— А ты чего загрустил? — вдруг мягкий голос Оли оказался очень близко, а её лицо — ещё ближе. Настолько, что сложно на нём сосредоточиться — оно расплывается и изменяется чертами, приобретая схожесть с киношным эльфом: черты заостряются и непривычно ломаются.

А потом тёплые руки очень осторожно касаются его щёк, мизинцами аккуратно повторяя очертания подбородка. Юрка смущённо улыбнулся, но этого ответа Оле не хватило. И её ладонь скользнули выше, задевая шею и стремясь к волосам. Оставляя приятно-фантомные дорожки после пальцев.

У Юрки затянуло в груди. От чужой близости. И от сбившихся в сердце сомнений. И от того, что хотелось уже дёрнуться вперёд. Или назад.

— Так чего случилось? — Оля отстранилась, сделав шаг назад и сложив руки под грудью, ожидая ответа. Зря она, конечно, так сделала — от выделившихся форм никакой ответ в голову не идёт. Пришлось перевести взгляд выше, к лицу. И наткнуться на добрые, совсем немного насмешливые глаза. И то, насмешливые — только для того, чтобы их не сочли слишком добрыми.

Наверное, добрые люди часто притворяются злобными. Чтобы их доброту не приняли за слабость. Или, наоборот, их слабость принимают за доброту.

— Наверное, мне лучше уйти, — вдруг пробормотал Юрка.

Наверное, он просто пользуется чужой добротой.

Олино лицо мигом приобрело осмысленное и серьёзное выражение.

— Чего, домой захотел? — с ядовитой издёвкой спросила она. Удивительно, как резко может измениться человеческая интонация. — К папке?

Юрка растерялся. Речевого аппарата почему-то не хватало на то, чтобы объяснить. Или на то, чтобы что-то понять?

Просто получается ведь, что Оле он навязался. И вроде продолжает навязываться сейчас. А может, она просто не может прогнать мелкого, за которого чувствует ответственность? А зачем тогда целоваться с ним?.. И вообще — обидно сейчас прозвучало про папку. Учитывая, о чём они недавно говорили с глазу на глаз. Наверное, у взрослых так бывает — просто так. Как там говорится? «Секс — не повод для знакомства»? А уж всё остальное — тем более.

Собственный демоны слишком хорошо маскируются под подобие логики.

— Хочешь идти — иди! Держать не буду! — не дождавшись ответа, Оля крутанулась к Юрке спиной и картинно развела руки в стороны, будто вопрошая о чём-то небеса. После чего прицельно пнула ни в чём не повинный прихожий пуфик.

И уже почти что скрылась в недрах недоброго и тёмного коридора, уже почти заставляя чужое сердце гореть и трещать наступающим терзанием. Но, конечно же, как и все женщины, не смогла просто уйти. И вернулась по великому женскому принципу «я не договорила!».

— Только знаешь что? — её брови насупились до такой степени, что между ними молнией ударила морщинка. — Это — лажа! — Юрка не понял значения этого слова. — Если ты думаешь, что можешь просто так сначала припереться, захватить всё и всех вокруг себя, втиснуться вперёд задом туда, куда вообще было невозможно — а потом просто смотаться… Сидишь тут, такой весь классный, обаяшку изображаешь, а как до дела дошло — так нафиг с пляжа?!

Оля знала, что поступает неправильно. Что уходящего нельзя держать нельзя и всегда и везде надо отпускать с благородством. Сохранять чувство собственного достоинства и держать лицо. Вот только как его удержишь, если внутри кипит и жжётся обида? Если душа просто вопит от облома и, как оказывается, от образовавшихся и сразу хрустнувших надежд.

— Давай! — Оля не заметила, как подошла почти вплотную и машинально остановилась — Юрка не отходил назад от её натиска. — Беги! Найдёшь себе другую дуру — помоложе главное! И чтоб титьки без лифчика торчали!

Конец фразы Оля сопроводила соответствующим жестом — взмывающими вверх ладонями. И Юрка, глядя на её красное лицо и драматично растопыренные пальцы, не удержался и всё-таки прыснул. И, судя по очертившемуся подбородку, Олю это ещё больше разгневало. Но потом, метнувшись глазами по пончикам пальцев и косвенно оценив собственный вид, она сама не смогла удержать смешка.

— Ну… в общем… — кашлянула Оля. — Суть ты уловил…

— Угумс, уловил… — широковатая у Юрки улыбка для того, кого только что вроде как отругали. Хоть он и пытается её скрыть. А она, сдерживаемая, будто назло ему, только сильнее кривит лицо.

Угомонившись, Оля бухнулась на пуфик, который только что безвинно отпинала. И, коротко глянув на Юрку, сдвинулась на нём в сторону — чтобы правое полупопие повисло в воздухе. И чтобы рядом осталось немного места. Для чужого полупопия.

И Юрка опустился рядом, плотно задевая своим плечом её. В прихожей повисла тишина — не хватало только тиканья старого часового механизма. И вылетающей кукушки. Хотя нет. С отлетающей кукушкой всё было в полном порядке.

Юрка чуть подтолкнул Олю. Вроде как ободряюще. Хотя это самого Юрку следовало ободрять.

— Ты вроде уходить собирался, — по-ежиному насупившись, буркнула Оля, ощущая себя до крайности глупой. Нет, надо было всё-таки промолчать и не позориться. Теперь придётся уйти в горы и исповедовать дзен-буддизм.

А вот Юрку это, как на зло совершенно не смутило.

— А ты хочешь, чтобы я ушёл? — тихий голос припёр Олю к стенке, хоть сидела она в добром метре от неё. Ещё и полупопие стало сводить от неудобной позы.

Юрка развернулся и заглянул ей в глаза. Его бы такого сейчас в фильмах снимать — точно соберёт кассу. Оля даже немного растерялась, глядя в его светлые, лишённые любой человеческой злобы, глаза.

В такие глаза обычно странно смотреться. Кажется, что в их свете твоя тень отразится особенно резко и уродливо — на контрасте. Может, кстати, Елена потому и предпочитает прятать свои. Но ещё страннее, если твоё отражение там вдруг приобретает такие черты, о которых ты не догадывалась. Как хороший художник может изобразить не слишком привлекательного натурщика по-настоящему красивым, если отразит правильно.

У соседей забубнил телевизор. Что бубнит — не разобрать, только слышна тихая, усыпляющая монотонность. Где-то в подъезде хлопнула тяжёлая дверь, а потом дёрнуло лифт. На потолке промялись перекрытия, создавая иллюзию, что кто-то сверху катит железный шар.

— Нет… — выдохнула Оля и сама испугалась своего ответа.

Внутри что-то дёрнулось, а потом наполнилось теплом. Встало, что ли, на место?

Странное чувство. Будто становишься очень маленькой и беззащитной. Которую легко обидеть. Наверное, от этого страха люди и нацепляют на себя маски равнодушия и врут. Лишь бы не показать себя беззащитным.

Юркина улыбка стала глубже. И лицо будто расслабилось, а плечи — опали. И он ловко протянул руку и коснулся Олиного свободного плеча — того, которое не согревало влажное тепло другого тела.

Пальцы неожиданно ловко сошлись на этом самом плече, заставляя Олю очень хорошо ощущать его сустав. И, не успела она никак среагировать, Юрка наклонился вперёд. К ней.

Этот поцелуй вышел уже другим, чем в парке. Будто лишенным своей неуверенности и какой-то степени волнительности. Будто всё уже решено и всё сказано.

Юркино дыхание сбито вырвалось ей на щёку. Губы то расслаблялись, норовя обманчиво затянуть в свою нежность, то вдруг становились жёсткими и требовательными, не давая разогнавшемуся сердцу сбавить оборотов. Только — таять, как мороженому.

Опасаясь растаять совсем, Оля чуть-чуть отстранилась. Вроде только плечами, будто хотела побольше распрямить и без того ровную спину. И ещё разок — в этот раз не зная, зачем. Просто мороженое в груди вдруг стало больше напоминать беспокойный вихрь.

На что Юркина ладонь неожиданно резко перехватила с плеча и через волосы прижала к себе затылок. Нещадно задевая кожу шеи и посылая к макушке неожиданно крупные мурашки.

Неожиданная настойчивость, одновременно закручивающая волнением и заставляющая душу идти пушистостью. Руки Оли в противовес этому осторожно легли на чужое тело. И, одновременно с усилением поцелуя она поняла, что уже оглаживает Юркину грудь. Выучено-ловкими движениями, задевающими край воротника ниже, чтобы коснуться оголяющейся кожи.