— Тогда возьмите ромашки, они спросом не пользуются.

Девушка возложила пучок увядших ромашек поверх чаши и затем её взор упал на спутника мастера Гвальда — на стройного и видного незнакомца с тёмными волосами, выдающимися скулами и вкрадчивым, пронзительным взглядом.

— Зелёные глаза, как воды цветущего озера, и золотистая, загорелая кожа, — мечтательно прошептала она и улыбнулась пришельцу. — Каков цветок вашего дома?

— У… меня нет дома. Любой цветок сойдёт, — Бел-Атар повторил за товарищем и ожидал получить от жрицы пригоршню подсушенных ромашек, однако она вручила симпатяге иное подношение.

— Возьми тогда незабудки. Почему-то мне кажется, что незабудки — для тебя.

Вскоре Касарбин держал миску с песком и благовониями, которую сверху прикрывали свежие, ярко-голубые незабудки, столь насыщенного и звенящего цвета, что молодому человеку померещилось, будто он слышит их подозрительную трель собственными ушами. На самом деле в тесном и тёмном храме действительно раздавались мелодичные звуки, ведь Гвальд потревожил колокола, развешанные возле входной двери для того чтобы прихожане и верующие обращались посредством них напрямую к богам.

Вместо того, чтобы проникнуть в большой молитвенный зал, Гвальд двинулся налево. Там, за занавесом из неокрашенных тканей, располагалась тайная комната для «особых гостей», и Касарбин поспешил следом за другом. Жрица провожала его ласковым, но пылающим взором, за пеленой которого крылись бесстыжие притязания.

Когда Бел-Атар добрался до алтаря, Гвальд уже возложил свою чашу на каменную лавку перед статуями трёх божеств, и стоял на коленях, смыкая ладони перед грудью в молитвенном жесте. Чужестранец водрузил свои подношения рядом с дарами друга и опустился на пухлую циновку, сплетённую из камыша.

— Не обращай внимания на её грязные намёки, — процедил сквозь зубы Гвальд.

— Какие ещё намёки? — то ли непонимающе, то ли издевательски отрезал Касарбин.

— Она ложится и с первым встречным, и со вторым, а народу здесь — тьма. Так что уж не знаю, что там у неё между ног — то ли колодец болезней, то ли желаний. Лучше быть аккуратней и поберечь единственный стручок.

Бел-Атар с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться прямо в святилище трёх главных богов столицы.

— Ты, как и прежде, весьма откровенен. И это болезненно. Разве это не богохульство, исторгать столь греховные речи перед ликами всевышних?

— Богохульство? Нет, богам плевать на наше сквернословие. Их волнует лишь тот яд, что в сердце, а не на наших языках. Так что, рекомендую тебе сейчас почувствовать что-то именно этим органом, иначе Исар-Динны не примут тебя.

Касарбин поддался порыву вдохновения и прикрыл глаза, дабы иметь возможность «почувствовать что-то сердцем», однако неугомонный Гвальд тут же его прервал, грубо выпалив:

— Ну, теперь можно и в кабак! А то я слышу, как у тебя в животе урчит.

Наспех выбравшись наружу и распрощавшись со жрицей, мужчины двинулись ниже по улице. Они всё ближе и ближе подбирались к «омуту» — кварталам трущоб со страшной репутацией, но тут внезапно раздался писклявый женский голос:

— Ау! Сюда-сюда! — из дальнего лотка, прилаженного к невзрачному домику, путников окликнула миловидная молоденькая барышня. — Мастер Гвальд, сюда, прошу!

— А! Розочка! — в ответ запел здоровяк, и Бел-Атар втихаря даже усмехнулся, потому как ни разу в жизни не слышал от приятеля подобных интонаций. — Душенька моя, как дела? Как семейство?

— О, благодарю, мастер Гвальд! Всё наладилось после того, как вы разобрались с этими мерзкими тварями! Никто больше не беспокоит дедушку, — девчушка перегнулась через прилавок и повисла на балках, в открытую уставившись на потенциальных покупателей. — Передайте моё почтение Главе! Всё благодаря вам!

— Да, Глава славно умеет разбираться со всяческой скверной.

— Вот, возьмите это! Не совсем то, что вы просили, но… — она развернула перед мужчинами первоклассный укороченный сюртук, пошитый умело и надёжно, и из дорогостоящих материалов — шерсти и бархата.

— Не пойдёт, слишком роскошно, — отмахнулся Гвальд. — Продай его, а нам дай что-нибудь попроще.

— Нет, мастер. Возьмите его, прошу.

— Сюртук совершенно новый.

— Но он заколдован! — звонко взвизгнула торговка. — Его пошила моя соседка, Невьяжа, для своего муженька. Вы же знаете её? С нижнего этажа? Они особенно ни в чём не нуждаются! Дак вот, когда Невьяжа закончила работу над сюртуком, уже стояла глубокая ночь. Она страшно засиделась, потому что это очень на неё похоже — никогда не отступаться от задуманного, даже от самой вздорной идеи.

Бел-Атар нерешительно кашлянул, пытаясь подать знак спутнику, что, мол, у него уже голова разболелась от бестолкового девичьего треска, и пора бы продолжить путь, однако Гвальд внимательно слушал рассказчицу с серьёзным лицом.

— …о чём это я? Так вот! Стоило ей только закончить работу, как из Дремлющего леса раздались крики птиц! Представляете? Четыре раза крикнул филин и два раза — козодой! Представляете? Это ведь к страшному несчастью! И знаете, что?

— Что? — спокойно вопросил мужчина.

— А то, что муженёк Невьяжи, этот распутный забулдыга, так и не вернулся тогда домой! Ага! Он утонул в Ржавой топи. Представляете? Он напился и свалился с Кривого хребта!

Кривым хребтом в омуте называлась узкая деревянная переправа — длинный мост-колея на крестовидных опорах под углом, по которой можно было перебраться через опасное препятствие — Ржавую топь. Это некрупное болотце отделяло более-менее приличные кварталы омута от хлипких, крошечных коморок, возведённых где-нибудь на отшибе, или вообще за городской стеной — там, где был не властен закон, зато орудовали злые силы. Ведь с восточного побережья Зелёного моря частенько сама нелёгкая приносила кровожадных и плотоядных уграшей. А иногда на тусклый огонёк лачуг и притонов заглядывали даже воплощения утопших — омерзительная и зловредная нежить, поднимающаяся из глубоких вод, кою порой в Исар-Диннах именовали не́гулями.

Что же делал муж Невьяжи в столь скверном местечке, — вообразить трудно.

— Он помер в тот же день! А потом среди ночи случился золотой взрыв! Бедствие! Опять! Представляете? Невьяжа хотела продать сюртук подороже, но никто его уже не брал, ведь люди знали об этой истории… филин прокричал четыре раза, и два — козодой! Я, как добрая соседка, предложила ей справедливую цену, и что теперь?

— Что теперь?

— А теперь, мастер Гвальд, я сама в бедственном положении! Вот куда приводит доброта! Никто не хочет покупать проклятый сюртук даже за ржавые монеты, и я сильно поиздержалась, так что…

— Так и быть. Берём, уговорила, — снисходительно фыркнул собеседник, подхватывая модную обновку и передавая её спутнику.

— Но… очевидно, что кафтан проклят, — нахмурился Бел-Атар.

— Это сюртук! — вскрикнула склочная барышня так, что на троих праздных бездельников стали оборачиваться прохожие. — Простите, мастер.

— Не проклят, а «заколдован». И, вообще, — то не беда, — издевательски улыбнулся Гвальд, исподлобья поглядывая на поникшего парнишку, — ведь ты не суеверный. Да?

— Нет. То есть, да! — огрызнулся Касарбин, однако сюртук всё-таки взял.

— Ещё что? — как бы между делом поинтересовался Гвальд, облокачиваясь на прилавок торговки.

— Ещё есть старый плащ. Немного поношенный, правда… Мы сняли его с мертвяка, что нашли на берегу…

— Роза, мы ищем выгодную сделку, а не подробности, — прервал поток девичьих рассуждений строгий надзиратель-Гвальд.

— Да, нам бы подешевле, — тихо проговорил чужак, запуская пальцы в полупустую суму для денег.

Вскоре в руках Бел-Атара очутилась внушительная стопка одежды, поношенной или нет — одно было ясно: все эти вещи были раздобыты не слишком честными путями и добрались до нового владельца окольными тропами. Однако, Касарбин и сам недавно покатился по наклонной после того, как его семейство на родине угодило в немилость к высокопоставленным вельможам, жадным и развращённым, да так, что пришлось стремглав уносить ноги. Недруги пустили его по миру гулять почти что босяком, и сейчас он не мог носа воротить ни от ворованного (да-да, «заколдованного») сюртука, ни от плаща покойника. Хотел бы Бел-Атар сказать, что «ему не привыкать», но — нет. Молодой человек ещё не успел привыкнуть к тому месту, куда его закинула судьба. В омут, на дно, словно бесхозную монетку, брошенную в фонтан во имя удачи или же как дань, как жертву жестоким богам… Пока трудно судить. Правда, в отличие от прежних хозяев одежды, Бел-Атар был жив. Он до сих пор дышал. И лишь это внушало надежду.