— У меня и свои имеются.

Ага, сообразили мы, значит, Шелесту он о своем кадровом проколе сообщать не хочет. Хорош гусь!

Вообще-то финансовые отношения у нас определяет только Кирпичников, но мы решили рискнуть. В конце концов, нам уже заплатил за молчание Лямский, и почему бы за то же самое не заплатить Бреусову, если ему так сильно хочется?

— Визите свои откупные, — разрешил Игорь. — Только имейте в виду: если на нас выйдет полиция, уговор сорвется, а деньги назад мы не вернем.

— Нужен этот кретин полиции! — фыркнул Виталий. — Я уже позвонил куда надо и сказал про Желтухина. Сыскари сильно обрадовались, им можно больше не суетиться.

Что верно, то верно. Когда мы Ивану Земцову рассказали про журналиста, он крепко прошелся и по Севе, и по Лямскому с Гудилиным, но тоже обрадовался. Одной проблемой меньше.

Однако другая проблема, с достопочтимым Валерием Аркадьевичем, никуда не делась. А наш шеф поручил обмозговать идею, которая забрела в голову Погребецкого, но там пока и затаилась.

— Так что ты надумал интересного? — напомнила я, но получить эксклюзивную информацию мне не удалось, поскольку вновь зазвонил телефон, теперь, правда, внутренний, и мы услышали Кирпичникова, который велел нам явиться для доклада.

Его, конечно, тоже интересовало, какое просветление в мозгу случилось у Игоря. Но мы с порога признались, что даже словом на сей счет не успели перемолвиться, потому как нашлись другие люди, которые жаждали с нами перетолковать.

Гена явился после общения с налоговым инспектором в хорошем настроении, и наш рассказ о разборках между двумя соперничающими штабами это настроение еще улучшил. Кирпичников редко улыбается, а тут прямо-таки просиял. Под эту радость мы быстро подсунули информацию о Бреусове, которому милостиво разрешили заплатить за наше молчание. Гена за самовольство погрозил пальцем, но особливо серчать не стал: черт с ним, пусть раскошеливается.

— А теперь, Игорь, давай свою идею, — перешел начальник на серьезный тон. — Пока мы только полдела сделали, а другая половина осталась, причем, подозреваю, худшая.

— Я вот о чем подумал, — начал Погребецкий, и физиономия у него при этом стала такой многозначительной, будто ему видение свыше явилось. — Мы с самого начала ошибочно связали исчезновения Желтухина и Сокольникова. Именно поэтому мы были совершенно уверены, что все объясняется политической борьбой. Да, Лямский припрятал журналиста, но не похищал — Сева сам не возражал. Тут Леонида Леонтьевича ничем не зацепишь, никакого криминала ему не пришьешь. Конечно, скандал раскрутить можно, но если его кто и устроит, то только не Шелест с Бреусовым. Виталий вообще пытается скрыть от Шелеста, как их всех обул его же ставленник. Могут, конечно, возжелать мести люди Козлинского. Но, во-первых, они, думаю, сильно деморализованы смертью Григория Акимовича, а, во-вторых, просто ничего не знают. Звягин с Прокоповым теоретически в состоянии докопаться, но им, по-моему, тоже все это без надобности.

— С Желтухиным ясно, — перебил Гена. — Ты давай ближе к Сокольникову.

— Ничего не ясно, — воспротивился Погребецкий. — Не исключено, мы опять же ошибочно считаем, будто я первый, кто узнал про исчезновение Севы, — тогда, когда ко мне пожаловали Малышкины с Галиной. И будто бы Бреусов это выяснил после того, как к нему явились те же Малышкины с Варварой. Вы же видите: Виталий готов нам сам заплатить, лишь бы скрыть от Шелеста историю с Севой. Он же с самого начала пытался убедить Варвару и девчонок, будто с Желтухиным все в порядке. Почему? Совершенно очевидно. Потому что Желтухина привел в штаб Бреусов. По сути, Бреусов за журналиста поручился. И вдруг тот пропал. Если бы Виталий был уверен в похищении Севы, он бы наверняка вел себя по-другому. Но он знал, что Севе не нравится работать с Сокольниковым, и потому не исключал, что Желтухин «сделал ноги». И в определенном смысле оказался прав. Но! Этот факт легко было скрыть от Шелеста, который в основном сидит у себя на заводе да с электоратом общается, но вряд ли от Сокольникова, у которого в штабе все люди на виду. Отсутствие Севы наверняка заметили и другие штабисты. Иными словами, информация запросто могла разлететься в разные стороны.

— Ты не учитываешь один момент, — сказал Гена. — Отсутствие Желтухина совсем не означало, что его похитили или он исчез сам. Для окружающих он мог быть занят какими-то делами на стороне. Но Сокольникова похитили наверняка. Или ты считаешь, он тоже «сделал ноги»?

— Нет. Но я считаю, вернее, — предполагаю, что человек, который постарался, чтобы Валерий Аркадьевич испарился, точно знал о пропаже журналиста. Но таких, по идее, было поначалу только двое — Бреусов и сам Сокольников.

— И еще кто-то, с кем они могли поделиться информацией, — продолжил Гена. — Вопрос: с кем?

— Вот на этот счет у меня как раз и есть идея. Кто первым обратился к нам за помощью? Катя Сокольникова. Она нам чем могла, помогала, я уж не говорю про звонки каждый день. Но вы хоть раз слышали голос жены Валерия Аркадьевича?

— Ни разу, — удивилась я, подумав: если бы у меня пропал Димка, я бы разве молчком сидела? Да никогда в жизни! И Аня Кирпичникова, уж тихоня тихоней, но и она бы в угол не забилась.

У Гены явно похожая мысль возникла.

— В принципе странно, — покачал он головой.

— Вот именно. Я, конечно, человек не семейный, могу несколько обольщаться на предмет вторых половин, но все же полагаю: даже если Сокольников с супругой грызлись, как волки, то хотя бы из приличия ей следовало малость пошевелиться.

— А вдруг она про Вику Дубинину прослышала и теперь в смертельной обиде пребывает? — предположила я. — Хотя… — Я вспомнила величественную, всегда подчеркнуто интеллигентную Зою Тимофеевну, в доме которой даже детям подавали к столу ножи. — Вряд ли бы она позволила себе такое поведение. Даже при самой злой обиде. Она дама с манерами.

— Тем более. С манерами, с самолюбием… А Виктория, между прочим, Сокольникову условие поставила: либо он что-то решает с женой, либо она уезжает в Москву. И Валерий Аркадьевич в большую задумчивость впал. По крайней мере, решение никак не мог принять. И в тот последний вечер он попросил Викторию еще чуть-чуть подождать, хотя ту время совсем поджимало. А теперь смотрите: срок, который Виктории дали на размышление, заканчивался, а скажет Сокольников «да» или «нет», неизвестно, потому как он попросту исчез. Что должна была сделать девушка?

— В Москву! В Москву! — вдруг вспомнила я чеховских «Трех сестер».

— На ее месте многие бы так и поступили, — предположил Игорь. — Лучше иметь хорошую работу и заманчивые перспективы в столице, нежели немолодого любовника с неясными намерениями в провинции.

— Значит, ты полагаешь, отсутствие Сокольникова особо выгодно его жене? — подытожил Гена пространные размышления Игоря.

— Именно так и полагаю. А еще предполагаю, как все могло произойти. Валерий Аркадьевич затеял разговор с женой о разводе. Зоя Тимофеевна, разумная женщина с большим семейным стажем, посоветовала не торопиться и все тщательно взвесить. На это дорогой муж ответил, дескать, времени на долгие размышления у него нет. Причем, чтобы не тянуть резину, объяснил, как обстоит ситуация. В то же самое время — пару днями раньше или позже, не важно, хотя, скорее всего, раньше, когда еще были возможны мирные семейные разговоры, — Валерий Аркадьевич просто к слову или для облегчения души, или еще по какой-нибудь причине сообщил об исчезновении журналиста. А дальше умная Зоя Тимофеевна придумала план, который не имел никакого отношения к предвыборной борьбе, но зато напрямую касался ее личного благополучия: организовала похищение собственного мужа в надежде, что за время его пребывания на какой-нибудь дальней даче молодая любовница на все плюнет и укатит в Москву. Ситуация с Желтухиным подсказала ей удачный ход — никому ведь не придет в голову заподозрить жену. Все заподозрят политические козни. Разумно?

— Прямо женский роман, честное слово! Причем с плохим концом для обеих героинь. Вика отказалась от работы в столице, а Зоя Тимофеевна рассталась с надеждой отправить соперницу куда подальше, — скривилась я.