— Не зря мы в Москве заехали к Аджубею, — довольный своим розыгрышем произнёс товарищ Киселёв. — Теперь ты осознаёшь, что детектив, над которым ты работаешь, не должен получиться хуже короткометражки?

— Ху, — выдохнул я, и непроизвольно схватился за бок, так как в той жизни при стрессах у меня кололо именно в боку. — Считайте, что уже снято гениальное кино. Актёры — звезда на звезде, и звездой погоняет. Я ручаюсь, что мы просто порвём советский кинопрокат.

— А вот у меня есть сомнения. — Илья Николаевич открыл ещё одну бумажную папку и показал мне фотопробы моих актёров. — Это кто такой?

Директор протянул мне фотокарточку Александра Пороховщикова, который позировал в чёрной водолазке и свето-серой куртке.

— Замечательный актёр, боксёр, лучший кандидат в советском союзе на роль капитана Андрея Ларина, — хмыкнул я. — Хоть кто-то у меня в кадре будет драться без дублёра.

— Драться без дублёра, — проворчал Киселёв. — Ему 25 лет, а он нигде пока не засветился. А вдруг не потянет роль? Вдруг он просто смазливый парень?

— Не засветился? Значит, мы его засветим, — хмыкнул я. — Это жизнь, Илья Николаевич, кто-то выстреливает в раннем возрасте, кто-то в позднем, а кто-то, увы, никогда. Я за Пороховщикова ручаюсь головой.

— А сёстры Вертинские? — директор протянул мне ещё две фотографии.

На одной Марианна была в чёрных брючках, серой блузке и в белом пиджачке. На этом фото она изображала иностранную туристку из Западного Берлина. На второй фотографии, тоже чёрно-белой, Анастасия позировала в облегающем фигуру платье до колена и в коротком жакете. В реальности жакет был красный, а платье молочного цвета, но для моего черно-белого кино это не имело никакого значения.

— Сёстры Вертинские — это наше национальное достояние, они собой легко украсят любую даже самую бездарную киношку, — буркнул я. — Не вижу никаких проблем.

— А я вижу, — рыкнул Киселёв. — Зачем ты напихал в картину одних красавиц? Добронравова, Гурченко, Ноннка твоя, сёстры эти. Устроил из детектива цветник! — директор неожиданно грохнул кулаком по столу. — А если в Смольном твои художества не понравятся? И где ты только такие «тряпки» нашёл? Это же преклонение перед западом!

— Какое преклонение? Они же у меня не голые, — завозмущался я. — И новые женские заграничные «тряпки» получились перешиванием старых отечественных, благодаря золотым рукам талантливого костюмера. Кстати, за сестёр тоже ручаюсь головой. И вообще, если мне не доверяете, то ищите другого режиссёра. А я поеду в Москву, и после поздравительной телеграммы от Хрущёва меня на «Мосфильме» с руками и ногами оторвут.

— Сволочь, — тихо выругался Илья Николаевич. — Черновой монтаж покажешь мне 25-го числа, понял?

— Считайте, что вы его уже посмотрели, — на автомате выпалил я и с виноватым видом добавил, — в том смысле, что я его уже сделал.

— Пошёл прочь! — вновь закипел товарищ Киселёв, у которого взыграли цыганские гены. — Выделываешься, как Дунька Распердяева! Уйди с глаз! А то я за себя не ручаюсь!

Именно эти выкрики услышал дядя Йося Шурухт, который всё это время топтался в приёмной нашего нервного и впечатлительного директора. И когда я вылетел пулей из кабинета Ильи Николаевича, лицо дяди Йоси напоминало выжитый лимон.

— Что? — прошептал он, выскользнув следом за мной в коридор. — Что там случилось?

— Дядя Йося, дай я тебя обниму, — я обхватил своего перепуганного дальнего родственника богатырскими руками. — Поздравляю, сбылась наша идиотская мечта.

— Какая мечта? — проворчал мужчина, освободившись из объятий.

— Нас с тобой повысили, — улыбнулся я. — С этого дня вы — директор целой киностудии, а я главный режиссёр.

— Какой киностудии?

— Нарьян-Мар, — гордо объявил я во всеуслышание. — Две с половиной тысячи километров от Москвы. Зато рядом Печора и Баренцево море. Ты только представь, какой это просто для творчества: олени, северное сияние, собаки. Одним словом — тундра.

— Какой Нарьян-Мар? Какая тундра? — сквозь зубы процедил дядя Йося.

— А что? Не надо было за тебя просить? — буркнул я, сделав один шаг назад. — Извини, приказ уже подписан.

И вдруг бумажная папка с важными документами, которую держал Шурухт в руках, внезапно с короткого замаха полетела в мою голову. Я резко нырнул вниз, сработал навык, наработанный годами упорных тренировок. Но дядя Йося эту папку не выпустил и, как только она просвистела над макушкой моего головы, взмахом от себя он попытался рубануть по лицу второй раз. Но и теперь реакция моих юных мышц была быстрее.

— Какой Нарьян-Мар⁈ — заорал Шурухт. — Да я тебя сейчас разорву на части!

— Спокойно! — отскочил я ещё на несколько метров. — Там, у Баренцева моря, хороший незагазованный воздух, который полезен для нервной системы.

— А мне нравится дышать газами! — заревел дядя Йося и ринулся размахивать папкой направо и налево. — Я люблю ленинградскую загазованность!

— Стой-стой-стой! — затараторил я, чтобы немного перевести дух. — Хорошо, так и быть. Как приедем на Печору, с меня свободная выхлопная труба.

И в этот момент папка с бумагами всё-таки вылетела из руки Шурхута, но из-за упрямого сопротивления воздуха вместо моей головы воткнулась в дверь ближайшего кабинета. Тогда дядя Йося сжал кулаки и пошёл врукопашную.

— Товарищи, что за шум? — стали возмущаться коллеги, выглядывая в коридор, пока мой дальний родственник пытался меня нокаутировать.

Надо сказать, что это получалось у него неважно, потому что я порхал как бабочка и жалил словами, как пчела. А тем временем мой противник уставал всё сильнее и сильнее. «Вот что значит, по утрам не делать зарядку и холодного обтирания», — захохотал я про себя и выкрикнул вслух:

По «Ленфильму» слух прошёл —

Наш Шурухт с ума сошёл!

Завязал с большим кином,

Чтоб торговать сухим вином.

— Не в рифму и не смешно, — остановился и тяжело задышал дядя Йося.

— Всё, мир, — я поднял две руки вверх. — Не поедем мы к Баренцеву морю, поднимать местное кинопроизводство. Я отказался. Теперь пошлют кого-нибудь из корифеев.

— Кого? — поинтересовалась чья-то любопытная голова, выглядывающая из дверей.

— Не знаю. Хейфица или Козинцева, — соврал я. — Там хорошо, там олени и северное сияние. Но это не точно. Скорее всего, поедет кто-то из москвичей.

— Болтун, — обиделся на меня Шурухт.

— Дядя Йося, — шепнул я ему на ухо, — нам премию выписали за короткометражку. Мне — два с половиной рубля, тебе — рубль, умноженный на тысячу.

— С этого и надо было начинать, — устало улыбнулся мой дальний родственник.

Вечером после съёмок «Зайчика» Нонна, получив в кассе полторы тысячи премиальных рублей, вместе с гримёршей Лидией Сергеевной поехала по магазинам. И хоть мне тоже требовался новый костюм, я от этой дурацкой затеи наотрез отказался. Я вообще пока не мог привыкнуть к советским очередям и магазинной толкотне. Потому что к хорошему привыкаешь быстро, а отвыкаешь медленно. Вместо охоты за шмотками я, оставшись в рабочем кабинете один, ещё раз принялся перелистывать сценарий, мысленно прокручивая в голове слабые места.

Однако долго скучать не пришлось. Сначала, на три минуты забежал декоратор дядя Юра Куликов, мой сосед по коммунальной квартире из комнаты напротив. Он показал два портрета Святого Луки. Первый портрет был выполнен с хорошей деталистикой, и состоял из двух аккуратно соединённых больших фотографий, второй схематично намалевали большими грубыми мазками краски. На этом вольном эскизе Святого Луку можно было разглядеть лишь при очень большом желании.

— Этот будет висеть до резки ножом, — дядя Юра приподнял качественный портрет. — Этот холст преступник безжалостно разрежет в темноте. Как?

— Круто, — кивнул я. — Дядя Юр, премию получил?

— За что?

— За короткометражку. Ты же мне декорировал «камеру смертников». Беги, пока кассир не ушёл.

— Ну, Феллини, не ожидал, спасибо! — сосед пожал мне руку и, оставив портреты, буквально трусцой выскочил в коридор.