— Если бы я знала, как эта сука испортит мне жизнь… — Седой парик вздыхает, плохо маскируя раздражение. — Ее следовало раздавить как таракана еще до того, как Тарасов запихнул в нее член. Она беременна.

— Почему я не удивлена, — бормочу в ответ, и перед глазами встает ухмыляющаяся рожа уже заметно пузатой Регины, рядом с шарообразным телом уже далеко не молодого (очень мягко говоря) Завольского.

— Знакомая ситуация? — поглядывает на меня Седой парик.

— Отец моей подруги, — не моргнув глазом, вру я. — Его новая жена — младше нее на год, и тоже ходит с икрой.

— Боже, икра! — Женщина запрокидывает голову и с каким-то нервным облегчением смеется. — Солнышко, ты просто сделала мой день!

Обычно я терпеть не могу фривольное обращение к себе и тем более «тыканье» независимо от возраста тыкающего. Но Седому парику заранее дала индульгенцию на подобные вольности. Она почему-то с самого начала мне понравилась.

— Предупреди свою подругу, чтобы держала ухо востро с этой гадиной. — Седой парик снова становится мрачной. — И особенно крепко держалась за папашину любовь, потому что ее новая мамочка костьми ляжет, но сделает все, чтобы в завещании оказалось имя ее головастика.

— Ну, она уже пытается.

Снова представляю Регину, но на этот раз с красной неоновой выпиской на лбу: «Я жадная сука».

— Любочка состряпала против моего Игоря обвинение в изнасиловании. — Сквозь зубы цедит женщина, и я напрягаюсь, потому что разговор перестает быть похож на простую болтовню, и приобретает оттенки хорошо знакомого мне вкуса. — Она не смогла их поссорить, хотя очень старалась. Не смогла выдавить моего сына из семейного бизнеса, хотя в этом она старалась еще больше. И вот, несколько дней назад к моему Игорю заявилась полиция с обвинением в изнасиловании от какой-то прошмандовки. Хороший адвокат развалил дело через пять минут, но в глазах Тарасова Игорь чуть ли не смешал его имя с дерьмом!

Она продолжает рассказывать, но я уже полностью переключилась на собственные мысли.

Черт, и почему я сама сразу об этом не подумала?!

Все же… настолько очевидно.

Беру телефон и не в силах держать в себе это внезапно всплывшее дерьмо, пишу Данте.

Лори: Это сука Регина!

Данте: Что ты имеешь ввиду?

Лори: Это она подставила Андрея!!! Расчищает дорогу для своего ублюдка!

Данте: Если это действительно так, самое время сделать ответный ход и избавиться от нее и ее ублюдка. Ее же руками. Золотой шанс, Лори.

Данте: У тебя есть доказательства?

Я прикусываю нижнюю губу, но делаю это так сильно, что кожа трескается и пачкает язык солено-металлическим вкусом крови.

Нет, никаких доказательств у меня нет, и это заставляет насторожиться. Я никогда не недооценивала Регину и ждала, что рано или поздно она обязательно захочет налить дерьма за один воротник нам с Андреем. Но мне и в голову не приходило ожидать от нее чего-то более существенного, чем обычная пакость. То, что она решилась сразу ударить в самое больное место, моет означать две вещи — либо на фоне беременности она слишком уверовала в собственную безнаказанность, либо во всей этой затее она просто послушный исполнитель, но точно не кукловод.

— И что вы теперь планируете делать? — Понимаю, что Седой парик как раз закончила рассказывать свою историю и мне нужно отреагировать хотя бы из вежливости.

— Ну… — Она многозначительно поджимает губы, как будто прямо в эту минуту решает, каким из вариантов решения проблемы лучше воспользоваться. — Отплачу ей той же монетой.

Возможно, такой вариант развития событий стоит рассмотреть и мне?

Старый боров Завольский так трусится над тем, что скоро снова станет отцом.

Я с трудом досиживаю до конца сеанса, оставляю деньги сразу с чаевыми и прямиком из салона рулю домой. На звук моих шагов Андрей несмело спускается по лестнице. Похоже, на этот раз он действительно крепко испугался за свое будущее, что меня лично не может не радовать.

— Что-то случилось? — с подозрением спрашивает он.

— Почему ты так решил?

— Ты рано. Еще и пяти нет.

— Надо же. — Сбрасываю неудобные туфли, оставляю на полу сумку и пальто. — Не прошло и года, как ты научился строить причинно-следственные связи. И даже начал интересоваться расписанием собственной жены.

Андрей не идет ко мне, благоразумно рассудив, что пока я в таком «приподнятом настроении», от меня лучше держаться на расстоянии. И пока он, с видом затравленного зверя, жмется к периллам, я прикидываю, что ему стоит рассказать, и стоит ли вообще. На моей памяти ни одна вещь, которую я ему рассказывала, не задерживалась в его рту надолго. Значит, в этой истории Андрею придется отвести другую роль. Например, роль разоблачителя, который вовремя прокукарекает то, о чем я «случайно проговорюсь».

— Отец… до сих пор злится? — рискует подать голос он.

— До сих пор? — Я бросаю взгляд на часы. — А ты считаешь, что пары дней достаточно, чтобы из его памяти выветрилось то, что было на тех фотках? Дорогой мой, даже мне, знающей все о твоих «специфических вкусах», до сих пор не по себе от того, что я там увидела.

— Блять, блять, блять… — Он несильно (а как же, чтобы ни дай бог не поранить себя любимого) бьется лбом о деревянные перемычки перил. — Ну что ты еще от меня хочешь?!

— Я? Да мне вообще насрать. Можешь хоть сейчас явиться к папочке с повинной. Но на твоем месте я для начала порепетировала делать это на коленях и с кляпом во рту.

— Он никогда меня не простит, — хнычет Андрей. — Он всегда так хвастался, что… О, боже!

Пока он причитает и снова, и снова себя жалеет, я подпираю щеку кулаком, не без удовольствия наблюдая за тем, как страдает человек, причастный к трагедии всей моей жизни. Огорчает только тот незначительный факт, что лично я к этому не имею никакого отношения.

Ну и, конечно, то, что страдает он слишком мало.

Пока Андрей занимается самобичеванием, пишу Данте, что доказательств у меня нет.

Данте: Но ты продолжаешь утверждать, что это — ее рук дело?

Лори: Готова поспорить, что ты написал это с «моим любимым» выражением лица.

Данте: Это каким?

Лори: «Все вы вокруг — недалекое безмозглое говно!»

Он шлет кучу смеющихся до слез смайликов, а потом — себяшку в шезлонге, где за прищуром против солнца и не понять, что там написано на его загоревшей роже. Я сначала останавливаю себя, а потом плюю и поддаюсь искушению погладить пальцем его пиксельную щеку. Ему очень идет загар, но еще больше идут выгоревшие до платинового блонда волосы, и белёсый шрам на переносице, теперь очень заметный на смуглой коже.

Данте: Выражение вот такое. Так что ты ни хуя как обычно, не угадала, Лори.

Лори: Тебе должно быть очень стыдно присылать мне такие фотки, пока у меня тут туман в январе и полный раздрай в жизни.

Данте: Ой, да не пизди! Ты и понятия не имеешь, что такое раздрай. А то, что у тебя сейчас, я называю по-другому.

Лори: Удиви меня очередной житейской мудростью!

Данте: Мутная вода, детка. В которой легко ловить пиздатых жирных сомов.

— Ты меня вообще слышишь, блять?! — раздается над ухом истеричный визг Андрея, и я только в последний момент успеваю отодвинуть руку с телефоном, который он пытается отнять. — Что у тебя там?! Ты кому пишешь? Отцу?! Или… своему сообщнику?!

Я резко поднимаюсь на ноги, изворачиваюсь пнуть Андрея локтем и тот, беспомощным кульком, заваливается на диван.

— Еще раз протянешь ко мне свои грабли — и я сделаю так, что в ближайшие пару месяцев ты не сможешь ими пользоваться даже чтобы подтереть собственный зад.

— Это ты! — продолжает визжать Андрей, безуспешно стараясь отползти в спинку дивана.

— Конечно, это я! — развожу руками. — Это ведь не я скрываю все твои похождения, прикрываю каждый косяк, за бешеные бабки выкупаю все твои фотки и разных долбоебов с телефонами! Это ведь не я всеми силами стараюсь заставить тебя работать, чтобы Завольский хоть иногда задумывался о том, чтобы передать тебе место генерального директора! И, конечно, от того, что отец на хер погонит тебя ссаными тряпками из бизнеса и завещания, больше всех выиграю именно я!