Похоже, Гена подумал о том же, потому как спросил:

— А вы сами Сокольникова знали?

Конечно, Интернет — это большая свалка. Но не зря же в свалках копаются — порой нечто ценное находят. Возможно, Лямский прикинул именно это. А возможно, факт давнего знакомства с нынешним соперником не считал чем-то особенным, по крайней мере, на размышление у него ушло не более трех секунд.

— Да, я его знал. Мы когда-то вместе работали в райкоме комсомола. Полагаю, вас не очень смущает сей факт моей биографии?

— Если вы о комсомоле, то нет, — отреагировал Гена. — А если о совместной работе с Сокольниковым, то смущать не смущает, но интересует.

— О-о! Вы полагаете, давнее прошлое протянуло свою длинную руку и ухватило настоящее? — Лямский тонко улыбнулся.

— Я полагаю, — не принял иронии Гена, — что люди, которые когда-то вместе работали, а теперь в противниках ходят, могут рассказать друг о друге немало занимательного.

— Извольте, — легко согласился Леонид Леонтьевич. — Я готов поделиться с вами некоторыми фактами, и это, полагаю, вас убедит в том, что ни мне, ни, соответственно, никому из моей команды не было никакого резона в исчезновении Валеры Сокольникова.

Он назвал Сокольникова просто по имени, как бы сразу обозначив ту короткую дистанцию, которая пусть некогда, но существовала в их отношениях. И это уже само по себе было для нас информацией. Нынешние противники могли просто работать в одном райкоме и в лучшем случае дежурно здороваться. Но если они называли друг друга по имени, то резонно было предположить некие более тесные контакты.

— В свое время мы весьма хорошо друг друга знали, — подтвердил нашу догадку Лямский. — Даже в одной комнате сидели в райкоме комсомола. Но потом я ушел в стройтрест, где работаю до сих пор, а у Валеры был более извилистый путь, но в начале 90-х он оказался на хорошей позиции в областном комитете по развитию приватизации, имел самое непосредственное отношение к приватизации машиностроительного завода и потому впоследствии туда и подался. Шелест появился там несколько позже. Если вас интересует, поддерживали мы с Валерой отношения, то я вам отвечу: почти нет. Хотя дважды за последние лет десять наши дорожки пересекались. Всего-навсего. Но довольно показательно. Хотите послушать или временем не располагаете?

Лямский улыбнулся, а Гена хмыкнул, причем весьма добродушно, после чего произнес:

— Я, Леонид Леонтьевич, Сокольникова знать не знаю и в характере его пока не разобрался. Я пока только в одном уверен: не было бы выборов, Сокольников бы не исчез. Но я хочу понять: почему именно он? По идее, и мэр Звягин, и ваш Саватеев, и Шелест — фигуры в общем и целом равнозначные. Но пропадает руководитель штаба Шелеста. Да, я могу начать выяснять, не было ли это выгодно каким-то пятиразрядным кандидатам Иванову или Петрову. Но для Иванова или Петрова вы, да и все прочие руководители штабов, — одинаковая или примерно одинаковая опасность. С чего вдруг Сокольников крайним оказался? Нет, настоящая борьба только между тремя развертывается, и Сокольников — человек из команды этой тройки. А теперь смотрите. Прокопов, по идее, мог бы с одинаковым успехом добраться и до Сокольникова, и до вас. Вам же Прокопова не взять, потому как он вице-мэр, и с этим большие сложности. А Сокольников вам ровня.

— Так вы считаете, только мы могли его из игры вышибить? — резко прервал Гену сидевший до этого молчком Гудилин.

— Не горячитесь, Виктор Васильевич! — строго осадил его Лямский, после чего вновь устремил внимательный взор на Гену. — Продолжайте, пожалуйста, Геннадий Валентинович.

— Я ничего не считаю. Я только предполагаю. Но при этом убежден: вы не дураки и вполне могли вычислить, что подозревать в первую очередь будут вас, то есть представителей штаба Саватеева. Зачем вам так рисковать, я пока не понимаю. Но еще больше не понимаю: какая такая есть в Сокольникове особенность, отчего его непременно надо было убрать?

Лямский в очередной раз улыбнулся, и в глазах его появилась эдакая поволока задумчивости.

— Видите ли, уважаемый Геннадий Валентинович, насколько я понял, вы придерживаетесь одной версии: похищение Сокольникова связано с предвыборной борьбой. Эту версию весьма логично подтверждает исчезновение журналиста Желтухина. Однако я бы позволил себе предложить иную версию. Если это, конечно, вас интересует?

— Вы мне второй раз задаете вопрос, на который заранее знаете ответ, — напомнил Гена.

Лямский слегка поерзал, но вовсе не оттого, что почувствовал себя неловко — просто принял, вероятно, наиболее удобную позу, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. У меня создалось впечатление, словно он намерился рассказать нам всю свою жизнь по месяцам.

— Итак, — начал он не спеша, — у меня есть своя версия. Исчезновение журналиста связано с исчезновением Сокольникова всего лишь косвенно, а отнюдь не напрямую. Кто-то прознал про историю с Желтухиным и воспользовался ею для того, чтобы вывести вас, да и других, на ложный след. Сделать так, чтобы все подумали, будто похищение Валеры связано с предвыборной борьбой, а отнюдь не с другими причинами. Ну представьте: некто давно хотел свести с Валерой счеты — какие конкретно, гадать не стану, по крайней мере надеюсь, Валера жив и здоров. И вот этот некто вдруг узнает о пропаже журналиста — в конце концов, это ведь не государственная тайна. Наступает очень подходящий момент. Сокольникова похищают, и все уверены, что это сделали политические противники. Сначала они нейтрализуют журналиста, затем руководителя штаба, и все считают эту цепочку наиболее логичной. А на самом деле это всего лишь обходной маневр, случайное, но весьма удобное стечение обстоятельств.

— Допустим, — согласился Гена. — История с Желтухиным и история с Сокольниковым — две разные линии. Но если у человека крадут кошелек — это понятно. Однако если крадут самого человека, то причин может быть миллион. У вас есть свое предположение?

— Разумеется. И вот почему. У Валеры всегда было великолепное чутье на ситуации — это, безусловно, достоинство. Но одновременно у него есть весьма большой недостаток. Для Валеры нет ничего слаще власти как таковой и, соответственно, возможности повелевать людьми. Но он не способен посмотреть на два шага вперед, когда речь идет о взаимоотношениях с этими людьми. Если он считает, что в данный момент какой-то конкретный человек ему нужен, он будет кругами вокруг ходить, пылинки сдувать и осыпать любезностями. Но если опять же в данный момент Валера не видит в этом человеке никакой для себя нужды, он может спокойно пройти по его голове и просто смести со своей дороги, как ненужный мусор. Причем очень часто Валера совершенно не способен задуматься над простой, казалось бы, истиной: все в жизни переменчиво, и бесполезный сегодня человек способен завтра оказаться очень даже полезным. Вы улавливаете мою мысль?

Мы с Геной кивнули.

— Вот-вот, — кивнул в свою очередь Лямский. — Это я к тому, что Валера может быть исключительно лоялен к определенным людям и одновременно плодить вокруг массу недоброжелателей. Недаром еще во времена нашей совместной работы ему приклеили прозвище «Кавалерист». Начальство обычно именно ему поручало устраивать всякие разбирательства, он махал шашкой наотмашь и при этом, замечу, с немалым удовольствием.

— А вы не любите Сокольникова, — совершенно неожиданно заявил Гена.

— А при чем здесь любовь? — Лямский недоуменно посмотрел на Кирпичникова, пожал плечами. — Я, конечно, не самый видный мужчина. Есть куда более привлекательные, — он демонстративно покосился на меня, — однако же о любви предпочитаю говорить исключительно в отношении женщин. Так что если вы хотите поговорить о любви к Валере Сокольникову, то это лучше не со мной и даже не с его женой, а…

Лямский разом умолк, но его губы растянулись в ироничной усмешке.

— У него есть любовница? — отринул деликатность Гена.

— Есть, — не стал скрывать Леонид Леонтьевич. — Причем довольно молодая особа. Примерно в возрасте его дочери. Ее зовут Викторией, и она работает в бухгалтерии завода. Разумеется, эта связь держится в большой тайне, жена у Валеры дама решительная, однако вряд ли кто-то из нашей с вами мужской компании побежит делиться информацией.