Это почувствовали даже комментаторы: «Да, Рихтер и Платонов непримиримые соперники, но создается впечатление, что это противостояние выходит за рамки турнира».

Что же они не поделили? И когда?

Партия развивалась стремительно. Они оба стали делать ходы, почти ни секунды не задумываясь. «Такое ощущение, что Платонов и Рихтер играют блиц. Кажется, развязку мы увидим намного быстрее, чем рассчитывали», — подытожил один из комментаторов.

Теперь это было уже не похоже на шахматы. Больше на боксерский поединок. Напряжение, которое висело в зале, можно было резать ножом.

В какой-то момент я заметила, что Макс едва заметно улыбнулся. Морщина на его лбу разгладилась. Он откинулся на спинку стула, плечи его опустились. Я поняла, что это конец. Макс уже просчитал исход и теперь делал ходы автоматически. У Назара не было шансов.

Он, по всей видимости, и сам это понимал, но не сдавался. Лоб его покрылся испариной. И чем сильнее нервничал Назар, тем спокойней был Макс. Уже было видно, что он начинает скучать.

Наконец, Назар делает ход: «Непонятно почему Платонов не признает поражение, он не может не видеть, что партия проиграна. Это было ясно еще три хода назад», — подвел черту комментатор.

Я и сама была вся взбудоражена. Я закусывала губу, теребила локон, но ровно до тех пор, пока не увидела, как заскучал Макс. И сама я тут же успокоилась.

Снова мне стало за себя то ли стыдно, то ли еще что. Меня, вдруг, поразила мысль, что я целиком на стороне Макса. Что я переживаю только за него, а ставшего мне очень близким Назара даже не вижу, а только какого-то абстрактного Платонова.

Я волновалась за Макса так, будто не было это брошенного им два года назад: «Пошла вон». Будто не было этих мучительных двух лет. Будто вчера он вновь не отказал мне в правде.

«Да, что с тобой, Лора?! — одернула я себя. — Ты забыла, что он сделал. Вот так просто? Ты забыла, что вчера он отказался отвечать за твое разбитое сердце?»

Но я не могла себя заставить переживать за Назара. Разум здесь был бессилен. Вместо него говорило во мне что-то другое и этому другому было абсолютно плевать, о чем я там размышляю. Оно бросало меня то в жар, то в холод. Оно заставляло вглядываться в Макса, заставляло теребить локоны и закусывать губы. Оно не думало, не разбирало, что правильно, а что нет. Оно только чувствовало и это чувство было не задвинуть, не притушить, не отвести от него внимания.

То же самое было, тогда в номере, когда мы с Максом едва не разодрали друг друга от страсти. И чувство это не признавало стыда, оно не требовало оправданий, ему было все равно, кто и что подумает. Ему были безразличны приличия и условности. Это было то первобытное, что держит человеческий мир в равновесии, что придает жизни смысл.

Я вскочила с кресла.

Это — любовь.

Макс сделал ход.

«Шах и мат!», — приговорил Назара комментатор.

Назар вскочил из-за стола. Я видела, как он сжимает кулаки и его заметно потряхивает. Макс поднялся со своего места и глянул на Назара так, что угрозы в этом взгляде было больше, чем в кулаках поверженного им соперника.

Казалось, что сейчас произойдет, что-то непоправимое. Даже комментаторы притихли. Макс с Назаром так и стояли друг напротив другу и, казалось, сейчас громыхнет гром и ударит молния.

В этот момент Макс нашел меня взглядом и едва заметно улыбнулся. Но эта улыбка не ускользнула от Назара.

Он проследил за взглядом Макса и тоже увидел меня. Я смотрела то на Макса, то на Назара. Меня не покидало неприятное ощущение, что на самом деле это я сейчас должна поставить какую-то финальную точку в этой партии. Словно кто-то внезапно отменил все шахматные правила и теперь мне нужно решить, кто победил.

Я чувствовала себя, как римский император, взирающий на арену Колизея, где гладиаторы ждали моего последнего судьбоносного решения.

В глазах Назара я видела сожаление. И мне не нужно было объяснять, какова природа этого сожаления. Он был расстроен от того, что я видела всю партию от начала до конца, и стала свидетелем того, как она закончилась. В глазах Макса я видела совсем другое. Он будто уже и забыл и о Назаре, и о турнире, и о своей победе. Он, будто просто любовался мной и только.

Я не выдержала этой затянувшейся паузы и отвернулась.

В конце концов, я не римский император, а они не гладиаторы и сейчас не та ситуация, когда решается вопрос жизни и смерти. Они оба играют за моей спиной, я не в курсе правил игры, я не имею права хода в этой игре, они оба держат меня в неведении. Макс мог бы одним разговором дать мне волю, признать меня достойной игры, но он в очередной раз этого не сделал. И между нами выросла стена. Вновь.

Все это было уже слишком. «Эти двое, кажется, чересчур серьезно относятся и к себе, и к игре», — подумала я.

Я глянула на телефон, где все еще шла трансляция, и увидела, что на экране я крупным планом. Видимо, оператор направил камеру туда, куда были устремлены взгляды Макса и Назара.

Я слегка улыбнулась, мотнула головой, закидывая гриву волос на спину и не глядя больше в зал и на соперников, пошла к выходу, громко цокая каблуками.

На экране телефона я видела саму себя со спины и прежде, чем выключить трансляцию, услышала обрывок фразы комментатора: «Ну, что ж, мы видели очередную партию Рихтера, которая войдет в учебники как Атака королевой».

Я стояла у входа в конгресс-центр в ожидании Макса. И даже сам этот факт, что мне приходится его ждать, доводил меня до исступления. Снова я оказалась в ситуации, когда ничем не управляю и даже не могу пойти куда глаза глядят. Я снова и снова чувствовала себя шахматной фигурой на Максовой доске.

Ничего здесь не знаю в этой чертовой Германии. Ни языка, ничего вообще. И, казалось бы, город и город, страна и страна. Вот тебе улицы, дома и проспекты, никто не держит, никто ничего не требует, иди себе да иди. Но нет.

В России я везде дома. Неважно какой город, неважно знаю я кого-нибудь в этом городе или нет. Осточертела мне эта Германия. Но вот я стою и жду. Потому что все сейчас решает Макс и без него я без понятия, что мне делать.

Такое мое положение не заставляло меня отчаиваться, оно заставляло меня злиться. Я поймала себя на мысли, что все последние два года, а теперь еще больше, я постоянно находилась в положении, когда ничего не решала. Меня будто помещали в декорации, обрисовывали ситуацию, показывали на препятствия и барьер, приговаривая: «И, что ты теперь будешь делать, Лора?»

Я понимала, что как только выйдет Макс, тут же появится и Назар. Но мне было уже все равно. Что-то произошло со мной там в зале, когда закончилась партия. Мне не то, что теперь не было стыдно перед Назаром, я вообще не понимала, с чего вдруг допустила такую мысль.

Мне было все равно, что там думает Макс теперь несмотря на то, что у нас случился секс. И на что он там рассчитывает.

Я жажду свободы. Я все больше осознавала в себе это чувство. Я хотела избавиться не только от навязываемой роли игрушки, приза, пешки, но и вообще от жизни, в которой я должна быть лучшей — профессионалом, женщиной, женой. Мне прямо сейчас вдруг захотелось снять с себя этот элегантный костюм, у меня все такие, зашвырнуть туфли на каблуках куда попало, нацепить джинсовый безразмерный комбез и кеды — догоните-ка. Но больше всего я бы хотела избавиться от любви. Потому что вчера ночью и сейчас на турнире я поняла, что безоговорочно люблю Макса. Все в нем такое, какое есть. И отрешенность, и холодность, и решимость, и жесткость, и небо. Я повязана любовью, а любовь требовала от меня забыть о самой себе и быть лучшей для него. Я не хочу в эту ловушку снова.

Что такое было в глазах этих двух, когда они смотрели на меня, а я наблюдала за ними через экран телефона, что вывело меня из себя. Казалось, я для них не человек, а какой-то приз, за который они только что боролись.

Мысль эта, вроде бы, отворачивала меня сразу от обоих, но в тоже время странный огонек стервозности загорелся где-то в душе. Мне вдруг захотелось не только посмотреть на эту их нелепую попытки заполучить меня, как приз, но и подлить масла в огонь.