— Поухаживаешь за дамой? — пододвигает мне свой бокал.

— Иди к черту, — не сдерживаюсь я от грубости. Совсем неподходящий момент она выбрала для флирта. Наливаю только себе. Выпиваю. Влада ставит перед нами сырную тарелку. Наливает вина себе. Терпеливо ждет моего душеизлияния.

— Вот объясни мне, почему вы, женщины, все так усложняете?

— Пф, мужчины усложняют все не меньше.

Наливаю себе еще.

— Я к тому, что мы все — люди. Мы все ошибаемся. И перечеркивать все из-за какого-то единичного случая….

— Просто есть неблагодарные женщины, Никит. И они не способны по достоинству оценить того, кто рядом.

Я знаю, к чему она клонит. Ее лесть слишком очевидна. Но я так давно не слышал в свой адрес добрых слов, что готов распустить уши. Наливаю себе еще.

— Знаешь, — продолжает она, — Я раньше очень сильно на тебя обижалась. Видела в тебе похотливое животное, если уж говорить начистоту. В самых искренних молитвах просила, чтобы у тебя член отвалился.

Я наливаю себе еще.

— Я задавалась вопросом, за что мне такое наказание свалилось на голову. А потом пришла к выводу, что слишком принижаю твои достоинства. Игнорирую их, увидев единственный недостаток. А ведь ты чертовски умный. Ты добился таких высот на работе! Никто лучше тебя не разбирается в вопросах управления. Я уверена, что при должном желании вполне и место директора займешь. Мозгов тебе хватит. Другой вопрос, что тебе такой гемор не нужен. А еще ты всегда был щедрым. Сколько мне колец напокупал. Мне завидовали все!

Я не сдерживаю улыбки. Да. Мне нравилось делать дорогие подарки. Это правда. И я прекрасно помню, как у Влады глаза на лоб при виде ценников вылезали.

— Какие у тебя мысли интересные в голове обитают. Ты ведь помнишь, я часами была готова выслушивать твои размышления.

Это тоже правда. Наши диалоги превращались в мой бесконечный монолог. Я говорил. Влада слушала. Раньше я был уверен, что она просто тупая. И поддержать разговор не в силах.

— Ну говорить о том, что ты красив, и что и у тебя прекрасный вкус вообще смысла нет. И так все очевидно. Сколько сам видишь обрюзгших мужиков на улице, брр.

— Ну и сколько тебе понадобилось времени, чтобы понять, как я хорош?

— Много.

Я наливаю себе еще. И еще.

— Ты ведь прав, — продолжает она, — Все мы — люди. А люди не без недостатков… Вот когда любишь человека по-настоящему, то принимаешь и его темную сторону.

Наливаю себе снова. А она медленно поднимается со своего места и подходит ко мне ближе. Садится передо мною на колени. Тянется к моему ремню. Я смотрю на Владу, как зачарованный. Успел позабыть, насколько инициативной она была.

— Раз уж ты намерен со мною развестись, — продолжает она, — Так давай расстанемся друзьями…

— Слабо смахивает на дружбу, — говорю я и заливаю в себя еще виски, — Но ничего против не имею.

Я и не заметил, когда успел возбудиться. Снять напряжение мне точно не помешает. С женщиной это делать гораздо приятнее, чем наедине с рукой. Закрываю глаза в предвкушении. В минете Владе равных нет.

Влада.

Я знаю, что нужно моему мужчине. Он устал. Он подавлен. Он хочет быть любимым. Я встаю перед ним на колени и гляжу ему в глаза. Вижу в них те искры, которые так тщательно старалась в нем разжечь. Медленно облизываю ладонь. Никита весь в нетерпении. Пусть и пытается выглядеть расслабленным, но я вижу его насквозь. Помогаю ему оголиться. Член его уже пульсирует. Бедолага. Сосвсем затосковал по женской ласке. Я медленно массирую его вверх-вниз. Глаз не отрываю от своего любимого. Он напрягается все сильнее. Ну ничего. Я заставлю его простонать мое имя.

Начинаю ласкать его головку. Сначала едва прикасаюсь губами, потом — языком. Никита вздрагивает. Закрывает глаза. Забыл уже, насколько я умею делать приятно. Медленно, но настойчиво провожу языком по всей длине. Снова и снова. Хочу помучить своего Никиту. Отомстить за всю ту боль, что он мне причинил.

Он сдерживает стон. Я знаю, что он кончит, стоит мне только немного ускориться. Но нет. Я буду держать его на грани. Пусть просит меня. Пусть умоляет.

Кладет свою руку мне на голову. Пытается задать мне темп, но я не поддаюсь.

— Влада, — шепчет он мне, — Ну какая же ты…

Мои губы обхватывают его член плотнее. Язык вырисовывает узоры на головке. Сквозь его плотно сомкнутые губы пробивается едва слышный стон. Мой любимый мужчина. Мой ненасытный мужчина… Неужели ты откажешься от такого удовольствия и отдашь предпочтение другой?

Закрываю глаза сама. Мне хочется отдать накрывающей меня страстью. Моя рука ускоряется. Язык становится все настойчивее. Я загладываю его член так глубоко, как мне только позволяет глотка.

Его член пульсирует сильнее. Понимаю, что он скоро кончит.

— Хочу на грудь, — выпаливает он, и я повинуюсь. В одно мгновение расстергиваю платье и довожу его своими упругими холмами.

Он двигается в такт. Глаз не отрывает от моих набухших сосков. Соскучился по ним, я вижу сразу. А я соскучилась по нему…

Мы ускоряемся еще сильнее. Его дыхание сбивается и наружу вырывается протяжный стон. Струя его семени обжигает мою кожу. И я чувствую волну удовлетворения.

— Чтож, — говорит он со сбитым дыханием, — А ты умеешь порадовать, да…

Марина.

Вот уже вторую неделю просыпаюсь в пять утра. Не добровольно, конечно. Моя совиная натура привыкла в такое время крепко спать. Просто от настойчивых поцелуев Моны никакого мне спасения нет. Как ни умоляй, как ни прячь свою голову под одеяло. Бестолку. Да и неправильно это. Теперь, хочу я или не хочу, а обязана перебарывать свои давние привычки в угоду потребностям собаки. Ведь я для того и завела питомца — чтобы добавить какой-то динамики в свою застоявшуюся, как болото, жизнь.

Вылезаю из-под одеяла, недовольно кряхчу, но вид счастливой в своем предвкушении собаки вызывает у меня волну умиления. Глаза — как черные бусинки, виляющий, словно на моторчике, хвостик… Сидит, улыбается и смотрит на меня. Весь ее вид будто бы говорит: "Ну же, хозяйка, сегодня такое прекрасное утро! Бери с собою мячик! И пойдем скорей играть!"

— Ну ла-адно, — говорю я Моне и, потянувшись, встаю, — Так и быть. Уговорила.

Накидываю на себя какой-то худи, влезаю в джинсы и вывожу любимую собаку на улицу. Я без макияжа, без укладки — во всем своем сонном естестве. Раньше я испытывала бы неловкость. Скрывала бы свое лицо под капюшоном или пряталась бы за солнечными очками. Сейчас отношусь к этому чуть проще. Мне не перед кем испытывать стеснение.

У входа в подъезд нас уже ждет Дима. Заботливо протягивает мне стаканчик с кофе. И вот надо же ему озадачиваться так каждое утро! Должно быть, вид моих склеенных глаз вызывает у него приступ неподдельной жалости. Ну и пусть! Не всегда же и не перед всеми быть обольстительной и соблазнительной! Так что я не перестаю его благодарить и обещать когда-нибудь угостить кофе приготовления собственного.

— Я ведь бариста по студенчеству работала. Так что от моего кофе оторваться не сможешь!

Дима смеется. Дружески подкалывает меня. Говорит, что не сильно-то меня навык бариста по утрам спасает. Я в ответ язвлю, что не готовлю себе кофе специально, а чтобы у него была возможность лишний раз заботу проявить. Он отвечает, что такую возможность было бы глупо упускать.

Не хочется себе в этом признаваться, но общество Димы буквально спасает меня. Мы шутим, смеемся, обсуждаем всякую чушь, и я напрочь забываю о тех мыслях, что преследуют меня в четырех стенах: о вечной нужде в деньгах, собственной несостоятельности, об измене Никиты…

Да, рядом с Димой я отвлекаюсь от преследующей меня боли, от навязчивой пустоты, от воспоминаний о своей былой красивой жизни… Пусть мы знакомы совсем немного, пусть я не делилась с ним своими проблемами, но отчего-то во мне зарождается уверенность, что он — мой друг.

Он готов отвезти меня в гипермаркет, помочь донести пакеты, выгулять Мону, если вдруг на работе образовался завал. В общем, героически подставить свое плечо в повседневной серости быта. И я это ценю. Приглашаю иногда на обед. Знаю же, что он особо с готовкой не заморачивается.