Мне все это показалось чистой фантазией, которая зародилась в мозгу Погребецкого в отсутствии разумных мыслей. Однако Гена решил по-другому:

— Ты, Варвара, ехидничать-то брось. У тебя другие соображения имеются? Нет? Тогда лучше Екатерине своей позвони, встречу назначь и, хочешь, — по-женски, хочешь, — по-мужски, но разузнай, какие такие дела творятся в семействе Сокольниковых.

Я вновь скривилась, но Кирпичников прицыкнул:

— И не чистоплюйствуй здесь! Сам терпеть не могу под чужие одеяла нос совать. Даже Погребецкий не любит. — От этого «даже» Игорь мгновенно оскорбился, рот раскрыл, чтобы дать достойный отпор начальству, но начальство рот ему мгновенно заткнуло. — И тебе нечего святошей прикидываться. Ты в любовных историях, как груздь в сметане. А ты, — перевел он на меня руководящие стрелки, — давай действуй.

Действовать я начала через полтора часа в баре «Павлин». Между прочим, очень миленький бар с отличным кофе, только с названием дурацким. И с дурацкими павлиньими перьями в вазочках на каждом столике. Я сидела напротив Катерины, судорожно соображая, с чего начать разговор, и машинально вертела в руках это самое перо. Наверное, хозяин бара заплатил за него хорошие деньги, потому что минут через семь к нам подошла барменша, чья прическа и цвет волос напоминали павлиний хвост, и ловко поменяла вазочку на чашки с кофе. В противоположном углу тоже сидели две девушки, но с ними такой «чейндж» не совершили.

Катерина звонила нам вчера вечером, была в курсе основных новостей, и ничего нового для затравки беседы я ей сообщить не могла. Если, конечно, не считать новостью наши подозрения в отношении Зои Тимофеевны. Пауза откровенно затянулась, и нарушила ее сама Катерина.

— Вот что, Варвара, ты не темни. Я ведь вижу: тебе надо мне о чем-то рассказать, но ты почему-то ерзаешь на стуле и никак приступить не можешь. Если это какая-то очень нехорошая новость… в отношении папы… — У Катерины задрожали губы, но она постаралась сохранить ровный голос. — Тогда давай сразу. Я все готова принять.

— С ума сошла! — Я почти мгновенно испытала облегчение. — Ничего страшного с Валерием Аркадьевичем не случилось. По крайней мере, мы ничего такого не знаем.

— Тогда что?

Вообще-то Погребецкий меня предварительно проинструктировал. Дескать, с какого далека заходить надо да в какие стороны поворачивать. Но я вдруг решила: какого лешего? Что, Катерине восемнадцать лет? Или замужем она дважды не была, мужиков не знает? Да и дочь — это не жена.

— Ладно, — решительно заявила я. — Хотела у тебя, Катерина, осторожно все выпытать, но ничего выпытывать не буду. Все открытым текстом скажу. — Тут я малость запнулась. Нет, все-таки следует некоторую деликатность соблюсти. — Валерий Аркадьевич когда-нибудь твоей маме изменял? Понятно, об этом домочадцы часто не знают. Но, может, предположения имеются?

Катерина медленно отпила кофе, внимательно посмотрела мне в глаза и спокойно спросила:

— Вы предполагаете, папа нас таким оригинальным способом бросил?

— Ничего мы не предполагаем. Просто интересуемся. — Вообще-то прозвучало это не слишком убедительно, хотя я старалась.

— Варвара! — Катерина укоризненно покачала головой. — Не ходи кругами. Меня, если честно, личная жизнь отца не касается. Личная жизнь на то и личная, чтобы длинным носом в нее не соваться. Но у вас работа такая — вы суетесь. И если ты спрашиваешь, значит, вы что-то разузнали по делу. На любопытных сплетников ни ты, ни твои ребята не похожи.

Ну что ж, в конце концов я не мужчина и не обязана проявлять мужскую солидарность. Я на работе, и если дело того требует… В общем, все выложила. И про Викторию, и про их уговор, и про наши подозрения в отношении Зои Тимофеевны.

Если бы кто-нибудь выдал нечто подобное про моих родителей, не знаю, как бы я отреагировала. Но уж точно не так, как Катерина. Она слушала меня молча, не охала, не ахала, не удивлялась, не пыталась протестовать, а когда я закончила, улыбнулась и сказала:

— Варька, не занимайтесь ерундой. Мама тут совершенно ни при чем. Ей в голову бы не пришло прятать отца. Зачем? Мама знала про Вику. Мама всегда про всех женщин отца знала. Ты думаешь, у него Вика первая? — Катерина вздохнула. — Сто двадцать первая. Отец, конечно, всегда старался виду не подавать, но ты же помнишь мою маму? Она у нас очень умная и проницательная, обо всем догадывалась чуть ли не в ту же минуту, как отец знакомился с очередной пассией. А еще она очень гордая и сама всегда старалась делать вид, будто ничего не замечает. Наверное, она однажды решила для себя: надо либо развестись, потому что уж такой отец человек, и он не изменится, либо принять все как есть, потому что для отца семья всегда была выше всех его любовных увлечений. Мама выбрала последнее, и, поверь, отец никогда от нас не уйдет. О чем бы с ним ни пыталась договориться Вика. Кстати, про все ее уговоры мы понятия не имели. Отец, разумеется, словом не обмолвился. Так что ваши подозрения — пустое дело. А мама вам ни разу не звонила по моей просьбе. Конечно, мы обе на одних нервах живем. Но это, знаешь, как у стоматолога: станешь психовать, от страха дергаться и врача за руки хватать, у него эти самые руки начнут трястись, и он разворотит тебе всю челюсть.

С некоторых пор в нашем с Варварой кабинете появилась одна вещь, чей вид настолько же соответствует обстановке делового офиса, насколько способна соответствовать ей, к примеру, старинная кровать с балдахином. Огромное мягкое кресло рыжего цвета, в котором человек средних габаритов «утопает» почти с головой, — персональный подарок, сделанный одним нашим клиентом Варваре к 8 марта и сопровожденный соответствующими словами: дескать, цвет выбран под Варварину «масть», а размер как раз рассчитан на то, чтобы она могла уместиться в кресле целиком. Клиент был коммерсантом средней руки, выбившимся в бизнесмены из водопроводчиков, имел восьмиклассное образование и свое представление о прекрасном. Кресло, по его мнению, было по-настоящему прекрасно — и в смысле внешнего вида, и в плане создания уюта, которого, как опять же считал клиент, нам остро не хватает.

Поначалу мы пытались пристроить рыжего монстра в какое-нибудь другое место, но, несмотря на отсутствие особого мебельного шика в нашем агентстве (а может, именно поэтому, уже в силу привычки), желающих на него не нашлось. В результате нам пришлось оставить его у себя, о чем через очень короткое время мы напрочь перестали жалеть. Выяснилось, что кресло обладает удивительной особенностью — стоит в него погрузиться, да к тому же закрыть глаза, как на тебя начинает снисходить удивительное душевное успокоение, нервное расслабление и при этом возникает исключительная ясность мыслей. Прямо не кресло, а релаксирующе-тонизирующее устройство.

Отправив Варвару на встречу с Катей и покинув кабинет Гены, я вернулся к себе и расположился в кресле, предавшись спокойному размышлению. Вероятно, Варварин подарок за последние дни успел основательно соскучиться по теплу наших тел, потому как принял меня в свои объятия с особым трепетом, предоставив моей голове возможность удобно устроиться на подголовнике, отчего вдруг в этой голове улеглась вся суетность, уступив место плавному течению мыслей.

Например, о Зое Тимофеевне. Гипотеза, которую я совсем недавно считал весьма убедительной, вдруг перестала казаться таковой. Я никогда не видел жену Сокольникова, но, судя по тому, что о ней слышал, плохо вырисовывался образ женщины, способной на столь изощренную и, в принципе, дерзкую операцию. Ей нужно было выполнить слишком много условий, которые вряд ли под силу обычной преподавательнице английского языка: разработать сам план похищения (четко выверив все детали), найти соответствующих исполнителей (а они на каждом углу не стоят), подготовить совершенно незнакомое, удобное и хорошо охраняемое место, где будет содержаться Валерий Аркадьевич (а такое место опять же на соседней улице не сыщешь), выложить за всю эту операцию очень крупные деньги (которые вряд ли можно утаить от семьи) и, наконец, подвергнуть себя огромному риску быть разоблаченной. И все это ради чего? Ради сомнительной попытки уберечь мужа от молодой любовницы, с которой он мог продолжить встречаться и в Москве?