Снова выскакивая на кухню, Оля заметила ещё один повод для радости — на гладильной доске, напоминающей мыс парохода, мама выглаживала её любимое платье — абсолютно белое, со складчатой юбочкой и рукавами-шариками. Которое нельзя было надевать слишком часто, «потому что измараешь». Значит, сегодня можно. Жизнь, определённо, налаживалась. Это подтвердила весело развивающаяся колокольчиком юбка, когда Оля кружилась перед зеркалом. А уж носочки с отворотом и вышитой на нём вишенкой, которую так и хотелось съесть… Более того, гремя картоном, мама вытащила из шкафа новую обувную коробку и, смахнув с неё пыль, протянула пару сандалий, украшенных кругловатыми феями с волшебными палочками. Которые явно собирались творить доброе волшебство. Не без усилий застегнув которые — дырочки на ремешках были слишком узкими — Оля почувствовала себя настоящей куклой. Разве что светлой шевелюры не хватало — у кукол ведь всегда блондинистые волосы. Как у мамы, только без черноты у самой головы. А у Оли — коричневые. Но это ничего. Главное — что глаза голубые. Да и волосы вьются колечками у концов. Так что вполне можно вообразить себя куклой. Надо только сделать круглые глаза. И, схватившись за мамину ладонь, параллельно цепляющей сумку, устремиться в прохладный подъезд, похрустывающий бело-коричневой плиткой. А за ним — раздолье солнца, оформленное приветливым и тихим городским пейзажем!

Выскочив на каменные ступени, мелкая Оля едва не взмыла в воздух от радости и накатившего на неё ощущения свободы. И почему-то очень хотелось сравнить атмосферу с прерией — хотя о прериях она тогда ничего толком не знала, кроме того, что они водятся в Канзасе, где жила то ли Дороти, то ли Элли.

Подъездная дверь за спиной хлопнула, и мимо уверенно проплыла мама в своём крайне красивом платье. Процокала каблуками по трём ступенькам и стремительно повернула налево — в сторону остановки. Оля незамедлительно поспешила следом.

Маленькая чёрная сумка покачивалась рядом с маминым бедром на длинном тонком ремешке, и почему-то ещё больше веселила Олю. Она вообще любила, когда мама такая… смелая что ли. Проплывающая мимо раскидывающегося вокруг мира, отводя волосы цвета масла от красивого лица. Она вообще красивая — её мама. И Оля уже с радостью ждала, когда вырастет и станет такой же.

Асфальтовая дорога укатывалась мимо широкой, абсолютно зелёной поляны, мимо которой Оля не смогла пройти спокойно.

Ровная, гладкая, многообещающе уходящая в небесную синеву… Нет, ноги в новых сандалиях и мягких носках просто сами собой понесли её в сторону от мамы. Та не возражала, но и не сбавляла ходкого шага. А Оля, раскинув руки, представляла, что у неё имеются крылья. И в голову само собой пришло сравнение с пони из мультика или специальной крылатой лошадью с красивым названием — пегас. Хоть папа и говорил, что ни розовых пони, ни пегасов не существует, разве это причина? Ведь всегда можно вообразить. Странно, что взрослые этого не делают.

Так что, чувствуя, как тёплый воздух обхватывает голые руки и ноги, Оля была уже не Олей, а волшебной принцессой, которая умела превращаться в пегаса. Может, даже с витым рогом на голове. Единорогов ведь тоже не существует, разве что кроме носорогов, но они не считаются. А Оля очень даже считается. Особенно чувствуется это по тому, как тёплая трава скользит по её икрам, а земля будто сама отталкивает стопы, приближая всю Олю к бесконечному небу. И мама тоже считается — она идёт примерно на уровне Оли, только по своей асфальтовой дороге. Всё так же шлёпая каблуками. И папа тоже считается, пусть он и всегда на работе.

Тёплый ветерок скользит между пальцами и холодит шею под волосами. Будто подстрекает набрать скорости, хотя Оля и так уже запыхивается. Но так не хочется останавливаться. Будто остановка может окончательно рассеять очарование и этой поляны, и луга, и стремительной мамы. Но сердце стучит всё сильнее, а в груди становится тесно. Так что коленки сами собой переходят на шаг, а дышать приходится ртом. Зато теперь можно лучше рассмотреть полянку. Оказывается, трава покрывает её не сплошь, а пучками. Будто даже травинки не хотят жить поодиночке, а собираются ближе к своим. А вот цветов среди травы нет. Ни одного. Жалко, что уже пропали одуванчики. И жёлтые цыплята, и белые паутинки.

Мама уже почти дошла до перехода, значит и Оле нужно поспешить — все знают, что детям нельзя без взрослых на дорогу. И вообще переходить можно только по белым полоскам и у светофора. А кто так не делает — дураки.

Автобус неспеша подползает по дорожной ленте и неслышно тормозит возле стеклянного навеса остановки. Кажется, даже чуть пригибается к ним с мамой, чтобы удобнее было заходить. Мама заскакивает в салон легко и затаскивает следом Олю, которая едва не спотыкается о какую-то железяку. Сидеть ей неохота, так что она обеими руками цепляется за зеленую трубку и с интересом смотрит, как знакомые дома и магазины убегают мимо с неповторимой скоростью. А мама в это время устраивается на сиденье, беспрерывно поправляя то своё платье, то чёрную сумочку. Народу в автобусе мало — всё, как любит Оля, и никто не ворчит и не ругается. Да и разве могло быть иначе в такой приятный, солнечный день?

Неизвестно, сколько времени прошло, но мама поднимается. Значит, их остановка. Оля с готовностью подскочила к дверям и первой нажала на красную кнопку. Хоть это вроде и не требовалось — водитель тормозил на каждой.

Эту остановку она тоже знала — чёрные витые ворота очень хорошо запоминались. Вроде бы просто железные перекладины, но если приглядеться, то можно рассмотреть очертания разных птиц и зверей. Оля уже отыскала сову, медведя и закутавшуюся в свой хвост лису. Ей казалось, что звери между собой дружат. На воротах явно был кто-то ещё, но Оля его пока не видела.

Скрывали ворота здание поликлиники — места, где очень много сидений вдоль стен, а в кабинетах сидят врачи и о чём-то разговаривают со взрослыми. Иногда просят дышать и не-дышать и тыкают чем-то холодным в спину. А ещё у них на стенах разные картинки, которые можно рассматривать. Правда, они простые, и Оля давно их все изучила.

Внутри каменного здания тихо, а все звуки сначала становятся громче, а потом будто смолкают навсегда. Может, потому там и стараются особенно не шуметь. Чтобы оставить свои звуки при себе.

Прошли они с мамой не в привычный ход, а завернули за угол, в одну из тех дверей, что Оля считала запертыми навеки. Но внутри оказалась всё та же поликлиника со всё теми же коридорами и железными скамейками. Разве что такой картинки на стене Оля ещё не видела.

Смешной зелёный дракон, с огромной доброй головой и скруглёнными зубами в открытом рту. На пухлых лапках, напоминающих подушки. С глазами-чёрными овальчиками и с очень длинным хвостом, весело торчащим вверх. На кончике которого примостилась лупоглазая стрекоза, крылья которой бодро распахнулись почти до самого потолка. От всего рисунка веяло взрослой неуклюжестью — той самой, которая получается, если взрослые вдруг начинают вести себя как дети. Что в картинках, что в жизни. Ну в самом деле, неужели они думают, что если сюсюкаться или рисовать нелепые зубы, то никто ничего не заметит? Глупость какая… Ладно, не расстраивать же их — поэтому дети и молчат и принимают предложенную игру, тоже сюсюкая со взрослыми. Взрослые — они иногда очень милые.

Но дракоша Оле нравился. Во-первых, своей неожиданностью — новое всегда лучше старого. Во-вторых, своей какой-то милотой: этому дракону хотелось прошептать на ушко свои секреты. Пусть даже стрекоза подглядывает. Или хотя бы погладить его по блестящему, словно леденец, зелёному боку. И Оля бы это непременно сделала, не перехвати мама её руки и не поведи за собой — к двери одного из одинаковых кабинетов.

Врачей Оля, как все нормальные дети, не жаловала. Но и не боялась, не успевшая пережить ещё пережить особых болезненных ощущений. Так что, смирившись с неизбежным, она просто села на стул. Пожалев при этом, что не догадалась взять из дома какую-нибудь игрушку. Сейчас было бы очень кстати прижать её к себе и мысленно велеть не бояться. Потому что сама Оля не боится.