дать — не бойся, он ничего не почувствует. Как только мертвец наговоренную воду проглотит, связь тут же разорвется. Но ты веди себя как обычно, не подавай виду, не зли его. Пускай покойник погостит в последний раз, пускай потешит себя надеждами. Под утро он, как обычно, уйдет — а на следующий день уже не вернется. Не будет у него сил из могилы восстать.

— Спасибо, — прошептала Инга, сжимая пальцы на плотной бумаге, расписанной по углам виньетками.

— Да погоди ты благодарить. Это еще не все. На рассвете, с первыми лучами солнца возьмешь ведро заговоренной воды и вымоешь в доме пол. Потом выплеснешь ведро обратно в реку и скажешь: «Как вода убегает, пусть силы темные из моего дома бегут». Когда вернешься, зажги остаток освященной свечи и пройдись по всем комнатам, обнеси все углы и читай без остановки «Отче наш». Такие твари, как Вячеслав, другим паразитам дорогу открывают. Если не хочешь всю жизнь мучиться, обязательно почисти дом.

— Я вообще-то его продавать собиралась.

— И что? Пусть другие жильцы по ночам не спят и из болезней не вылезают? Нет уж. Ты ведьма, ты у себя нечисть пригрела — тебе и порядок наводить, — строго нахмурилась Валентина. — Поняла?

— Поняла, — послушно кивнула Инга. В обществе Валентины она почему-то чувствовала себя первоклашкой в кабинете у завуча.

— Молодец. Заговор мой взяла?

— Да, — Инга показала свернутый в квадратик листок молескина.

— Хорошо. Тогда можешь идти, — Валентина поднялась из-за стола, как директор фирмы, распускающий общее собрание. — Если будут вопросы, приезжай — чем смогу помогу.

Глава 39 И так люди живут

Инга не верила, что Славик просто выжидает подходящий момент. И при этом — верила полностью. Потому что именно в этом ведь смысл обмана. Создать ситуацию, в которой жертва ни на секунду не сомневается в истинности происходящего. Именно так мошенник выманивает пенсию у старушки, именно так маньяк уводит жертву в подвал. И нет никакого чутья, нет никаких верных примет лжи. Обманщик кажется самым честным, самым искренним человеком. А потом достает из-за спины нож.

Подбив подушку, Инга перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Она попыталась представить Славика. Вот он заходит, вот улыбается, тягуче и сладко целует в губы. Какой-то разговор, немудрящий ужин, окно ютуба с дурацким спираченным сериалом, горячие жадные руки на теле. А потом… Потом… Потом — что? Славик хватает ее за шею и душит? Тычет ножом в бок? Бьет по голове цветочным горшком?

В этом месте фантазия выключалась, выдавая синий экран. Славик с мягкими, умелыми, такими нежными губами. Славик с зелеными глазами, в которых разлились и застыли капли солнца. Славик, который лежит рядом, обнимая поперек живота, и его сердце за спиной бьется, а грудь мерно вздымается — и от этого так хорошо, так надежно, так спокойно.

Славик не может причинить ей боль.

Или может?

Бессильно выругавшись, Инга отпихнула ногами тонкое хлопковое покрывало и поднялась. Застывшее в зените солнце заливало двор окнами жара, и через плотные икеевские шторы пробивались узкие, как лезвия, лучи. На улице кто-то рычал триммером, выкашивая бесконечно отрастающие сорняки, вдалеке мычала корова и лаяли собаки. Еще раз выругавшись, Инга поплотнее задернула шторы и посмотрела на экран телефона. Половина двенадцатого. Славик ушел в начале пятого, и в распоряжении Инги было около шести часов на сон. Из них она проспала минут двадцать.

Отличный результат. Твою ж гребаную мать. Просто отличный.

Залив кипятком мелко смолотый кофе, Инга безвольным мешком рухнула на кухонный стул и развернула блокнотный лист.

«В чистом поле белый камень стоит, на том камне Богородица в золотом плате сидит. Как Богородица греха не знает, так и мне, рабе божией Инге, злых мороков не знать. Защити меня, Богородица, от страха ночного, от беса полуденного, от твари, в ночи приходящей, от аспида, под камнем таящегося. Закрой меня платом золотым, обнеси ножом серебряным. Пусть твари ночные ходу ко мне не знают, пусть душу мою не терзают. Святое святым, живое живым, мертвое мертвым. Нет больше твоей силы надо мной. Аминь».

Заговор у Валентины был длиннее, чем у Евдокии Павловны, в построении фраз ощущалась некоторая натужная условность. Но… Но Инга могла бы его прочитать. Это несложно. И ритуал очень простой. Не нужно бродить ночами по перекресткам, не нужно искать потусторонние деревья. Просто сходить к реке, набрать воды и пробормотать неуклюжие, старательно-архаичные реплики. И все. Славик уйдет и просто не вернется. Он даже не умрет — потому что давно мертв. Не будет ни боли, ни страха. Славик всего лишь повторит свой ежеутренний ритуал, в чем бы он там ни заключался, а потом… а потом не будет никакого «потом». Славик просто останется мертвым. Это ведь не убийство. Это как будто бы Инга не стала будить спящего — и он продолжил спать.

Славик ничего не почувствует.

А Инга останется в живых.

Если, конечно, Славик действительно собирается ее убить. А если не собирается…

То он все равно умрет в декабре! До которого всего лишь три месяца! Славик обречен, три месяца ничего не меняют, они не стоят безумного, ничем не оправданного риска.

Об этом даже никто не узнает. Никогда. А если бы даже узнал… Упокоить ходячего мертвеца — что может быть правильнее?

И самому Славику так будет лучше. Три месяца ждать неминуемой смерти — это пытка. Инга избавит его от мучительного ожидания.

Никто не узнает. Никогда.

Славику так будет лучше.

Это правильный выбор.

Инга слепо таращилась на ровные, исписанные мелким убористым почерком строчки.

Вот Инга спотыкается в темноте о камень, и Славик берет ее за руку. Ладонь у него горячая, широкая и жесткая, как наждак.

Вот Славик улыбается и резко дует, отбрасывая с глаз прядку темных волос.

Вот Славик обнимает, прижимая к себе, и наклоняется, его губы все ближе и ближе, а в голове восхитительно пусто…

Стоит ли оно того?

Что именно стоит? Чего? Какая цена у жизни, какая цена у смерти, почему Инга должна торговать смертями и жизнями, почему не может просто жить, почему не может просто спокойно жить?!

Скомкав плотный сливочно-белый лист, Инга швырнула комок на пол. Сквозняк, залетающий в приоткрытое окно, подхватил бумажку и весело погнал по полу. Чертыхнувшись, Инга поднялась, подобрала белый комочек, расправила его и аккуратно убрала в карман.

Она не могла сделать выбор. Просто не могла.

Подойти к разговору было трудно. Несколько раз Инга порывалась — и несколько раз отступала. То ситуация казалась неподходящей, то слова — фальшивыми и нелепыми. Но время шло, и сложенная квадратиком бумажка в кармане жгла бедро через ткань. Наконец Инга решилась. Славик с видом британского аристократа меланхолично попивал кофе, листая в телеге канал с новостями. Он то хмурился чему-то, то улыбался, и время от времени изумленно вскидывал брови. В такие моменты Инга обычно интересовалась, что же такого интересного пишут, но сейчас спросила другое.