Он взял мое лицо в ладони, лбом уперся в мой лоб, нос к носу, глаза в глаза.

— Я не могу без тебя, моя Лора. Я дышать не могу без тебя.

Застонала ему в губы. И он подхватил поцелуем мой стон.

Машина остановилась.

Я тяжело дышала, Макс глянул в окно. Мы остановились у исторического двухэтажного здания из красного кирпича. Рядом раскинулся парк. Все здесь было словно какое-то ненастоящее, словно декорация из какого-нибудь старого романтического фильма. И время здесь будто замерло, остановилось где-то в прошлом веке, да так и не удосужилось поспешить и догнать реальность.

— Hotel Villa Hammerschmiede, — объявил водитель.

Я поняла, что это отель. По-немецки это слово звучало также как по-английски, грубее и с другим ударением, но все же, а вот дальше я не разобрала.

— Лора, только пойми правильно, — начал Макс, — не злись на вопрос, но ты за эти два года хоть один день отдыхала так, чтобы ни о чем не думать?

Я глянула на него с прищуром:

— Рихтер, ты дурак? Ты же вроде бы гений, но вот скажи мне, как гений может быть таким дураком? Как это в тебе одновременно сочетается?

Макс внезапно улыбнулся на это. По-мальчишески открыто.

Я мысленно выругалась. Все в нем было до боли знакомым, родным. Особенно эта улыбка. Ее видели только я и наша дочь.

— Я хочу, чтобы ты хоть какое-то время ни о чем не думала. Не бежала, не завоевывала репутацию, не зарабатывала деньги, не решала проблемы клиентов, не пряталась от своих собственных демонов. Я хочу, чтобы ты остановилась и делала то, что хочешь. Чего ты хочешь, Лора?

— Холст, краски, одиночество и воду.

Макс вдруг огорчился.

— Ты ведь не рисовала с тех пор…

— Как мы стали парой, — досказала я.

— Почему ты не рисовала, когда была со мной?

— Какое это имеет значение?

— Огромное, Лора. Ответь. — Макс говорил с жаром, настойчиво, начисто растеряв свою невозмутимость. И я не могла не откликнуться.

Я задумалась.

— Просто мне казалось, что женщина в заляпанном краской комбинезоне, не умеющая действовать по плану, не добившаяся значимых социальных успехов, долго не продержится с таким как ты. Ведь я была творческой, засыпала под утро, если ночью меня посетило вдохновение, и я до рассвета рисовала, могла ходить с прической вроде взрыва завитушек на макушке, прислушиваться по полдня к жизни. И мои картины никто никуда не брал, так что успеха мне не светило.

Макс прикрыл глаза, будто от приступа боли, словно я его ударила.

— Я думал, что такой женщине, как ты, нужен мужчина, который добьется для нее стабильности, всего лучшего, который позволит ей жить свободно, как она хочет. Чтобы ее творческая натура могла летать, а не жить по расписанию. Я думал, что такой как я, витающий в облаках математических вычислений, закопает талант такой как ты.

Я удивилась. Нашему разговору. Выходит, что пять лет брака мы изображали друг для друга каких-то иллюзорных себя?

Но мои мысли прервал водитель.

Он уже долго ждал, он нам что-то объяснял. Понятно, надо было выходить. Макс открыл дверь, а потом напоследок сказал:

— Ненадолго забудь про все, слушай жизнь, не спи ночь, рисуй. Будут тебе холст и краски.

«Может, и правда попробовать отдохнуть. Все равно я как на подводной лодке. Как там гласит буддийская мудрость — если можно повлиять на ситуацию, тогда зачем волноваться и суетиться, если нельзя на ситуацию повлиять, зачем волноваться и суетиться?»

Макс оставил меня в номере. И, конечно, у нас оказался один номер на двоих, как иначе? Я погуглила отель, в котором оказалась. «Вилла Хаммершмиде — для тех, кто ищет романтический отель», — прочитала я и усмехнулась.

«Романтики тебе значит захотелось, Рихтер», — подумала я и пошла осмотреться. Макс отправился по своим шахматным делам.

Что уж говорить. Вкус у Макса всегда был безупречным. Мне понравилось, что здесь нет излишнего пафоса, место привлекало не столько роскошью, наоборот, здесь многое казалось даже обветшалым, — сколько особенной атмосферой. Какой-то стариной и, пускай и чуждыми мне, но традициями.

Если бы я была привередой, раздражилась бы на внешние недостатки. После нашего московского, уже привычного сервиса, здесь было все как-то с некоторой ленцой. Но самое главное — здесь было тихо. Так тихо, что можно было услышать биение своего сердца.

Я внезапно успокоилась. Наступил глубокий покой, я не помню такого. Это из-за его слов, из-за нашего разговора. Я впервые сказала ему о себе той, которую потеряла. А ведь не хотела говорить. Но была минута откровения, и я сказала. А теперь мне стало так спокойно. Села у окна, мне принесли бокал вина. Потягивая вино, смотрела на небо цвета его глаз. Потому что Макс снова взял на себя мою жизнь, встал у штурвала, я знала, что он что-то уже давно продумал, на годы вперед.

Я вышла из отеля.

Гуляла по парку, утопающему в зелени. Улыбалась прохожим.

Я и правда измучилась за последние два года. Ни одного спокойного дня. Все время какая-то гонка, а если не гонка, так мучающие, терзающие душу мысли.

Нет, Макс, нет. Я тебе больше не отдам свою жизнь. Отдохну эти дни, позволю себе глотнуть сполна этого покоя, но теперь по твоим планам ничего больше не будет. К тому же у меня была цель: узнать о прошлом и освободиться. От этих мыслей снова хлынула злость, обида.

Покой был утрачен. Черт.

Сложно было оставаться посередине и не провалиться полностью в одно из этих состоянии: полностью довериться Максу и тем самым предать саму себя, превратиться в какую-то бесхарактерную, безвольную, не уважающую ни себя, ни свою жизнь курицу. Или целиком отдаться ненависти и превратить эти несколько дней жизни в отеле для Макса Рихтера в настоящий ад.

«Ты заслуживаешь ада, Макс, — думала я, — но я не смогу сварить тебя в кипящем масле и не обжечься сама».

Макс вернулся только к вечеру. За это время я успела изучить отель, пообедать, искупаться в бассейне и вообще воспользоваться всеми прелестями этого места. Курьер привез два больших грунтованных холста, кисти, масляные краски, масло и даже мольберт, установил все в номере и ушел, оставив меня медитировать на очередной белый холст. На этом холсте мысленно рисовалась зеленая лужайка и сплетенные руки крупным планом. Макс застал меня перед белым холстом, сказал: «Красиво получилось», чмокнул меня в макушку. Шутник.

На ужин он повел меня в местный ресторан, где я ему тут же объявила:

— Это ты здорово, конечно, придумал — один номер на двоих, но теперь нужно еще лучше придумать — мне нужен отдельный номер. Справишься?

— Это так необходимо? — спросил Макс, не отрываясь от изучения меню.

— Ты же не думаешь, что я лягу с тобой в одну постель, Рихтер? Знаешь, я прислушалась к твоему совету, и даже действительно попробую здесь отдохнуть, но только не в одном с тобой номере.

Подошел официант, Макс что-то сказал ему на немецком. Я от удивления подняла брови. Я знала, что он свободно говорит только на испанском и английском.

Макс глянул на меня и ответил на незаданный вопрос:

— Подучил на досуге.

Я показала пальцем в меню на то, что выбрала, и официант удалился.

— У тебя еще и досуг был, немецкий подучил, молодец какой.

— Не ёрничай, — сказал Макс и добавил. — Тебе не идет.

— Зато тебе, как оказалось, очень идет быть сволочью, оказалось, что это делает твой образ завершенным, Рихтер.

— А тебе, видимо, по душе пришлась роль стервы, Шувалова? — Макс передразнил меня.

— А то! Лучше быть стервой, чем дурой наивной, которая может в очередной раз довериться планам человека, обманувшего ее, бросившего.

В этот момент подошел официант, принес напитки.

Я смотрела на Макса, тот глядел на меня. Мне казалось, что где-то на пересечении наших взглядов сейчас появится шаровая молния.

Он не мог не замечать ненависти в моих глазах, но Макс потому и был тем человеком, которого я когда-то безмерно любила, что умел смотреть в глубину и не отвлекаться от того, что плещется на поверхности.