Оксана перестает рыдать, медленно поднимает на меня взгляд и на мгновение в ее глазах я вижу тень сомнения, как будто она ведет торг с собой о том, что придется сделать ради этого «почти» и готова ли она, не мешкая, сделать это ради своих детей. Мне всегда казалось, что именно этот выбор — самый сложный в жизни, потому что когда на одной чаше весов собственный моральный выбор, а на другой — твои дети, не может быть никакого компромисса. Ты либо рвешь глотку за своих детей, либо до конца своих дней носишь белое пальто с полной охапкой дерьма.
Данте как-то сказал, что не хочет становится отцом, потому что дети всегда будут его слабым местом, брешью в защите, в которую может ударить каждый желающий. Потому что в его мире он сам привык быть акулой, которая добивается своего в том числе и угрожая сожрать чужое потомство, и он не настолько самонадеян, чтобы верить, будто всегда и везде сможет пожертвовать всем ради защиты своих «руконогих сперматозоидов». По его личной теории именно поэтому люди большого бизнеса предпочитают вести дела с семейными и заякоренными — потому что ними проще манипулировать, а не из-за какой-то мифической стабильности и основательности.
Но Оксана решает эту моральную дилемму за секунды, буквально у меня на глазах. Там, где минуту назад была нерешительность, теперь только железобетонная стена без эмоций и без сожаления.
— Я все сделаю, чтобы мои дети были со мной. Все, что угодно.
Если бы в этот момент я предложила ей отрезать ему уши — она наверняка бы это сделала. И не только уши. Но нужно убедиться, что эта наседка все-таки до конца понимает, на что идет.
— Угорич — их отец, а ты — просто мачеха. Ты же понимаешь, что при таком положении дел детей тебе отдадут только в одном случае. — Я беру паузу. Предлагая ей додумать и закончить, но Оксана уже слишком сосредоточилась на мысли своих будущих сражений не на жизнь, а на смерть — хоть в суде, хоть в темной подворотне. Так что приходится озвучить несколько вариантов, которые лично я считаю перспективными. — Угорича нужно посадить очен-очень надолго. В тюрьму или в дурку — зависит от перспективы, куда это проще. Или сделать так, чтобы Ему пришлось бежать из страны, но этот вариант не самый надежный. В любом из этих вариантов дети будут твоими, потому что ты останешься их единственным законным опекуном.
— Мать Коли и Юли… Константин отправил ее в сумасшедший дом. — Оксана так морщится, будто ей пришлось лично принимать в этом участие, хотя, насколько мне известно, с Угоричем они сошлись уже после того, как его вторая супруга друг оказалась «социально опасной психопаткой, не способной выполнять родительские обязанности».
— Трудно будет признать сумасшедшим человека, не имея на руках никаких доказательств его неадекватно поведения. И желательно за какой-то продолжительный срок, а не пара домашних видео за неделю, размытого качества и содержания.
Говорю это специально на тот случай, чтобы Оксана понимала, с чем ей предстоит столкнуться. К таким «мероприятиям» нужно готовиться заранее — планировать, подгадывать время, держать наготове камеру и диктофон, собирать каждую крупицу того, что можно предоставить в качестве свидетельства. Лучше — минимум за полгода. А Оксана, какой бы боевой наседкой себя не воображала, вряд ли планировала так наперед.
— Он занимается финансовыми махинациями, — неожиданно, вопреки моим ожиданиям, вываливает она. — У Константина уже несколько лет крупные финансовые проблемы, ему приходится занимать деньги на подставные фирмы, а потом он объявляет их банкротами, чтобы не платить долги.
А вот это уже интересно. Я даже подаюсь вперед, чтобы точно не пропустить ни одно слово. Я хорошо знаю Константина, изучила все его повадки и знаю, что он может быть сто раз сволочью и миллион раз беспринципной тварью, но точно не быть дураком. Все свои грязные делишки он научился прятать еще когда был жив мой отец. А когда папы не устало — я своими глазами увидела, как на глазах рисуется «правильная» картина мира, в котором на руках у моего «любимого братца» были все необходимые документы и свидетельства, доказывающие, что дом и вся недвижимая собственность моих родителей принадлежит ему. Он всегда умел думать наперед и всегда хорошо осознавал последствия своих махинаций, поэтому мне самой до сих пор не удалось поймать его на чем-то существенном.
Если Оксана действительно что-то разузнала — это может быть либо его большой прокол, либо намеренный «слив», как часть его собственного какого-то долгоиграющего плана. В таком случае это будет уже такая запутанная игра, что мне в нее лучше сразу не соваться. Но что тогда? Отфутболить Оксану и снова сидеть у моря, в ожидании, пока судьба подкинет безопасный шанс поквитаться?
Данте, будь он здесь, сказал бы, что я ссыкло. И был бы абсолютно прав.
— Что за махинации? У тебя есть какие-то факты? Документы? — Учитывая, какой амебой была Оксана все это время, очень сомневаюсь, что она осмелилась хранить у себя компромат, за который без преувеличения могла поплатиться головой. — Что-нибудь, кроме слов?
— Ты мне поможешь? — настойчиво допытывается она. — Я сделаю все, что нужно, но мне нужны гарантии, что…
— Гарантии чего? — перебиваю я, чтобы этот разговор не скатился в торги за шкуру не убитого медведя. — Я буду с тобой предельно честной, и поэтому могу казаться жестокой, но лучше сделать это прямо сейчас, на берегу, чтобы у тебя не было иллюзий насчет того, что одного удачно сфотографированного документа или случайно подслушанного разговора будет достаточно, чтобы безболезненно и быстро решить твою проблему. Хочешь правду?
Оксана снова решительно кивает, хотя навряд ли представляет, какое откровение ее в действительности ждет.
— Ты все равно не заткнешь рот жене Санина. Не сегодня — так завтра или послезавтра, или через неделю она сдаст вас Угоричу. Обоих. С потрохами. И знаешь что? У нее, скорее всего, тоже есть чем насыпать соли на хвост бывшему мужу. Я даже готова поставить на то, что в отличие от тебя, она к такому повороту готовилась давно и имеет в заначке много «приятных» сюрпризов. В этой войне вы с Саниным будете не против одного Константина, а против парочку очень обиженных и очень злых на вас пираний. И поверь — они точно не будут спотыкаться ни об какое «почти», чтобы стереть вас в порошок. Поэтому сейчас тебе надо думать о том, как, куда и насколько быстро ты сможешь сбежать от своего конченного муженька, если завтра он вдруг позвонит и скажет: «Я все знаю про вас, сука!».
Последнюю фразу произношу нарочито резко, так, что Оксана дергается как от удара током. Но даже после этого ее взгляд остается решительным.
— И вот тогда, моя ты несгибаемая мама-квочка, начнется самое «веселое» — тебе придется на собственной шкуре ощутить, какое он в действительности чудовище. Как он будет по куску отрезать от твоего еще совершенно живого тела, отбирая то, что тебе важнее всего — дом, твои увлечения, твоих друзей и родных. И главное — он заберет твои детей.
Оксана крепко жмурится, из-за чего вокруг ее глаз появляются лучики морщинок. Я знаю, что ей больно даже думать о таком, но все равно продолжаю, потому что только сейчас подхожу к самому главному.
— Он будет давить на тебя. На все болезненные места, на каждую слабость, до которой сможет дотянуться. Будет пытаться найти твое самое уязвимое место. И знаешь что будет, когда Угорич его найдет? Он сделает все, чтобы сломать тебя. Будет резать по живому, пока ты не сдашься и не дашь ему все, что он захочет. И ты отдашь: расскажешь про компромат, который у тебя есть, как ты собиралась этим воспользоваться и как уже воспользовалась. А потом сдашь ему имена всех, кто тебе помогал, потому что всегда есть кто-то, кто помогает нам жрать дерьмо из помойной ямы, и Угорич это прекрасно знает.
— Этого не будет! — пытается отстоять себя Оксана, но сейчас голос ее предает. Мы обе прекрасно слышим в нем нотки сомнения.
Данте как-то сказал, что сомневаться всегда и во всем — это нормально, это значит, что в система самосохранения работает «в штатном режиме». Человек, который сходу сразу на все соглашается — либо идиот, либо лжец. Так что эту реакцию Оксаны я тоже записываю в плюс.
