Юрка, наверное, решил весь день изображать деревянного болванчика. Вон, идеально ровно уселся на другой край скамейки и замер, будто позируя невидимому художнику. Натурщик хренов. Бесит…

Как же неудобно сидеть.

— Извини, а когда ты собирался мне рассказать? — вроде как вежливо начала Оля, но на середине фразы голос предательски подпрыгнул. — Когда началось бы слабоумие, и ты начал путать меня с кружкой?

— ЗАТКНИСЬ!

Крикнул Юра так резко и громко, что Оля подпрыгнула. И опасливо покосилась на ожившего вдруг парня, лицо которого стало таким злым, словно рядом с ней посадили исчадие ада. Или она сама стала для него исчадием ада.

Голова парня заметно ушла в плечи, и Юрка отвёл взгляд, сжав при этом зубы. Ему и самому стало явно не по себе.

И Оля медленно откинула тяжёлую голову на изгиб скамеечной спинки. Равнодушно-сизое небо распласталось над головой. В глазах начало жечь.

Наверное, этот момент никогда не закончится.

— Извини… — едва слышно раздалось справа.

Оля не сразу выделила эти звуки из общего уличного фона. Не сразу поняла, что произносит их Юрка. И что относятся они к ней.

На её лице тут же что-то смягчилось. И даже на небе проскочила белёсая прогалина.

— Пошли домой? — очень устало предложила она и всей спиной ощутила, как хочется её расслабить и упасть на что-нибудь мягкое. Или хотя бы не на деревянные бруски скамейки. Позвонки болят.

Интересно, Юра ещё когда-нибудь пошутит по поводу её возраста? И вообще — сколько он ещё сможет шутить?..

Пустота внутри неприятно сошлась в сердце. И в открывающееся отчаяние появился соблазн кануть. Спас только скрип скамейки — Юрка встал и посмотрел на неё. Пришлось тоже подниматься — это же она предложила куда-то идти. В бедро что-то кольнуло, и Оля машинально сунула руку в карман.

Тонкая подкладочная ткань не выдержала такой жизни и протёрлась. Подставляя кожу под острый край старого фантика от конфеты. Оля не без раздражения извлекла его на свет. Краем глаза скользнула по иностранному названию — «Doute»[1]. И швырнула ненужную бумажку в удобно подставленную для этого урну.

***

Эта ночь выдалась самой тягучей и тихой, какую Оля только могла припомнить. Даже те, что тянулись после той папиной операции и неизвестности, вспоминались ей легче. Просто лежишь, не спишь и пытаешься чем-то занять голову, чтобы скоротать время. Сейчас же коротать время — нечем.

Юрка в соседней комнате тоже не спит. Старается ворочаться тише, чтобы не скрипеть пружинами, чем безбожно себя и выдаёт. А Оля то натягивает тонкое одеяло по самую шею, то скидывает его прямо на пол. Потом беспомощно шариться в его поисках, потому что зябко. И так — по кругу.

Разум не спокоен, и телу не улечься.

С папой тогда всё выправилось. И беспокойство, кажущееся в моменте непроглядно-чёрным, напрочь рассеялось из памяти.

А теперь так не будет. И рассвет, наверное, никогда не наступит. А если и наступит, то после бессонной ночи не наступит новый день. Потому что не кончился предыдущий.

Оля в очередной раз уткнулась носом в стену. Рисунок на обоях давно вытерся. Надо бы переклеить…

Сердце вдруг подпрыгнуло. Вроде как ни с того, ни с сего. Наверное, устало работать вхолостую и пережёвывать состояние бессонницы. Вот и дало толчок. На что-то…

Оля приподняла голову. Прислушалась.

Неуклюже отползла к краю кровати — не к тому, с которого встают, а к нижнему. Опять прислушалась. Всё равно тишина. И, торопясь, скинула ноги вниз.

Путь по коридору оказался одновременно знакомым и нет. Тёмный воздух недружелюбно заскользил по голым ногам — пижамные шорты закрутились жгутами и теперь придавливали начала бёдер. И почему-то совсем не раскручивались при ходьбе. А неожиданно пушистый палас щекотал и жёг пятки.

Оля спешно и местами наощупь преодолела коридор. Вот и синеватый свет из другой комнаты — как некоторые могут спать, не задёргивая штор?

Он остановилась на самом пороге, чувствуя, как вздувшаяся половица упёрлась ей в самые пальцы. И замерла, как если бы наткнулась на непреодолимое препятствие.

— Юр… — шелестящим шёпотом позвала она. — Ты спишь?

Понятное дело, что не спит. Это чувствуется по совершенно не слышному дыханию и по аккуратно-напряжённой позе — на левом боку, лицом к стене и подтянув колени к животу. Даже укрывшись до самого подбородка.

А если он сейчас не ответит? Олю авансом прожгло ожидание, и она даже услышала фантомный скрип пола — как она, не дождавшись ответа, уходит.

В любом случае… надо дать ему выбор. То, чего в последнее время Юрку лишают. Вроде из благих побуждений, но.

Оля уже собралась уходить — отсутствие ответа тоже ответ — но Юркина голова на измятой подушке дёрнулась.

— Нет… — почему-то так же прошептал парень, приподнимаясь на локте.

Наверное, до его ответа на самом прошло совсем немного времени. Просто Оле показалось, что было долго.

— Кофе… будешь? — спросила она.

Наверное, самое странное предложение для человека, не спящего в начале пятого. И тем не менее, Юрка перекатился на край кровати и с готовностью сел. Чуть попозже его можно будет нормально разглядеть в синеве расплывающегося утра.

А пока пришлось включать кухонный светильник, тепло щёлкнувший в розетке и заливший ноное пространство желтизной. Лампочный свет, путаясь в абажуре, рассыпался по стекляшкам радужными капелями. Наверное, намекая: ночь темна перед рассветом, а после дождя появится радуга. Или на что-то такое же ванильное.

Оля щёлкнула чайником и глянула на прямоугольник окна. На фоне потеплевшей кухни его мутная синева выглядела особенно резко. Но так далеко, что о ней не хотелось думать.

Юрка на стуле потирал всей пятернёй затылок, разминая. Его футболка задралась на животе, а одна штанина была явно короче другой. Оля звякнула ложкой о чашку, насыпая в неё смолотые зёрна. Варить — не хочется. Можно и просто залить кипятком. И налить молока так, чтобы цвет переменился до сгущёночного. И сыпануть сахара.

Как ни странно, на вкус получилось даже нормально. С привкусом жареных кофейных зёрен и приятной сладостью, перескакивающей с языка на сердце.

А вот Юрке кофе совсем не понравился. По крайней мере, именно после нескольких глотков он вдруг дёрнулся вперёд так, словно собирался упасть. Но вовремя остановился. И вцепился рукой в светлый клок волос. И без того белые костяшки пальцев окончательно побелели. Оля, закусив губу, не стала приглаживать вставшие дыбом волосы. И говорить ничего тоже не стала.

— Ты понимаешь, — голос Юрки прозвучал сдавленно, будто он говорил издалека. Или из глубины. — Я хочу нормально жить. А не под колпаком болезни. Когда все вечно только и думают, что перед ними — болявый, которого нужно оберегать, вечно создавать что-то, особенно заботиться… А лучше — держаться подальше, если есть такая возможность.

Юрка выпустил волосы и поднял на Олю потемневшие глаза, цвет которых практически сравнялся со впадинами под ними.

— Ты же и сама теперь так думаешь, — Юрка неприятно-криво улыбнулся, и Оля не смогла не отвести взгляда. Юрка безнадёжно ткнулся затылком в холодную стенку.

— Так давай попробуем эту болячку вылечить, — тихо сказала Оля кухонной полке, что над плитой.

— Тебе ж сказали — никаких гарантий, — Юрка предпочёл разговаривать с окном. — Может, ты даже умрёшь от таких «попробуем».

Буквально на секунду их взгляды всё-таки пересеклись. И Ольга вспомнила о том, какая паника её накрыла, когда ей пытались вколоть драконью оспу.

Наверное, всё дело в антураже медицинского учреждения. Потому что сейчас, сидя на кухне с Юркой, и тени того страха у Оли не было.

— К тому же… мне это может уже не помочь, — будто затихая где-то продолжал Юрка.

От этого «уже» Оля вздрогнула, как от тока. И голос её зазвучал быстрее и живее, чем она сама думала:

— А я всё равно попробую, — получилось нагловато. — Моё тело — моё дело и всё такое. Так что, как подопытная, решать буду я. А там уж твой папенька как-нибудь запихает тебя в мешок, притащит куда надо и вылечит.