— Кто ж знал, что после всего случившегося, эта тварь захочет меня поиметь!

— Регина всегда была себе на уме, но она казалась разумной.

— Разумной? — переспрашивает старый боров.

— Знающей, что нельзя кусать кормящую руку, — расшифровываю свою очередную порцию лести. Завольский позвал меня сюда с единственной целью — чтобы пока он будет изрыгать из себя злобу и мерзость, рядом был попка-дурак, обилью льющий патоку на его раненное эго. Что ж, я могу. Мне это тоже на руку.

В его глазах появляется такой блеск, что мне неожиданно сильно хочется забить на все и сбежать. Ну или хотя бы попытаться.

— Андрею очень повезло, — говорит Заволський-старший, разглядывая меня сверху вниз, для чего ему приходится перегнуться через стол. Мысли, которые роятся у него в голове, прямой трансляцией пишутся на лбу, но его это вообще никак не беспокоит. — А ведь я сначала считал тебя обычной подстилкой, которая просто хорошо делает свою работу. Но, знаешь, в моем окружении ты единственная, кто до сих пор ни разу меня не разочаровал.

В нашем с Данте плане не было строчки о том, что Завольский-старший может вдруг переключиться на меня в качестве «объекта страсти». Меня от одной мысли об этом мутит.

— Ладно, а теперь к делу, — неожиданно резко меняет тему старый боров, и я с трудом сдерживаю улыбку облегчения. Понятия не имею, что сделала бы, если бы он решил не ограничиваться одними намеками. — Машка все равно уже знает про фонд и распиздела все своим адвокатам. Замять это дело не получится. Но я лучше за жопку себя укушу, чем отдам этой твари хоть копейку своих денег!

Он выпрямляет руку и грозит пустоте фигурой из трех пальцев, приговаривая, что ровно столько она от него получит, еще и с солью, и с хреном.

— Что я должна сделать? — спрашиваю первой.

— Умница, — одобрительно кивает он, но меня снова одолевает чувство рвоты потому что теперь в его глазах что-то бОльшее, чем просто одобрение послушной шестеренки в его финансовой машине. — Нужно перекачать бабло в те «прокладки», которые обеспечивают функционирование схемы.

«Спокойно, Лера, просто спокойно, — уговариваю себя не начать прыгать от радости. — Ты каждый день, шаг за шагом, приближала подходящий момент. Вот он. Осталось совсем немного».

— Без проблем, — беззаботно пожимаю плечами. — Я займусь этим с утра. В зависимости от суммы, на это может понадобиться от двух до четырех недель. Если делать быстрее, можно нарваться на финмониторинг.

— Четыре недели… — бубнит под нос Завольский, достает из внутреннего кармана пиджака ручку, чиркает что-то на салфетке и показывает мне. — Сколько на это уйдет времени?

Я знала, что у него дофига бабла. Предполагала, что эта сумма может быть значительно больше моих приблизительных подсчетов, но в цифре на салфетке столько нулей, что мне нужна пара секунд, чтобы ее «переварить».

— Шесть-восемь недель, — озвучиваю самые адекватные сроки, в которые смогу все это сделать. И прежде чем старый боров озвучил требование сделать быстрее, предупреждаю: — Это те сроки, за которые деньги можно будет раскидать безопасно и максимально «тихо». Чтобы адвокаты Марии Юлиановны ни к чему не смогли прицепиться, когда она узнает, что фонд… банкрот?

Завольский довольно хрюкает и обваливается на спинку кресла.

— Получишь свои пять процентов за хорошо сделанную работу, — бросает с барского плеча.

— Десять, — торгуюсь я.

Он гадко смеется, называя меня сначала умной сукой, а потом — башковитой девкой. Но все-таки соглашается. Мы оба знаем, что за такие махинации, особенно когда на носу висит перспектива потерять вообще все, принято расплачиваться «пятьдесят на пятьдесят», но Завольский считает себя умнее всех, а меня — просто трудолюбивой букашкой, которая схавает, что дадут и не поморщится.

— И я хочу еще кое-что, — говорю, когда Завольский отпускает меня взмахом руки. — Верните, пожалуйста, моего мужа. Теперь, когда мы все выяснили, Андрей может вернуться?

— Зачем он тебе? Пусть погостит в отеческом доме, у отца под присмотром.

— Рядом с Региной? — позволяю себе намека на то, что после всего услышанного считаю ее соседство не безопасным для Андрея.

— Регине стало не хорошо, и она находится в медицинском центре, — слегка раздраженно и нехотя бросает старый боров. — После того, как врачи разрешат, она поедет гостить к матери. Далеко за пределы нашего прекрасного города.

Я копчиком чувствую, что на этот раз Завольский не спустил дело на тормозах. Однажды он уже простил ей грубое вмешательство в его жизнь, но повторную ошибку не простил бы даже куда более терпеливый человек, чем эта злобная тварь. Могу поспорить, что в том медицинском центре из Регины вырезали ребенка, а ее саму, разбитую и никчемную, Завольский просто вышвырнул как кожуру от мандарина, с пометкой «радуйся, что вообще осталась жива».

— Хорошо, тогда просто передайте моему мужу, что дома его будут ждать любимая ветчина, конфеты и вино.

Завольский раздраженным жестом машет, чтобы убиралась с его глаз, что я делю с огромным удовольствием и облегчением.

Это не совсем входило в мои планы, но так даже лучше.

Глава двадцатая: Лори

Настоящее

Я подъезжаю к конюшням без десяти минут шесть, немного раньше назначенного времени. Не люблю опаздывать, поэтому во все незнакомые места, чье расположение знаю только по геометкам, всегда выезжаю заранее, чтобы была фора на «заблудиться», если вдруг заеду куда-то не туда. У меня в жизни случались такие конфузы даже с навигатором.

Но когда выхожу из машины, Вадим идет мне навстречу.

Сам. Без всяких там пафосных сотрудников конюшни, которых здесь наверняка человек тридцать, если не больше. Еще не очень поздно, и закатное солнце светит мне в лицо из-за его широкой спины. Прикладываю ладонь козырьком ко лбу, наслаждаясь видом этого роскошного мужика. Сегодня он снова в потертых джинсах, мешковатой толстовке, которая ни капли не скрывает его габариты. До сих пор не представляю, как мы вообще нормально потрахались без членовредительства. Но одна мысль о том, чтобы снова ощутить его между ног, заставляет меня буквально споткнуться на ровном месте. Вадим успевает поймать меня под локоть и страхует от падения.

— Привет, — здороваюсь слегка невпопад, одновременно настойчиво высвобождая руку.

— Привет, Лори. Крутая… обувь.

Мы оба пару секунд рассматриваем мои «казаки» на устойчивых приземистых каблуках. Минуту назад они были идеально чистыми, а сейчас носки уже полностью в пыли.

— Ты сказал взять сапоги, я подумала, что эти будут как раз.

— Приготовься к тому, что они будут в навозе, — посмеивается Вадим, и жестом предлагает пройти за ворота.

У него здесь реально целое ранчо.

Мы идем уже несколько минут, и за все это время я нигде не вижу ни намека на людей или постройки — только поля, и где-то вдалеке намек на ряды приземистых зданий. Судя по всему — конюшни расположены именно там.

— Это все… твое? — Поверить не могу, что я вот так запросто приняла его гранжевые ботинки — за подделку на известный бренд. Хотя, нужно сказать, даже сейчас он одет не как типичный миллионер. Хотя, Марк Цукерберг тоже носит простые серые футболки без логотипов (фигня, конечно, что все они от супер-дорого бренда и шьются такими специально для богачей, которые не любят выпячивать бирки).

— Ну да, — спокойно, без намека на зазнайство, отвечает Вадим и снова берет меня под руку, показывая, как лучше обойти встретившийся нам на пути стог сена. Просто стог сена, круглый и приглаженный кроме одной стороны, с которой пара мужиков с вилами натаскивают что-то в то длинное здание, откуда теперь отчетливо раздается ржание лошадей и лай собак. — Это же конюшни, Лори, лошадям нужно пространство.

Я всегда любила лошадей. Точнее, думала, что люблю их, потому что все воспоминания об этом остались в той части моего детства, где папа катал меня на большой пони с ободком единорога на голове. А потом, когда я стала старше и в моей жизни появился Наратов, я мечтала о том, что замуж не пойду — а поеду верхом на белой лошади, как сказочная принцесса. Однажды даже поделилась с ним этой фантазией, о чем потом сильно пожалела, потому что Сергей, конечно, сначала просто высмеял этот цирк, потом в красках расписал, как обильно срут лошади, ну а потом, когда почти довел меня до слез, погладил по голове и «извинялся» — типа, кто-то должен был раскрыть мне глаза до того, как я начала думать, где раздобыть белый генератор громкого ржания и вони.